Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним...
- Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему
К моему любимому морю синему.
Узольская народная песня72
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
- Слышь, Данилка... Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
- Полночь на дворе... Куда вы пойдете?
- Спасать дядьку Потыка, понял?! - звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
- Тише, Буштенька, не вышовывайшя, - испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: - Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку - по мокрому песку к черной воде.
- Сядем и поплывем потихошеньку, - продолжал старик. - Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине... Аида с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
- Поехали! - услышал он. - Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку - махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу - и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу...
- Эгей, постойте-погодите! - зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. - Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста...
- Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
- Куда вы плывете? - грустно усмехнулся он. - Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя - засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
- Потык еще жив, Данилка, - вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. - Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну... мы пошли. А ты... догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах - что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
- Братец, любименький... А может быть, Потык... и правда не умер, а? Ах, если бы проверить... - зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
- Отправляйся, если хочешь. - Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. - Плыви в Калин и проверяй.
- Правда можно? Ты не будешь скучать?! - оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: - Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
- Валяй, - кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
- Братец... - Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком... Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. - Ты загрустил, да? Скучный-прескучный...
- Все в порядке. - Он поднял спокойное лицо. - Можешь ехать в Калин. Только... сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос...
- Я не могу. - Рута жалобно подняла брови. - Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея... Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи - умоляюще заглядывает в глаза:
- Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать...
- Я не могу тебе запрещать.
- Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
- Я обожаю князя Лисея, - простонал Данила. - Уезжай. Давай, быстро. В Калин. Не хочу тебя видеть.
Разумеется, она восприняла это как шутку.
- Только не скучай без меня! - весело погрозила пальчиком. - Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу...
- Рута, - быстро сказал Данька.
- Что, братец?
- Останься.
IX
Вверх по ночной Влаге от Висохолма до большого Жиробрега плыть не менее шести часов. Если отправляться в полночь - даже имея таких опытных руслоходов, как Хлестаный, Черепанко и братья Плешиватые, - ни за что не успеть до рассвета. Однако... высыпав в загудевшую воду полмешка сушеной петрушки (все, что было найдено в сумках у двадцати побитых волхвов Чурилы), Зверко сумел договориться с русалицами так: в Жиробреге караван должен быть не позже половины третьего.
Поначалу водяная гниль закапризничала: привыкли, твари, к щедрым подачками из Данькиных рук. Потребовали целый мешок зелья. Их можно понять: тащить корабли придется навстречу течению... Никак не хотели понять, что больше петрушки попросту нет. К счастью, неожиданную помощь оказал однорукий почтальон Пустельга: заметив, как Данила бьется над черной водой, разбрасывая траву словно тщательный сеятель, израненный вестник тяжело подковылял ближе:
- Позволь, княжич... я поговорю с ними.