Он было рванулся к ней, но девочка, обиженно сникнув, уже отдалялась от него, превращаясь в печально темнеющее пятнышко на небосводе.
Внезапно не только загадочная малышка, но и сами небеса стали стремительно отдаляться, и вскоре Мунко вновь оказался у себя дома, смутно ощущая, что некто, до поры до времени не вмешивавшийся в события, происходившие на небесах, принялся властно стирать из его памяти все подробности, связанные с невероятным полетом, и в особенности — впечатления от встречи с девочкой.
Впрочем, это витание — путешествие было таким неожиданным и скоротечным, что кроме восхитительного чувства полнейшей свободы, он ничего уже не помнил.
При тусклом свете лампочки, на фоне обшарпанных стен — скрюченное, не подающее признаков жизни тело. Пачка сигарет, выпавшая из кармана.
«Эх, надо было бы покурить», — с запоздалой досадой подумал Мунко (вернее, то, что было когда-то им), увидев рассыпанные по грязному полу сигареты. К собственному телу он, как ни странно, не испытывал ни малейшего сострадания. Более того: оно казалось ему чужим и почему-то омерзительным. Мунко едва не плюнул с отвращением на самого себя. Но будучи бестелесным, он при всем желании не смог бы этого сделать.
Первой заподозрила что-то неладное Балмасу. Ранним утром, подождав на кухне с полчаса, она вначале деликатно постучала в дверь туалета, а затем, встревоженная, побежала будить Санжи-нагасая, который остался ночевать у племянника. Хорошо еще, что Мунко не закрылся изнутри, а то как бы немощный старик с девушкой взломали дверь? С трудом перетащив отяжелевшего Мунко в зал на диван, они обнаружили, что он еще дышит. Родственники знали, что у него обострение язвы, но чтобы до такой степени. Перепуганные, они гадали, сколько времени прошло с тех пор, как он потерял сознание. Час? Два? А может, гораздо больше?!
Энергичная Балмасу тут же вызвала «скорую». Врач бегло осмотрел больного, поставил укол и, убедившись, что дело серьезное, увез его в больницу. К счастью, Мунко попал именно в то отделение, в которое ему было надо, — в гастроэнтерологию. Там он и очнулся уже поздно вечером. По словам соседей по палате, он весь день бредил, причем никто не мог понять, что он говорил. Посмеиваясь, они выдвигали разные догадки, и только один из больных, пожилой мужчина, который лежал у окна, догадался, что новенький бредит на тибетском.
— Лет пять назад я все лето проработал в дацане, на строительстве, — рассказывал он. — Уж там-то я разных молитв наслушался.
Мунко пролежал несколько дней под капельницей и скоро немного окреп. Боли в желудке его уже не мучили. У него даже появился аппетит — несомненный признак выздоровления! Но врачи не спешили радоваться за пациента. Дело в том, что они никак не могли поставить ему диагноз. Больной поступил с симптомами прободения язвы, но ни на теле, ни на нижнем белье у него не было никаких следов крови. Да и анализы как будто бы были в порядке — гемоглобин, лейкоциты и тому подобное. Ну и самое главное: проведенное обследование не подтвердило прободение. Гастроэндоскопия, в просторечии — «лампочка», не выявила никакого свежего очага, никаких, даже микроскопических, перфораций! Старые, давно зарубцевавшиеся следы да стойкий термический ожог части желудка — не то что прободения, вообще никакого признака язвы не было и в помине. В симуляции, слава богу, его никто и не подозревал, он был доставлен в больницу полуживым (или все-таки полумертвым?!). Но что же, в таком случае, это было?
Не мудрствуя лукаво, при выписке в больничной карте написали: «Фантомные симптомы язвенной болезни желудка на почве сильного эмоционального стресса и психосоматической депрессии в период сезонного обострения».
Неудивительно, если уж врачи не смогли разобраться в странном заболевании Мунко, то сам он и подавно не представлял, что же с ним приключилось в ту ночь. Чувствовал он себя вроде бы нормально. Вышел на работу, а подруга Баярма, не на шутку встревоженная, принялась всячески его ублажать, готовя различные каши, паровые котлетки и прочую диетическую пищу.
«Обычное дело, потерял сознание, вот и померещилась всякая ерунда», — думал он теперь о событиях той ночи. Но родственники, переживавшие за Мунко, понимали, что не все так просто. Их житейский опыт подсказывал, если сейчас ему не помочь, то в дальнейшем, не исключено, с ним может произойти еще что-нибудь, причем с гораздо худшими последствиями. Посоветовавшись, они решили показать его Доржи Дугаровичу, известному и очень сильному шаману.
Ради этого Цырма-хээтэй специально приехала в город. Мунко, узнав о планах своих заботливых родственников, поначалу наотрез отказывался от этой затеи. Он противился вовсе не из каких-либо идейных принципов, а просто потому, что не видел в этом никакой необходимости. Правда, после долгих и настойчивых уговоров он все же согласился. Он, конечно, слышал о разных целителях, предсказателях и прочих чародеях, но, считая себя современным человеком двадцать первого века, не очень-то верил в то, что о них рассказывали.
Доржи Дугарович недавно переехал в новый элитный поселок, расположенный в получасе езды от центра Улан-Удэ. Цырма-хээтэй была здесь всего один раз, поэтому она не очень уверенно вела Мунко вдоль стройных рядов помпезных особняков. Во дворах, мимо которых они проходили, цвели вишня, черемуха, какие-то другие плодовые. Их аромат и белое цветение приятно кружили голову.
Хотя дом шамана стоял на пригорке, он выглядел скромнее окружающих его коттеджей. В глубине двора находилась еще одна изба, в которой и принимал знаменитый шаман, судя по внешнему виду — вековая, перевезенная из деревни. Постучав в дверь, Мунко и тетушка вошли внутрь.
Доржи Дугарович, узнав Цырму-хээтэй, тепло поприветствовал ее. Пока тетушка излагала ему суть дела, Мунко украдкой разглядывал человека, о котором был так много наслышан. Во внешности этого интеллигентного пожилого мужчины, казалось, не было ничего особенного. Приступив к обрядовым действиям, причем без всякого бубна и других культовых принадлежностей, которые были аккуратно разложены на полке, Доржи Дугарович что-то долго и сосредоточенно шептал над традиционными подношениями — конфетами, печеньем, молоком. Затем он резко взболтнул бутылку водки, принесенную Мунко, внимательно рассматривая то, что было видимо только ему, посвященному. Во время этих действий его лицо застыло в напряжении и стало похоже на древнюю ритуальную маску.
Внезапно он повернулся к Мунко и спросил:
— Что ты почувствовал в тот момент, когда утратил свое тело?
Мунко растерялся и потому ответил не сразу.
— Радость, облегчение, ведь вместе с телом меня оставили и страдания.
Доржи Дугарович словно ожидал именно такого ответа. Он задумался, что-то шепча, будто советуясь с незримым, но мудрым и все понимающим собеседником, затем пристально посмотрел на посетителя и, стараясь не напугать его, негромко произнес: «hунэhэншни гараа»[73].
Смысл сказанного не сразу дошел до Мунко. Он, конечно, слышал о случаях, когда человека еще при жизни покидала его душа, но считал это чем-то загробным, а потому непонятным и даже зловещим. «С тех пор прошло полгода, и все это время я хожу без души? Прямо натуральное бездушие какое-то! Ну а как же я ем, сплю, просыпаюсь? Просто тупо выполняю какие-то действия? Как говорится, не вкладывая душу в то, чем занимаюсь?».
— Хамаа угы, — сказал Доржи Дугарович. — Такое изредка бывает. Самое главное — я вижу, что твоя душа по-прежнему в этом мире. А это значит, что ее можно вернуть, — наполнив ритуальную бронзовую рюмку, он вышел с ней на улицу. Вернувшись через какое-то время, он, немного помолчав, озабоченно произнес:
— Да-а, все гораздо сложнее и значительно серьезнее, чем я предполагал. Это трудно представить даже мне. Так вообще-то не бывает, но, оказывается, с самого твоего рождения у вас с матерью душа была одна на двоих. Именно так, и не иначе. Единое целое, — для убедительности добавил он. — Но после той ночи, правда, не знаю, каким образом, ваши души разделились. Я верну тебе твою душу и думаю, она больше не будет стремиться уйти в верхний мир, вслед за матерью.
Объясняя это, он быстро двигал руками вдоль туловища Мунко, который ощущал мощную, почти обжигающую энергию.
— Что ты сейчас чувствуешь? — поинтересовался шаман.
Вместо ответа Мунко лишь благодарно кивнул головой.
— А теперь слушай внимательно. Хотя это очень трудно понять, но дело в том, что у тебя изначально не совсем обычное происхождение. Можно сказать, не совсем земное. Не зря ведь в вашем улусе так долго сплетничали, когда ты появился на свет: «дева Мария», «непорочное зачатие». И что самое удивительное, — воскликнул он, — они были правы! В твоем случае оно действительно было непорочным. Иными словами, никакой мужчина вообще не был причастен к твоему рождению.
От этих слов голова у Мунко пошла кругом, но многоопытный в общении с посетителями шаман предвидел подобную реакцию. Он почтительно налил «не совсем земному» человеку Мунко пиалу чая. Подождав, когда тот немного успокоится, испытующе взглянул на него, явно собираясь поведать что-то очень важное.
— Настало время узнать правду. В твоем сотворении принял участие ни кто иной как великий могущественный дух, эжин, покровитель местности, где находится твое тоонто[74], Бамуугомбожав Баабай. Он знал, что нарушает строжайший запрет, и сильно рисковал, потому что Суглан духов[75], следящий за допустимым уровнем вмешательства в мир людей, мог очень серьезно покарать его — вплоть до вечного окаменения.
Мунко невольно поежился, с трудом представляя такую участь.
Доржи Дугарович так разволновался, что сам невольно нарушил другое правило: нельзя даже упоминать Суглан духов при людях. Сделав паузу и прочитав молитву извинения перед духами, шаман продолжил:
— У него были причины так поступить. Люди забывают свои родовые обоо и оскверняют святые места, что категорически недопустимо. Иногда они делают это по невежеству, а иногда и сознательно. Люди стали совершать великое множество других греховных поступков, которые пагубно отразятся на последующих поколениях и в итоге могут погубить не только нашу природу, но и весь наш маленький народ. Ну, а твоей матери великий Бамуу являлся в обличье полузверя-получеловека, дикого и сладострастного. Сам подумай, разве она могла раскрыть кому-нибудь такую тайну? Она, бедняжка, лишь очень переживала, что ты можешь родиться хвостатым и косматым, какой-нибудь невиданной и диковинной нелюдью. Но накануне твоего рождения Бамуу явился ей вновь, внушив историю про беглого рецидивиста-отшельника, скитающегося по тайге. О нем ей, естественно, лучше было помалкивать.
Заметив растерянность и даже испуг на побледневшем лице Мунко, шаман поспешил его успокоить:
— Ты лично ни в чем не виноват. Это было решение Бамуугомбожав Баабая. Ему тоже нелегко было его принять и тем самым взять на себя огромную ответственность. Но он сделал это! Так или иначе, ты его сын, и ты будешь вынужден выполнять его волю. Запомни главное: ты его посланник, с помощью тебя он, по-видимому, хочет попытаться исправить ситуацию в мире людей. Береги себя, потому что тебе неизбежно придется столкнуться с непониманием, вероломством и, возможно, с предательством. Что ж, очевидно, такова участь тех, кого верхний мир время от времени посылает для спасения людей, погрязших в своих пороках, — посетовал шаман. — Вспомни хотя бы судьбу того, кому большая часть человечества поклоняется более двух тысячелетий. Теперь ты знаешь свое предназначение, — подытожил он, — и понимаешь, с какой целью Бамуу отважился сотворить тебя, нарушив каноны мироздания. В ту памятную ночь твоя мать, тяжело переживая вынужденную разлуку, очень хотела забрать тебя с собой в верхний мир. Это она явилась в образе прелестного ребенка. Правда, новое воплощение обычно не происходит так быстро. Может, оно было временным? Но в любом случае Бамуу не мог допустить этого и вмешался, вернув тебя на землю, а затем в телесную оболочку. Действительно, ты чуть было не покинул этот мир, так и не успев ничего совершить! Тебе непременно надо съездить на обоо, а также побывать на своем тоонто. Дело в том, что помимо твоего божественного отца, есть еще другие духи — родовые онгоны, которые тоже влияют на твою судьбу. И они сердятся, потому что ты не посещаешь их. Хорошенько помолись там, у березы, троекратно смотрящей вверх, чтобы они вдохновили тебя на нелегком пути свершений. Думаю, Бамуугомбожав Баабай должен явиться тебе там. А в дальнейшем он, несомненно, будет тебе помогать. Не забывай, он ведь твой отец. Но имей в виду, что и он не всесилен. Он вынужден вечно противостоять Аймшагтай шолмосу[76] и его приспешникам в их нечистых и злых намерениях, — шаман говорил уже сбивчиво, через силу. Было заметно, что он очень устал от такого объема непривычной даже для него информации. — С тех пор, как ты родился, Бамуугомбожав Баабай стал еще могущественнее, на последнем курултае[77] его избрали Верховным божеством — покровителем всего бурятского народа. Я преклоняюсь перед ним. Будь осторожен…
Совсем ослабев, шаман сделал знак рукой, чтобы Мунко удалился.
Во время объяснений шамана Цырма-хээтэй деликатно вышла из избы. Ей, естественно, очень хотелось узнать, что же поведал уважаемый Доржи Дугарович ее племяннику, потому что беседовали они чересчур уж долго. На обратном пути в маршрутке она несколько раз пыталась выведать что-либо у Мунко, но убедившись, что он не очень-то расположен к разговору, перестала приставать к нему с расспросами.
Между тем, Мунко было не по себе от мысли, что «посланник», «верховное божество», «верхний мир», — все это теперь относится именно к нему. И что еще за береза, троекратно смотрящая вверх?! «Ты жив и здоров, вот и наслаждайся этим, — говорил внутренний голос. — А то, что полгода назад чуть не помер, так с кем не бывает?» Хотя, после разъяснений шамана он понимал, что в ту ночь с ним происходили очень серьезные вещи. Но опять же, пресловутое непорочное зачатие, Великий Бамуу — полузверь-получеловек — все это ерунда какая-то, которую лучше всего было бы выбросить из головы. Он помнил уклончивые ответы матери на вопросы об отце, мол, погиб в автокатастрофе. Но, даже будучи маленьким, Мунко чувствовал, что-то тут не так. «Скорее всего, отец был бродягой-отшельником — и все дела», — решил он, все-таки отец человек, пускай и рецидивист, оставался для него гораздо предпочтительнее диковинного полузверя, о котором поведал ему шаман. По правде говоря, вся эта чушь стала его раздражать. Поэтому он скрыл от Баярмы подробности своего визита к шаману, ограничившись рассказом о том, как Доржи Дугарович вернул ему душу — в общем-то, довольно обычная практика для бурят, испокон веков верящих в возможность подобной манипуляции.
Как-то раз, сидя в баре, он принялся рассказывать случайным знакомым о своей миссии посланника. Видимо, подсознательно его тянуло излить кому-нибудь душу. Парням это быстро надоело, и они, недолго думая, обозвали его «посланцем», не забыв при этом послать его куда подальше. В ответ Мунко стал горячиться и договорился до того, что объявил себя богочеловеком.
— Богочеловек так богочеловек, — подозрительно легко согласились с ним парни и позвали его покурить в туалет. Там они дружно набросились на него, обещая сделать падшим ангелом. Силы были неравны, и вскоре богочеловек лежал на грязном полу.
«Прав был Доржи Дугарович, говоря о людском непонимании», — с грустью думал Мунко, пытаясь подняться с пола после того, как его обидчики гордо удалились, пнув напоследок поверженного богочеловека пару раз. С тех пор Мунко предпочитал помалкивать о своем предназначении. Но, как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Однажды на дружеской вечеринке в гостях у Дамби он взял со стола непочатую бутылку водки и стал разглядывать, сосредоточенно вертя ее в руках.
— Ну, что ты там вычитал? — друзья подумали, что он хочет разобрать надпись на рекламной наклейке.
— Не вычитал, а высмотрел, — взволнованно прошептал он, продолжая пристально вглядываться в содержимое бутылки.
— Не держи тару, — с обычными прибаутками друзья принялись отбирать у него бутылку.
— Подождите, подождите, это очень важно, — отмахнулся он от них, поглощенный созерцанием. В чистой сорокаградусной жидкости вначале смутно, затем все четче возникало изображение. Мунко ощутил, что его сознание и видение стали как бы расширяться. В следующее мгновение он уже разглядел несколько вагончиков-бытовок в глухой тайге, экскаваторы, большегрузные машины и людей с охотничьими карабинами, азартно целящихся в большого орла, что плавно и величественно парил над ними.
— Не надо! — вскричал он. — Не делайте этого!
Но было уже поздно. Прогремели выстрелы — орел, вздрогнув, совершил прощальный, все еще плавный полукруг и камнем рухнул на землю. Довольные, люди наперегонки бросились к своей добыче.
— Придурки, — в сердцах выругался Мунко.
— Это кто, мы придурки? — возмутился кто-то из приятелей. Но ему втолковали, что Мунко, изрядно перебрав, разговаривает сам с собой.