- Я верю знаку Камня. Я не верю людям - никому. Так учил меня Окул-хан. И ты ответишь мне, незнакомец, потому что я так хочу.
- Ты прав, Даниил. Я готов ответить на твои вопросы, Что ты хочешь знать?
- Как погиб Жир-хан?
- Я не знаю. Я прибыл к нему с письмом от Окулы. Он был уже мертв. На дворе я видел несколько боевых лошадей.
Уверен, что его выследили люди Белой Палицы. Они едва не схватили меня самого на дороге под Морамом.
- Покажи письмо, которое ты вез Жир-хану. Данила молча протянул клочок бересты, предусмотрительно выдернутый давеча из толстых Жереховых пальцев. Осторожно, как пропитанный ядом платок, Даниил ухватил записку кожаными пальцами перчатой рукавицы и стал читать, то и дело поглядывая на молчаливого Даньку, перемешивавшего угли в костре поседевшим концом тонкой веточки.
- С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан - их же накорми подай что спросят - медленно зачитал он и склонил голову, не сводя с Даньки внимательных чуть насмешливых глаз. Куда подевались твои спутники, Облак-хан? Неужели их тоже выследили люди Белой Палицы? И прирезали легко, будто спящих свиней?
Данька вдруг рывком вскочил на ноги - Данэил успел дернуть рукой, выхватывая из-под плаща свой стилет, - но никто не собирался атаковать его. Данька просто распрямил плечи и свысока посмотрел на собеседника:
- Ты жалкий щенок, Данэил, - а вовсе не избранный из воинов. Только безмозглые сучьи дети насмешливо говорят о смерти великих людей. Да падут твои нечистые слова позором на твою собственную пустую голову!
Человек в панцире замер, по-прежнему сидя на согнутых напряженных ногах - словно не смея подняться. Он не вскочил на ноги и не сделал выпада - он промолчал. И Данила почувствовал, что невидимое лезвие достало противника и вязко вошло в коганую грудь под самой шеей.
- Славная воительница Смеяна и доблестный Одинок-хан погибли в схватке с язычниками. Осажденные в ночи ищейками Белой Палицы, они сгорели заживо в жестоком пламени... Великие хранители Камня сгинули в доблести, достойной молодых львов! Я молюсь, да сопричтет их грядущий мессия к сонмищам избранных сынов Эсраила!
Человек в панцире покачнулся и задрожал; вдруг выронил из пальцев кинжал и схватился руками за голову - как будто последние слова Данилы обрушились на него подобно страшному удару боевого цепа. Данька отступил на полшага, все еще опасаясь внезапного движения кожаной перчатки, - но противник уже был повержен. Избранный из воинов Данэил поднял голову - на бронзовой маске застыло прежнее неподвижно-высокомерное выражение, но в огромных черных глазах скользкой тенью метался ужас.
- Смеяна... погибла? О великий бог!.. - простонал человек в панцире. - О великий бог, это невозможно! Она не могла...
- Умирая, она оставила нам вот это... - Данька протянул врагу раскрытую ладонь, на дне которой тускло дрожала острая капля света, крошечная шестигранная звездочка на тонкой игле, обнаруженная на дне ручья неподалеку от сгоревшей Данькиной кузни. - Это ее серьга... Это наша память о великой воительнице.
- Нет! - Данэил едва заметно отшатнулся. - Не показывай! Я не верю! Великий бог, бог каменных пророчеств не допустит ее гибели! Я помню ее ребенком... Она была рождена для славы и почестей!
- Вы воспитывались вместе? - Данила снова присел рядом.
- Да, в Саркеле... Мой отец, Моккей Казарин, был жрецом каменных таблиц, а родители Смеяны жили на соседней улице, близ бестиария... Мы были одногодками и часто играли вместе... - Голос воина задрожал, и он вновь судорожно дернул рукой, закрывая ладонью бронзовую личину. - После пришествия славян и разрушения Саркела отец бежал в землю кривичей, в сумасшедший город Сполох. С тех пор я не встречал моей милой Смеяны, только слышал от отца о ее подвигах... Тринадцать тягостных лет прошло... и я никогда больше ее не увижу!
- Твое сердце скоро утешится отмщением, о избранный из воинов Данэил! - Данька почувствовал, что ошеломленного врага нужно добивать. - Ты выполнишь то, что промыслено богом. Ты станешь орудием в его карающей деснице и отомстишь убийцам Смеяны. Жир-хан должен был рассказать тебе о нашем предстоящем походе - я сделаю это вместо него. Мы вместе отправимся на Малков хутор и встретим там своих... В пути я передам тебе все, что поведал мне Окула, но сначала я должен... - Данила сделал паузу и твердо закончил фразу: - Я должен испытать тебя.
Даниил медленно обернул к нему свою маску с неизменной наглой улыбкой бронзового лица.
- Прочитай послание Окул-хана до конца. Там написано: "испытай всякого нашего воина, чтобы удостовериться, не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами"... Это повеление Окул-хана, и тебе придется подчиниться. Теперь ты будешь отвечать мне, Данэил.
И сразу - не давая врагу опомниться - первый вопрос, короткий и отменно заточенный. За ним снова и снова - безучастным, скучающим голосом...
...Допрос продолжался недолго. Данька спрашивал быстро и часто перебивал, не дослушав ответа, - словно вспоминал о чем-то своем. Поднялся на ноги и стал в задумчивости прохаживаться вокруг костра, изредка поворачиваясь к собеседнику спиной, покачивая головой и подбрасывая на ладони крошечную золотистую звездочку с тонкой иглой... М-да, выехал из Сполоха десять дней назад... Угу. Снова подбросил и поймал в кольчужную рукавицу искристую женскую серьгу. Ехал из Сполоха, обходя стороной крупные города - хоронился от Белой Палицы... Сколько лет? Да-да, двадцать... И опять мелькает в воздухе золотая блестка - ах, вдруг выскользнула мимо пальцев, дерзко сверкнула и падает! падает прямо в костер!
Человек в панцире быстро нагнулся - ловко подхватил летучую каплю золота уже в самом пламени, у земли! Разогнуться, поднять голову он не успел - тихо и как-то медленно Данька вытащил из потайных воровских ножен на спине короткий меч и, почти не замахиваясь, опустил тяжелое послушное лезвие поперек вражеской шеи - там, где кончался кованый затылок шлема и начинался блестящий ворот новенького панциря. Рука болезненно заныла - удар стали о кость передался по трепетному клинку в рукоять... Данила сонно отвернулся за спиной что-то глухо брякнуло оземь, из костра колыхнулось облачко искр и тревожно всхрапнула темная лошадь избранного из воинов Данэила.
Все так же неторопливо, будто в задумчивости, Данька отошел от костра прочь, в холодную лесную темноту и прикрыл сухими веками горячие глаза. Разжал пальцы - отяжелевший и, наверное, окровавленный меч беззвучно скользнул в траву. Данила снова поднял веки и заставил себя посмотреть вверх в гулкое ночное небо. Тучи уже ушли: звездный свет хлестнул Даньку по лицу, и он вдруг расхохотался в голос, как давно уже не смеялся. На небе не было Млечного Пути.
Каширин смеялся, потому что сразу понял, что это всего лишь сон. А во сне мы не жалеем поверженных врагов и редко думаем о спасении души. Подняв с земли меч, Данила быстро вернулся к костру: здесь уже тошнотворно сладко пахло паленой кожей. Ударом ноги Данька выбросил из углей отрубленную голову врага, лезвием клинка поддел и отцепил потемневшую в огне личину. Он так и не узнает, какое лицо было у настоящего Данэила Казарина - новый Даниил, избранный из воинов и верный хранитель Камня тут же, не отходя от костра, впервые примерил еще горячую бронзовую личину с наглой металлической улыбкой и торским разрезом глаз. Маска файтера пришлась впору.
ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
верного слуги двух божественных господ,
обладателя волшебного сапога
(продолжение)
Oh... no! Not again! C'mon, give me a break.
I said - lemme outa'here!73
Проницательный читатель
Глава пятая.
В офисе господина Стожара
Hidden in his coat is a Red Right Hand.
Nick Cave74
В грохоте доспехов, в туче грибной сырости и колодезной плесени я приземлился... на кучу соломы, разумеется. Вот вам, потомки, второе правило начинающего тамбовского вора: всегда знай, где упадешь. Тут философия, господа.
В философском настроении я и поднялся на ноги, оглядывая совершенно темную душную пещерку. Вот радость! Больше всего на свете я хотел бы увидеть сейчас в пяти метрах от себя пару желто-зеленых и хищных глаз. Так оно и получилось. Глазастенький и неведомый зверь стоял совсем близко и выжидательно смотрел.
- Глаза сломаешь, - мрачно предрек я и задумался. В мозгу возникла логика: если зверь сытый - он посмотрит и уйдет восвояси. А если голодный... то... то я сам уйду.
И я пошел. В темноте даже ходить непросто, а я ведь пытался бежать! Разумеется, я поскользнулся на чем-то толстом и скользком и снова загремел кольчугой по паркету. Толстое и скользкое оказалось мохнатым пушистым зверем - а точнее, его шкурой. Для идиотов (кто не понял) объясняю: это был мех. То есть меха - много мехов. Они валялись на полу в страшном количестве, и будь я активист организации "Гринпис", тут же устроил бы самосожжение из чувства протеста. Нельзя так убивать дикую природу, чтобы потом по полу разбрасывать.
Вскоре я понял, почему я не член организации "Гринпис". На мехах было очень даже приятно лежать животом. И спиной тоже; и на боку. Тепло и мягко, как в ванне. Я расслабился в темноте и впервые с ужасом вспомнил, что нормальным людям иногда необходимо спать! И заснул бы я - но зеленые глаза снова возникли совсем рядом - бесшумно приблизились, гады.
- Эй ты, шкура! Иди сюда, я из тебя меха сделаю, - устало сказал я, зевая. - Я тебе устрою "Гринпис" в отдельно взятой стране... Я тебе припомню товарища Баумана... - Увы, разлюбезные потомки! Как вы уже догадались, я заснул. Помню только, что во сне дружелюбно беседовал с разноцветными глазами, вдруг появившимися у звериных шкур, на которых я спал. Я нежно называл их шкурами и гладил рукой. Нам было хорошо.
Когда я открыл глаза, этот мелкий парень сидел на своей табуретке и ковырял пальцем в носу. Он был острижен наголо, как неофашист, и потому внушал невольное уважение. Если вам десять лет и вы внушаете уважение, вы уже много добились в жизни. Почтительно посмотрев на парня, я покосился в сторону. В стороне ровно теплился очаг - по толстым одинаковым бревнам шелковисто бегали жидкие хвостики голубоватого пламени, а чуть выше равномерно нагревался толстый и мрачный котел.
- Ну, вставай, добрый молодец, - пискляво сказал пацан. Он перестал ковырять в носу, но палец наружу не извлек. - Сымай-ко портки, будем тебе задницу выпарывать!
Все мое уважение к неофашистам как рукой сняло. Я тяжко приподнялся, шагнул к пацану, устало протянул руку к его оттопыренному уху и вдумчиво охватил мочку железными пальцами. Парень жеста не понял, и напрасно. Я сдавил ухо и приподнял парня над табуреткой - пацан сильно покраснел, но не издал ни звука. Опустив мужественное дитя обратно на табуретку, я так же неспешно вернулся к своему меховому ложу.
- Ну ты обнахрапился, Мстилавка! - покачал головою пацан и вытер навернувшиеся на глаза слезы. - Своишь ли разуменье-то? Я ж тебя враз спалю, и пеплу не собрать! Мыслишь, коли ты стожарич, так я тебя на жалость приму? А ну! сымай портки!!! - Пацан выпрямился на табуретке и насупил белесые брови. - Х-холоп!
Лень было мне вставать, вот это факт. А иначе конец ребенку.
- Ша! - хрипло сказал я. - Заткнись, мелочь. Дядя спит.
- Ну добро же! - Парень вскочил на ноги и замахнулся кулачком. - Не хочешь подобру, по-родному - получай! Мелко взмахнув руками, парень непроизвольно присел, вытаращив глаза и сложив губы трубочкой - и я вдруг похолодел: от детских пальчиков блеснуло в стороны тонкими стеклянными ниточками - и сразу умер огонь в очаге, и снова потемнело в глазах.