Раньше Мунко довольно скептически относился к откровениям Доржи Дугаровича и даже старался забыть их, но после случая с работягами в тайге и повторного выхода из себя при внетелесной стычке с Дамби он не на шутку встревожился. По правде говоря, проявление необычных способностей не очень-то радовало его, скорее, пугало. Он прекрасно помнил, каких усилий стоило ему прийти в себя после спасительной вспышки гнева, но больше всего его смущала перспектива стать живым богочеловеком. С другой стороны, миллионы верующих считают Далай-ламу живым воплощением Будды. А как относиться к феномену Хамбо-ламы Итигэлова? Правы ли те, кто почитает Мунхэ Бэе[78] как прижизненное?
Заметив, что Мунко в последнее время сам не свой, Баярма решила посоветоваться с Гармахой. Он заверил ее, что дела у них идут вроде бы неплохо. Правда, и ему показалось, что друг стал несколько замкнутым, странноватым и рассеянным. К примеру, стал ошибаться при подсчете денег, чего раньше за ним никогда не замечалось.
— Устал, наверное, — подытожил он свои наблюдения. — Съездили бы вы куда-нибудь, отдохнули. Вон, какая жара стоит уже почти месяц. А после вас и я бы на Байкал рванул!
Они бы с удовольствием последовали его совету, но в тот же вечер позвонили из деревни и сообщили, что через два дня состоится обоо.
Мунко был на обоо всего раз, и то в далеком детстве. В памяти остался яркий праздник, на который собрались жители не только их улуса, но и других окрестных поселений и заимок. При Советской власти любые религиозные обряды осуждались, и от его земляков требовалось изрядное мужество, чтобы соблюдать свои традиции. Что касается его, то переехав с матерью в город, они как бы перепоручили своим ближайшим родственникам молиться и делать за них подношения эжинам на обоо. Маму это вполне устраивало, не говоря уже о Мунко, который относился к этому обряду как к красочному этнографическому представлению, даже не пытаясь вникнуть в его глубинный смысл. Он считал его причудливой смесью буддизма и языческих воззрений.
Собираясь на обоо, он, к своему стыду, чуть не забыл в суете приобрести Хи-морин[79]. «Что поделаешь, не один я такой. Нашему поколению трудно пустить корни на асфальте».
Сто двадцать километров — не расстояние, и вскоре автобус подъехал к остановке, на которой было написано название его деревни. Он не был здесь уже много лет, все как-то недосуг, а встречи и общение с родственниками происходили в городе. Выйдя на шоссе, он огляделся, его взору предстала сильно изменившаяся панорама родных мест. Некогда маленький, чуть более сотни дворов, улус значительно разросся. Посреди него виднелись довольно большой стадион, современная школа, а на окраине вырос целый микрорайон, который, как и положено, выделялся добротностью двухэтажных особняков в сравнении со старой частью, состоящей в основном из небольших непритязательных домов. И только отроги Хамар Дабана по-прежнему темнели вдали, оберегая от невзгод прилегающую к ним долину и всех ее жителей, независимо от уровня их благосостояния и успеха в жизни.
Добравшись до дома Цырмы-хээтэй, Мунко обнаружил, что она, не дождавшись его, уже уехала на обоо. Это подтвердила и соседка, которая вышла на неистовый лай своей собаки, взахлеб оповещавшей округу о появлении незнакомца.
— Не успел ты, парень, — огорченно сказала она, понимая, что он только что приехал из города. — Цырма совсем недавно уехала на машине Очир-абагая. Теперь для тебя, парень, главное — не опоздать к началу обряда, — посетовала она. — Путь неблизкий, а ты, я вижу, пешком.
— А во сколько должен начаться обряд? — спросил Мунко.
— В одиннадцать.
Он взглянул на часы — оставалось еще минут сорок. Поблагодарив заботливую женщину, он пошел прочь быстрым шагом. Вскоре он выбрался из деревни, вышел на проселочную дорогу. Он особо не беспокоился, что может опоздать, надеясь, что какая-нибудь из машин, во множестве ехавших в попутном направлении, подберет его. Но, увы, довольно быстро он убедился, что это бесполезно — все они были переполнены людьми, которые также спешили на обоо.
По дороге он настраивал себя на благочестивые помыслы, соответствующие обряду. Сорок минут пролетели незаметно, а он одолел лишь половину пути. Утреннее солнце нещадно палило. «Так вот она какая, дорога к храму, — уже поднимаясь по склону холма, думал Мунко. — Верно говорят, что прежде чем удостоиться благодати, нужно изрядно попотеть». Рассуждая таким образом, он в какой-то момент неожиданно понял, что ему нет никакой необходимости торопиться, потому что без него обоо не начнется. Это понимание, сменившееся необъяснимой, но твердой уверенностью, позволило ему даже немного передохнуть. И действительно, когда он все же одолел нелегкую «дорогу к храму», обряд еще не начался. Люди оживленно переговаривались, шутили, не спеша пили чай за импровизированными столами на расстеленных прямо на земле скатертях. Кто-то делал подношения, подходя к субургану, кто-то повязывал Хи-морин в рощице неподалеку. В этот особенный день на просторной площадке плоского края вершины священного холма собралось так много народа, что Мунко, обходя готовящихся к обряду земляков, с трудом нашел своих родственников. Среди них, конечно же, была и Цырма-хээтэй. Она очень обрадовалась его появлению и долго сокрушалась, узнав, что он добирался сюда пешком.
— Ну ладно, — сказала она. — Главное, ты здесь, и даже не опоздал. А мы ведь лам ждем, что-то их нет, — объяснила она причину задержки обряда.
Наконец, привезли трех лам. Они сели в центре обширного людского полукольца и принялись нараспев читать мантры, сопровождая их звоном буддийских литавр и звуками музыкальных инструментов, похожих на гигантские морские ракушки. Волнообразно растекаясь по близлежащему пространству, благопожелания проникали в сознание сидящих вокруг людей и, многократно усилившись, по острому шпилю субургана плавно устремлялись ввысь, как своеобразное коллективное послание от всех, кто принимал участие в этом очистительном и просветляющем ритуале.
Обряд длился довольно долго, но никто, даже совсем маленькие дети, не выказывал усталости. Когда же он достиг своей кульминации, его духовная энергетика была настолько ощутима, что казалось, еще мгновение — и вся вершина холма вместе со стариками, сосредоточенно перебирающими четки, их многочисленной родней, внуками и правнуками, также плавно устремится к небу, вслед за их сокровенными просьбами, чаяниями и надеждами.
— Болтогой, болтогой[80], — повторяли все хором время от времени за ламами, одобряя высказываемые ими благопожелания. В завершение обряда люди непрерывным живым потоком по ходу часовой стрелки несколько раз совершили традиционное гороо[81], преподнося божествам-покровителям местности символические дары — конфеты, печенье, другие лакомства и разбрызгивая в разные стороны принесенное с собою молоко.
Совершая со всеми гороо, Мунко чувствовал, что шаг за шагом всеобщее воодушевление стало передаваться и ему. Он снова, как в детстве, ощутил атмосферу праздника.
Цырма-хээтэй, будучи женщиной очень набожной, была твердо убеждена в том, что причиной всех неприятностей, возникающих у людей в жизни, является неверие, причем чаще всего, оголтелое. Она была также убеждена в том, что чем раньше человек осознает это, тем легче ему будет исправить возникшие у него неприятности, а значит, и свою судьбу в целом. Она всегда переживала за Мунко, жалела его и сейчас искренне радовалась тому, что ее непутевый в духовном смысле племянник наконец-то начинает обретать веру. Поэтому она живо откликнулась на решение Мунко поклониться своему родовому месту, то есть побывать на тоонто. Единственным из родни, кто помнил, где и при каких обстоятельствах появился на свет Мунко, был Санжи-нагасай, но он приболел. Тем не менее, когда тетушка Цырма и Мунко обратились к нему с просьбой, он пообещал, что ради такого дела найдет в себе силы и обязательно поедет с ними на поиски утраченного тоонто. Ехать решили на следующий день. Мунко пошел навестить кого-нибудь из своих знакомых, которых давно не видел. Но ни Баторки, ни Цырена не оказалось дома. Их жены сказали, что они, окаянные, наверное, уехали на аршан продолжать праздник.
Узнав об этом, Мунко не стал особо печалиться, потому что местность Хугсурга, где раньше обитали его предки, располагалась недалеко от аршана. Стало быть, если завтра его приятели все еще будут там, он с ними наверняка встретится. А тетушка Цырма, радуясь приезду племянника, окружила его такой заботой, что после сытного ужина ему хотелось только одного — быстрее завалиться в постель. Надо ли говорить о том, что Мунко выспался на славу, а энергичная тетушка успела за это время приготовить почти все, что было необходимо для совершения обряда на его тоонто. Вечером пригласили соседа, который забил жертвенного барана, Цырма-хээтэй с помощью внучек почистила и промыла внутренности, сплела косички оремога, сварила кровяную колбасу. Утром, когда Мунко только проснулся, она уже была занята тем, что варила свеженину на летней кухне.
После обильного завтрака, который незаметно перешел в такой же изобильный обед, полуденная жара все же сморила неугомонную Цырму-хээтэй, и она, глядя на разомлевших Мунко и внучек, предложила всем немного вздремнуть — благо, в доме было свежо и прохладно.
В назначенный час под окнами раздался требовательный автомобильный гудок — это подъехал Очир-абагай на своем видавшем виды уазике. Хорошо отдохнувшие тетушка и Мунко быстро загрузили в машину продукты, посуду, даже несколько поленьев и, заехав за Санжи-нагасаем, отправились в Хугсургу.
Как известно, проселочные дороги имеют обыкновение внезапно расходиться, обрываться, затем вновь сходиться и, пересекаясь, запутывают непосвященного так, что ему нужно иметь крепкие нервы, чтобы не направить своего железного коня в совершенно непонятном направлении. Но Очир-абагай прекрасно разбирался в хитросплетениях местного дорожного кроссворда и уверенно петлял по пыльным разбитым колдобинам. Наконец, у мостика через ручей, не доезжая до аршана, Санжи-нагасай попросил остановиться у очередной развилки.
— Где-то здесь, — не очень уверенно сказал он. — Давайте выйдем, посмотрим. Здесь должна быть небольшая березовая рощица.
Проплутав по каждому из ответвлений дороги, они не нашли никакой березовой рощицы. Мунко подумал, что ее, наверное, давно уже вырубили. Устав безрезультатно ходить туда-сюда, все снова сели в машину и решили на медленной скорости внимательно осмотреть окрестности. На этот раз им все-таки повезло.
— Вот, вот она! — радостно вскричал Санжи-нагасай, указывая на еле заметную, почти заросшую тропу, которая уходила вправо от развилки, ближе к горам. — Как же я, старый, мог забыть! — огорченно корил он себя. — Мы ведь раньше именно по этой тропе на лошадях и телегах ездили.
Вскоре их взору открылся березовый лес, которого не было видно из-за сосняка, когда они совсем недавно бродили ниже по лощине.
— Ну конечно, какая же это рощица, — сконфуженно оправдывался Санжи-нагасай. — Столько ведь лет прошло. Да, теперь это настоящий лес. Вот здесь, — уже с полной уверенностью сказал он, когда они проезжали мимо причудливой березы с тремя переплетенными стволами. — Помню, отец всегда говорил, что эта береза — наш родовой оберег. Смотрите, — с радостным волнением показал он на трухлявый покосившийся столб. — Даже сэргэ[82] сохранилось. Наша летняя стоянка была здесь, — очень довольный, сказал он, подводя итог успешно завершившимся поискам.
«Трехствольная береза, — так это и есть та самая береза, троекратно смотрящая вверх! — подивился Мунко, вспоминая встречу с шаманом. — А ведь Доржи Дугарович видел ее, когда говорил о том, что мне нужно съездить на тоонто». «Духи-онгоны сердятся на тебя», — вспомнил он, уже по-другому, почтительно воспринимая его наставления.
…Воодушевленные, они принялись выгружать все, что привезли с собой для ритуала поклонения и, поскольку Очир-абагай спешил куда-то по своим делам, договорились, что к вечеру, как только освободится, он заедет за ними. Развели костер. Прежде всего Санжи-нагасай обошел Цырму-хээтэй и племянника, ритуально очищая их благовонием ая-ганги, дымившейся в чашечке, и побрызгал сэржэм[83]. А тетушка Цырма расстелила скатерть на земле и расставила тарелки с жертвенными угощениями, предназначенными онгонам — духам предков. На почетном месте, в центре, она расположила тоолэй — отваренную баранью голову. На других тарелках она разложила остальные кушанья из баранины — кровяную колбасу, хошхоног, оремог, а также лепешки, печенье и сладости.
Она еще в деревне постаралась, чтобы Мунко понял важность предстоящего обряда, и разъяснила его тонкости и особенности.
— Самое главное, — назидательно говорила она ему, — надо настроить себя так, чтобы онгоны услышали тебя. Тогда ты добьешься благорасположения и покровительства духов предков, и тебе будет сопутствовать удача. От их отношения к тебе зависит очень многое.
Следуя наставлениям тетушки, Мунко решил не просто повторять то, что будут делать его близкие, но совершать все с подлинным благоговением.
Ритуал начался с того, что они, также как и на обоо, несколько раз обошли вокруг трехствольной березы, произнося благопожелания и призывания, щедро разбрасывая по сторонам кусочки подношений и окропляя землю молоком. Затем они сели на полянку напротив березы, там, где были разложены их дары, и стали молиться, обращаясь к духам предков.
— О-хурэй, о-хурэй, — проникновенно повторяли они, держа на вытянутых руках тарелки с угощениями, плавно вращая их кругообразными движениями. Эти призывы негромко раздавались над залитой солнцем полянкой, которая радостно ожила от людских голосов и благодарно зашелестела в ответ своими сочными травами, словно прощая десятилетия незаслуженного забвения. После этого ни поели сами и сложили на краю полянки небольшую пирамидальную кучку из крупных камней, собранных неподалеку.
— Когда приедешь сюда в следующий раз, не забудь положить еще несколько камней, — наставлял племянника Санжи-нагасай. — Делай так всегда, духи и божества очень ценят знаки уважения.
В конце обряда Санжи-нагасай подошел к березе, ласково погладил ее и повязал на один из стволов приготовленный заранее хадак.
— Теперь ты знаешь, где твое тоонто, — сказал он, обращаясь к Мунко. — Здесь зарыта твоя пуповина, и ты обязан почитать это место.
Просветленные, они стали собираться в обратную дорогу. Мунко хотел было выбросить пакет с бумагой, банками и прочим мусором под ближайший куст, но тетушка Цырма, испуганно замахав руками, остановила его. На ее простодушном лице отразилось неподдельное недоумение.
— Не вздумай оставлять это здесь! Мы что, варвары какие, чтобы после себя не прибраться! Дома ты разве в подъезд мусор выбрасываешь? — спросила она у племянника и, заметив какую-то бумажку, аккуратно положила ее в пакет. Затем она взяла остатки печенья, конфет, очистив их от оберток, кусочки кровяной колбасы и оремога и бережно разложила все это на одном из разветвлений березы.
— Птички склюют, — пояснила она.
И действительно, через мгновение прилетела какая-то диковинная птица. Подобно человеку, вначале она поклевала мясное, а затем перешла на сладкое. Прежде чем улететь, она внимательно посмотрела на людей, прощебетала что-то на прощание, словно поблагодарив их за угощение, и полетела прочь.
— О! Какой хороший знак! — дружно порадовались Цырма-хээтэй и Санжи-нагасай, с благоговением кланяясь березе.
— Духи предков приняли наше угощение! Ом-мани-дудари![84]
В особенности поразило Мунко то, как дядя Санжи тушил догорающий костер.
— Бороо ороо, бороо ороо[85], — шептал он, обманывая стихию огня, прячущуюся в тлеющих углях и заливая их водой из небольшой банки.
Вскоре подъехал Очир-абагай. Немного посовещавшись, решили, что перед тем как вернуться в деревню, надо заехать на аршан, набрать целебной воды и оставить там Мунко, чтобы он повидался с друзьями. Они уже садились в машину, как вдруг Мунко почувствовал, что ему необходимо еще побыть здесь, причем именно одному. Понимая его состояние, тетушка с дядей не стали возражать, но и ждать его им было некогда. Цырма-хээтэй объяснила племяннику, что аршан совсем недалеко отсюда, надо пройти всего-то около двух километров, — за поворотом и после мостика через ручей. Она также пообещала, что договорится о его ночлеге. Родственники попрощались, и Мунко их заверил, что завтра после обеда будет в деревне.
Оставшись один, Мунко несколько раз обошел вокруг березы и внезапно ощутил чье-то осторожное и ласковое прикосновение, будто кто-то, погладив его по голове, слегка взъерошил ему волосы, скорей всего это был порыв ветра, который всколыхнул концы хадака, повязанного на березе. Он обрадовался, расценив это как добрый знак от тех, к кому он обращался. Солнце клонилось к закату. Мунко собрался было уйти, чтобы засветло попасть на аршан, но неожиданно для себя передумал и остался. Полянка определенно не хотела его отпускать! Радуясь долгожданной встрече, она так трепетно заблагоухала, щедро источая знакомый ему с колыбели аромат летнего разнотравья, что у него невольно закружилась голова. Одурманенный терпкими запахами, он присел на краю полянки и незаметно перенесся по волнам памяти в другой, далекий и почти забытый мир. Он с трепетом вспоминал, как в том чудесном и надежном мире ему, совсем маленькому и беспомощному, было тепло, уютно и безопасно. До него доносились размеренные и убаюкивающие звуки сердцебиения, которые определяли ритм и его собственного, только начинающего биться сердечка. Он вновь наслаждался давно забытым ощущением полного счастья. Но однажды все резко переменилось: мощный водоворот поволок его за собой. «Куда?!» — с ужасом думал он, покидая этот чудесный мир…
— Добро пожаловать, — негромко произнес кто-то.