- Остави, изыди, згинь... Заступи, помилуй, сохрани... - различил Данила обрывки невнятного бормотания. Он хотел спросить еще о чем-то, но понял: дед Посух теперь занят. Тихо поднялся и, мягко ступая босиком по половицам, вышел вон на лестницы. Сверху, из-за запертой двери опочивальни, сквозь густой храп Потапушки донеслось звонкое чириканье детских голосов Бустя и Рута хихикали о чем-то девичьем. Данька ударил плечом входную дверь - зевая и пошатываясь на ходу, пересек неопрятный темный дворик, добрел до торчащей под забором телеги. Залез на кучу сена, подминая под голову какое-то дорожное барахло, теплое и шерстяное. Уже засыпая - по ряду вторичных признаков - понял, что спит головой на мягком и обширном брюхе развалившегося здесь же дядьки Сильвестра, который также предпочел почивать на свежем воздухе.
"Эка невидаль... я вон с медведем завсегда сплю... от него жар ровно от печки, и мохнат изрядно... самое первое дело с медведем", - отдаленным эхом прозвучала в отяжелевшей голове старая Михайлина шутка, и Данила заснул. Снилось ему разное - и сквозь дремоту в нежную ткань сновидений то и дело грубым контрапунктом вторгался низкий рокочущий звук у самого уха - у дядьки Сильвестра урчало в животе.
XX
За окнами чьи-то шаги - надо зажечь свечу.
Может быть, это враги? Полно, я не шучу...
Надо пойти за дверь - проверить свои посты:
Может быть, это зверь. А может быть, это ты.
"Чиж и СВ?"
После серии гулких ударов ворота растворились, и на двор вошли, разгребая коленями стелившийся по земле утренний туман, два незнакомых воина в гремевших жестью доспехах. Они громко смеялись, перекликались на незнакомом мягкозвучном наречии и вели в поводу огромных лошадей - тоже облаченных в панцири, в игольчатые нагрудники и пышные перья. Доспехи, и голоса, и перья - все это уже не снилось Даниле. Отнюдь нет - он тихо лежал на боку, утопая в мохнатой медвежьей туше, и широко раскрытыми глазами наблюдал за происходящим.
Кое-что в незнакомых дружинниках даже понравилось Даньке: в частности, музыкальная южная речь, похожая на смех морской волны, - а также хитроумные изображения на овальных щитах: равносторонние четырехугольные кресты, затейливо перевитые растительным узором, в глубинных изгибах которого неожиданно сквозили спрятавшиеся львы. Однако... гораздо более не понравилось Даньке другое обстоятельство: оба иноземца были совершенно и безрассудно пьяны - держались на ногах порой лишь потому, что опирались на своих лошадей. Один из них нес под мышкой собственный шлем, в котором плескались остатки темного вина, вслед за другим волочились по земле на ослабевшей перевязи пустые ножны - бросив коней у распахнутых ворот, незнакомцы с радостными воплями устремились к крыльцу. Штурмовать его удалось далеко не сразу - по счастью, перепуганная рябая хозяйка выбежала на порог, охнула и уронила свечку - мигом все сообразила и поспешила навстречу вынужденным постояльцам. Данька прислушался - кажется, у соседей тоже горланили и шумели иноземцы. "Уж не оккупанты ли?" - мелькнула глупая мысль. Окончательно проснувшись, Данька спрыгнул с телеги и пробежал, пригибаясь в тумане к коновязи - похлопал Волчика по загривку, нащупал у седла рукоять боевого цепа... нет, не годится - в комнатах не развернешься. Подскочил к рыжему мерину Руты, выдернул из седельных ножен нагой и холодный меч - длинный с закругленным концом клинок молочно затуманился в первых лучах рассвета.
Должно быть, он слишком долго провозился подле лошадей - успел сделать всего несколько шагов, приближаясь к терему, когда внутри - истошно и жутко завизжала женщина! Данила замер всего на осколок мига: гулкий взрыв мужеского хохота донесся из дому, и сразу вослед - опять пронзительный крик, унизительно животный и краткий - будто прерванный ударом потной рукавицы! "Кто? Бустя?!" - Данька задохнулся, прыгнул на крыльцо - коряво, по-обезьяньи взлетел по крутым ступеням...
- И-и-и-иии!!! И-и-и-ииии!!! - Что-то визжащее и жесткое темным комком вылетело из дверей ему навстречу, оглушило свистом, локтями ударилось в грудь и отскочило - отпихнув воющую старуху, Данька вырвал входную дверь на себя и, на лету косым всплеском стали выскваживая наперед длинный клинок, напролом ударился в полутемные сени.
- И-и-и-иии! Ай-ай-ай, горюшко, люди добрыя-а! Ай ведь замучат деточку!!! - заверещала за спиной рябая хозяйка, но в краткий перерыв визга Данька услышал - рядом, в соседней комнате угрожающе заурчал медведь и тут же скользко звякнуло сталью о сталь! Вылетев из-за угла, Данька круто развернул отяжелевшее в затяжном прыжке тело, с размаху врезался в дверь и, вышибая плечом обломки, влетел в комнату: сразу увидел: слева - бурая туша Потапа на лестнице, справа - белесым пятном мечется полусонный Посух... А впереди - на широкой лавке, захлебываясь в стальных объятиях и судорожно суча коленками, под тяжестью пьяного и уже разъяренного иноземца - раздавленным красноватым пятном возится еще теплое ото сна тело больной хозяйской дочки...
Данька увидел только, что зубами девушка вцепилась и кусает скользкий край железной рукавицы, сдавившей ее посеревшее лицо с огромными от ужаса глазами. А потом - как-то сразу и отчетливо - он увидел, как шея пониже кудрявого затылка иноземца-насильника потемнела и за шиворот плеснуло красным... Данька вспомнил про свой меч и посмотрел туда, куда уходил после правильно отработанного удара закругленный конец лезвия - это лезвие тоже было в красных разводах, словно в узоре из мелких переливчатых струек. Данила испугался, что, наверное, сразу убил этого незнакомого дружинника его подвижное тело в пластинчатой броне обмякло не сразу: наконец, насильник негромко захрипел и, прогнувшись в спине, упал животом на повлажневшую от крови и смертного пота постель. "Зачем, зачем насмерть", - ужаснулся Данька и тут же ощутил, как по щеке словно плеснуло кипятком - ух, это ж стрела! - прогудела у виска, задев оперением! Обернувшись, Данила увидел второго иноземца позади себя, увидел арбалет в стальной рукавице - и бурое облако шерсти, грядущее наперерез новой стреле, уже готовой сорваться со спускового рычага. Данила даже успел занести свой меч для нового удара снизу - но слишком поздно: ловко увернувшись от удара медвежьей лапы, мигом протрезвевший иноземец прыгнул к двери: прогрохотав доспехами по лестнице, с кратким ругательством бросился прочь со двора.
XXI
Он идет последний круг.
Он по-прежнему мой друг.
Павел Кашин
Осада постоялого двора продолжалась уже более часа: заслышав вопли перепуганного беглеца, от соседних домов мгновенно набежало с полдюжины дружинников - как иноземных, так и славянских. Сразу после внезапной стычки с пьяными воинами Данька приказал срочно уходить, понимая, что с минуты на минуту пожалуют и другие вооруженные панциреносцы с крестами на щитах. Однако Посух наотрез отказался оставить истекающего кровью насильника сокрушенно покачивая лысой головой, склонился над телом и принялся втирать в рану целебный мед (признаться, Данила вздохнул с облегчением, узнав, что все-таки не убил пьяного парня: меч не достал до позвоночника, лишь рассек мышцы вверху спины и плашмя ударил по затылку... слава Богу!). Дядьку Сильвестра оказалось совсем не просто разбудить; косолапый Потап никак не мог успокоить свое чуткое ко всякой неправде сердце - метался, глухо рыча, из угла в угол. А Бустя, вместо того чтобы спешно собирать вещи в дорогу, бросилась утешать онемевшую и мокрую от страха хозяйскую дочку. Таким образом, когда первая стрела осаждающих разбила косящатое окошко в горнице, рядом с Данилой оказалась лишь облаченная в тонкую кольчугу Рута с небольшим арбалетом в руке. Арбалет, оброненный бежавшим иноземцем, был похож на игрушку - легкий, изящный и даже с самоцветными вкраплениями по костяной рукояти: Рута открыто любовалась трофеем.
- Четыре дружинника за забором да один у ворот! Еще трое приближаются от крепости по дороге! - весело доложила она, блестя посиневшими от воинского задора глазами. - Пусть только попробуют напасть - мы им покажем, правда?
Оправив подол тонкой кольчуги, она подскочила к подоконнику и принялась деловито раскладывать на нем какие-то тряпичные мешочки с мягкой пылью внутри.
- Это пыльца ржавого гриба - я украла совсем немножко у Белой Палицы. Застилает вражий глаз и отворачивает стрелы. Они не смогут стрелять, ха-ха! - рассмеялась она и вдруг, зажмурившись, с размаху хлопнула первым мешочком об пол - тот с треском разорвался черно-зеленым облаком густого дыма, мгновенно распространившегося по комнате, - в носу защекотало от сладковатой болотной вони. Рута улыбнулась оторопевшему Даниле и подлетела к нему, протягивая что-то на розовой ладошке:
- Держи, это лепешка с дурманом. Съешь. Данька пожал плечами и откусил половину - в голове зазвенело, забулькало: он сморщился и дважды чихнул. Странное дело: глаза сразу заныли и начали слезиться от дневного света зато гнилой болотный дым, пухлыми клочьями расползавшийся по дому, стал как будто прозрачнее и совсем перестал беспокоить своим отвратительным запахом.
- У них уж точно нет при себе пирожка с дурманом! Ха-ха! А у нас есть, и целых четыре! Нам теперь никакой дым нипочем! - смачно хрустя лепешкой, сказала Рута. Приблизила ладонь ко рту и разом слизала крошки маленьким алым языком. - Побегу наверх дедушку Посуха угощу и остальных!
Данька поморгал осоловевшими глазами и подошел к окну. Он уже успел облачиться в свою толстую кольчугу и сунуть под мышку боевой цеп. Пониже натянув на лицо край кольчужного капюшона (шлема не было), он сквозь стальное кружево колец глянул туда, где в кустах под забором ползали светлые пятна дружинников. Вскоре он заметил главаря: высокая темная фигура появилась в конце узкой улочки - привязав лошадь к дереву, человек зашагал, чуть прихрамывая; к забору. Это и верно был военачальник - гордо задрав голову, махнул рукой - и пятна в кустах разом пришли в движение, зашевелились...
- Идут, они вдут на приступ! - заорал Данька, сбегая по лестнице в нижний этаж: здесь Рута, прильнув к подоконнику, уже выставила в окно арбалетное жало, а злобные медведи, глотая слюну, замерли по обе стороны входной двери...
"Проклятие, их слишком много!" - сплюнул Данька, увидев, как поперек двора летит, стремительно приближаясь, россыпь коренастых фигурок короткие секиры, кривые ножи в кулаках... "Добегут до дома - конец. Надо остановить", - пронеслось в голове, и Данила сорвал с правой руки рукавицу. Повернул перстень на пальце и стиснул кулак.
Ах, как сладко загудело в руке, как разом грозно загрохотало на чердаке, где ждала своего страшного часа железная птица! Данька не видел ее, он управлял своей черной ракетой почти вслепую - только чувствовал, как в ладонь передается по невидимой струе толчок за толчком - от удара крыльями в ставни чердачного окна, в хрупкие трескучие деревья, попавшиеся на пути... Он слышал, как снаружи по жесткой дуге над садом пронеслось с ревом и скрежетом его любимое крылатое чудовище - выглянув в окно, увидел, как заметались в ужасе светлые пятна, не пробежав и полпути: покатились обратно в кусты, барахтаясь под сетью срезанных ветвей! Что за гордая фигура одиноко чернеет у забора - не хочет пригнуться к земле, поклониться господствующему в воздухе грохоту стали? Ах, это господин военачальник - скрестил ручки на груди и гневно кричит чего-то вослед паникующим подчиненным... "Сейчас мы проверим, насколько ты смел..." - пробормотал Данила и с усилием двинул руку со сжатым кулаком вбок и вниз, прижимая к земле бешеную черную точку, направляя ее на цель...
"Ну... кланяйся, падай оземь, жалкая тварь!" - скрипнул зубами Данька, наблюдая, как крылатый снаряд, вырвавшись на атакующую прямую, страшно ускоряется и с визгом, с безумной скоростью пересекает двор. А черная фигурка словно замерзла у покосившейся ограды - что он, не видит? Еще секунда - уже распахнулись крылья, молнией блеснули острые перья... Господи, еще миг - нет, он стоит! Безумец! Данька содрогнулся и разжал слипшиеся пальцы, болезненно дернув рукой... Проклятие... он не хотел убивать военачальника, только напугать его! Что за наважденье...
Он снова выглянул в окно - железного ворона уже не видно, только медленно кружится в воздухе облако срезанной с лету травы. Эй, дружок, ты где? Данила снова сжал кулак - но нет, нет уже привычного ответного удара в ладонь, нет приятного зуда в пальцах: словно сорвался с лески тяжелый зверь... И враг снова пошел в атаку, опять закопошились в траве белые сорочки, засверкали солнечные иглы на доспехах - а все потому, что худая фигура военачальника перестала быть неподвижной: медленно и чуть прихрамывая, она теперь приближается к осажденному дому!
Жах! - жесткой стрелой ударило в резной наличник над головой, и тут же певуче ответил арбалет Руты: ахнул и покатился вбок бородатый дружинник, притаившийся с луком за углом дровяного сарая. Молодец сестричка! - крикнул Данька и, нахмурившись, вытянул из ножен бесконечное лезвие меча: не вороном, так лезвием достану... Подходи по одному.
Он ждал недолго - вертким зверьком метнулось что-то в сенях, шарахнулось от протянутой когтистой лапы и блеснуло острым лезвием топора. "Добро пожаловать!" - злобно пробормотал Данька и, в широком прыжке пролетев полкомнаты, приземлился наперерез вражескому дружиннику. Увидел смазанным пятном краснеет рожа, ниже темные пятна грязи на рубахе и скользкая молния боевой секиры вздымается в руках, подлетает вверх для удара! "Ну нет, так ты не успеешь", - хмыкнул Данила и тупо ткнул острием меча в середину рубахи. Удар, видимо, получился сильным - дружинник беззвучно дернулся и, заваливаясь головой на грудь, спиной вперед вылетел через дверь наружу...
Следующий! - в голос проорал Данька и мельком оглянулся вбок. Там дядька Сильвестр обнимал за шею другого вражеского воина, который успел было протиснуть в окно половину туловища, а теперь только беззвучно надувал щеки и пытался уколоть медведя кинжалом в бедро. "Наши дела на так уж плохи", усмехнулся Данька и вновь повернулся лицом к двери: услышал быстрые шаги очередного посетителя. Нагнул голову, выставил вперед меч и приготовился встретить гостя крайне недружелюбным взглядом.
Человек вышагнул из-за косяка, зачем-то сжимая в руке до смешного узенький и короткий кинжал, - и Данька похолодел. Глаза. Глаза были знакомые - глубокие и темные, с жесткой серой рябью по поверхности, с мягкой темнотой на дне. За эти два дня Данила позабыл, что у человека может быть подобный взгляд.
- Ты уж прости меня, Алеша... Кажется, я поранил кого-то из твоих друзей... - пробормотал Данька, опуская меч.
Старцев помолчал, подчеркнуто неторопливо оглядел тесную комнату, набитую разъяренными медведями и красивыми девушками.
- А ты тут устроился совсем неплохо! - наконец улыбнулся он, приветственно распахивая руки. - Это мне надо извиниться, что потревожил. Ха-ха-ха, дружище! Признаться, рад тебя видеть живым. Наконец мы в сборе... Идем скорее в крепость - там валяется пьяный Бисер, он проснется и заобнимает тебя до смерти.
- Славка? Он тоже здесь? - Данила радостно сдавил князя Алексиоса Геурона в объятьях и даже совершенно неожиданно для самого себя чмокнул его в отросшую бороду на худой щеке. - Значит, сегодня пьем! У меня в телеге полный улей лучшего боярского меду... Я думаю, Стенька особенно оценит!
Старцев вздрогнул и отступил на шаг.
- Стенька... я почему-то забыл о нем.
ХРОНИКА ЖИРОБРЕГСКОГО СЪЕЗДА.
(Послесловие Степана Тешилова,
временно и.о. языческого кумира Траяна Держателя,
представляющее собой краткий отчет
о Жиробрегском (Великосиськовском) съезде)
Я и сам не люблю прологи и послесловия. Всему виной досадное совпадение, по которому ни один из авторов не включил в свой дневник сколько-нибудь вразумительного описания столь важного события, как Жиробрегский (Великосиськовский) съезд пучинистов. В отличие от большинства позднейших исследователей, я не склонен объяснять это излишним пристрастием игроков к алыберскому вину из передвижного погребка царя Леванида Зиждителя, а также к боярскому меду с пасеки деда Посуха. Бесспорно, каждому приятно видеть старых друзей, земляков по исторической эпохе, живыми и здоровыми после двух дней, проведенных среди глухого варварства и какой-то поистине хрестоматийной дикости. Душевное радование, совершенно естественное в подобных обстоятельствах, могло в какой-то мере отвлечь Мстислава, Алексиоса и Данилу от прямой обязанности искренне и беспристрастно описывать каждую секунду своего анахроничного бытия в ходе небывалого эксперимента с Серебряным Колоколом. Однако единственно пьянством и необузданным ликованием дружества невозможно оправдать их удивительного невнимания к замечательному консилиуму князей, богатырей и старцев, состоявшемуся утром 18 июня 970 года по Р.Х. в городе Жиробреге (новое название - Великие Сиськи). Как известно, именно на этом съезде дебютанты смогли наконец разобраться в лихорадочной мешанине имен и названий, окружавшей их с самой первой секунды игрового времени. Внимательный читатель заметил, пожалуй, что лишь дебют Алексиоса Геурона охарактеризовался некоторой степенью осознания игроком того, чью партию и на чьей стороне ему приходится играть (с другой стороны, что касается, например, безумного гамбита Мстиславки Лыковича, здесь вплоть до самого Жиробрегского съезда царила, как можно видеть, совершенная сумятица политических и нравственных воззрений игрока). Таким образом, трое друзей с необходимостью осознавали всю важности происходящего на съезде и не могли манкировать своими обязанностями наблюдателей-хроникеров единственно из слабости к хмельным напиткам. Я уверен, что им попросту не достало времени изложить события на бумаге (точнее, бересте) как раз по причине чрезвычайной загруженности и ангажированности в дела съезда.
Нам доподлинно известно, что съезд начал свою работу в девять часов утра. Сигналом к открытию заседаний стало известие об окончательном пробуждении одного из участников, который долгое время не мог прийти в себя после пира, устроенного накануне наместником Босятой. Поднявшись из палатного бруса в просторную и светлую горницу, где уже собрались коллеги, Мстислав Лыкович попросил пива и, получив его, с весьма задумчивым и даже трагическим видом занял почетное место в торце стола - впрочем, оно и полагалось ему как новому правителю Жиробрега. Заметим, что играл он эту ответственную роль недолго - поморщившись и тяжело качнув головой, произнес:
- Не... так жить нельзя. Великие Сиськи - слишком шумный и развратный город, мне такие не нравятся. Мне уже не семнадцать лет. Я хочу тишины...
Когда десятник Лито, постучав рукоятью меча в щит, призвал собравшихся к молчаливому вниманию, Мстислав добавил: