Журнал «Байкал» 2010-01 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 15
Болдын Батхуу. Член союза писателей Монголии. Поэт. Автор стихотворных сборников «Мамин упрек» («Ээж зэмэлэнэ», 2002), «Великий поток» («Бурхан ЗYгэй Ьалхин», 2009), «Аялгата hайхан буряад хэлэмни» («Мой мелодично прекрасный бурятский язык», 2010), обладатель Нефритового яблока —
специального приза семьи Нимбуевых на I Международном турнире поэтов им. Н. Нимбуева в 2003 году.Великий поток
Смерть перетекает в жизнь.Жизнь рекою сына несёт моего.Сын мой втекает в меня.Он меня несет на волне.Я в маму втекаю в свою.А мама течет во мне.Она течет туда же, откуда пришла. И Вселенная вся — Великий Поток.Взгляд
Вижу: свой дух, за собою ведущий, тень, что веду за собою.Между духом и тенью — Родину, маму.Между Родиной, мамой — весь мир и сына.Воловья телега
Видел, как впрягшись в телегу воловью, дед уходил за Небесную Гору.Но он не вернулся.Лишь телега вернулась одна.Видел: отец за Небесной Горою скрылся в той же воловьей упряжке.Думал, проводит он деда телегу, вернется домой.Но его не видать.Лишь телега вернулась одна...Вот и сам иду за Небесную Гору, за собой оставляя скрип тележных колес. Знаю, кто взглядом метко провожает, потому оглянуться назад я боюсь...Боюсь ненароком распрячься.Встреча — разлука
Приникнув к твоей груди, пахнущей молоком, я плачу.Душа истомилась, в тоске по тебе изнывая. Я плачу.Со вздохом печальным кляня нашу участь, я плачу.До звездочки первой на небе безлунном я плачу.В твоем задыхаясь дыханье, то жарком, то холодном, я плачу.И каясь в разлуке с тобою, неизбежной и скорой, я плачу.И ты ночью тихой, любимая, плачешь. Я плачу.Меняя свои изголовья, от слез уже мокрые, мы плачем.А мир... — он привыченк расставаньям и встречам людским.С усмешкою смотрит на нас.Но мы — беззаботны, беззлобны, живем себе и живем.Вернуться к маме
Родные вершины мерцая плывут в дымке синей.Но Вас не нашёл я на пастбище плачущих глаз.О мама, молю — простите вы грешного сына: Цветком луговым в вашей жизни я был же хоть раз.А старость уж пала на косы нетающим снегом, Поникла глава по сыну-бродяге в тоске.Ах, что мне делать, когда вашей нежности млеко Перебродило, как старый кумыс в бурдюке.Хотел бы под звон колокольцев искать ваши груди, Хотел бы однажды нагрянуть в Хэнтэйскую степь И вновь ощутить на спине ремень сыромятный упругий, Теплом Ваших губ на темени сердце согреть.Ах, сколько я видел во снах, как стоите У очага, помешивая вечный свой чай,И слышал храп лошадиный сыновьим наитьем,И к Вам возвращался, сквозь ветры сочась.Когда так вздохнёте, что с сердца падает глыба,Пойму, что и летом летит вместо бабочек снег.Когда Вы кочуете по времени с ясной улыбкой,То песен кукушки глупей в мироздании нет.Душа не устанет по сыну томиться и плакать,Но карма не даст ей до смерти самой отдохнуть.Хоть я творю Вашим именем только лишь благо,Мне остается о доле подобной вздохнуть.С печалью познанья погружаюсь я в мутные воды, Жизни и слёзы сдержать не могу.Вернусь. Не однажды мы с мамою встретим восходы. Вернусь. И однажды вновь стану цветком на лугу!Бабушка, муха и я
Бабушка у огня прядет шерсть,Видно, хочет носки мне связать.В солнечном свете, струящемся в тооно,Мухи свой вечный танец танцуют...И от жалости к бабушке, мухам Мне становится зябко...* * *
Женщина,Покуда молода, прекрасна, Полюбить успей поэта. — Смотри, уйдёт и он,Как и красота твоя.* * *
Как жизнь идет моя — тебе какое дело!Одно я знаю: ты живешь лишь ради смерти.* * *
Когда в долинах чахнут травы, — табуны спешат домой. Когда зимой повеет небо, -вспомнится мне мать.* * *
Когда вернулись мать с отцом с букетом для меня, уже барахтался их сын в силках страданий...* * *
Когда уйду далёко-далёко,Когда звездой одною станет больше,И полная луна прольёт печаль на землю...Когда роса вечерняя омоет твои ноги...В тот час, в тот миг Ты обо мне...* * *
Кто бы ни скончался — печалиться не надо.Пусть хоть кто-то покинет долину страданий...Мольба
Ты — единственная истина на свете, смерть моя.Приди, я заклинаю!Как хотел бы я покинуть жизнь.Жизнь...Уйти водой сквозь пальцы.Лишь одно постиг я, смерть моя:кроме жизни нет страданий в мире.Унеси же, смерть, смерть ясная моя,смерть чистая что источник горный...Ты меня настигнешь, если убегу.Молча обойдешь — коль встречу я без страха.Ты подобна камню, брошенному в воду. Смерть моя, не покидай меня!..Наши
Ревет братишка, мать колыбельную поет.Сержусь я, смеется отец.И — слезы, сестрою пролитые при родах.И — слезы, пролитые при смерти дедом.Мы — это мир.И мир этот — наш...Послезавтра
Если любишь меня -пусть это будет сегодняшним днем.Если сможешь влюбить и меня — пусть то будет завтрашним днем...Если истинной будет наша любовь — пусть то будет страданьем и счастьем, ожидающими тебя послезавтра...* * *
Почему-то у поцелуев под звёздами вкус смерти...И украшения красавиц так пахнут греховным...Приезд отца
Слышно: где-то заржал один дух.Навстречу ему дух другой заскулил.Третий дух в ответ заговорил.Прозрачность
Это утро прозрачноелишь тебе я дарю:всю прошлую ночь снилось мне,как пело солнцесоловьем золотым,как плакалсеребряный заяц луны.Это утро прозрачное лишь тебе я дарю: всю прошлую ночь снилось мне, как ласкал ядракона золотого солнца, как серебряной рыбкой играла луна.Это утро прозрачноелишь тебе я дарю:всю прошлую ночь снилось мне,как искал ясолнца лотос златой,как срывал ясеребряный лотос луны...Ты одна только снишься все ночи в году.Это утро — твое.И твой — этот мир!Разделим яблоко…
Любимая, давай разделим яблоко. Ведь оно — одно на двоих.Сначала — я раз откушу.Затем — откусишь ты.(Я так люблю тебя!)Потом я откушу: два-три-четыре раза.А ты — всего лишь раз.И — яблока уж нет!То было яблоко страданий.(Я так люблю тебя!)Любимая, давай разделим яблоко. Ведь оно — одно на двоих.Сначала — ты раз откуси.Затем — и я.(Я так люблю тебя!)Потом ты откуси:два — три — четыре — пять раз.А я — всего лишь раз.И — кончился наш плод.То было счастья яблоко.Любимая, давай разделим яблоко, единственное доставшееся нам, со вкусом смерти, смерти золотой. Разрубим пополам серебряным мечом любви и счастья, и покоя.Затем...Я так люблю тебя!..Слепота
Как мы слепы! — пуще всяких грехов смерти страшимся.И не ведаем о том, что дух наш закалится лишь в борьбе достойной со страданьями...Всё мы богу вверяем,что было иль не было с нами,не зная,что смех и слезы — в конце концов — одно и то же.Старуха на закате дней совсем запуталась: никак не разберет, где грех и где благо...Сама жизнь ошибается, полагая, что рай возможен только в покое...И мы с тобою, к счастью спеша,приближаемся только лишь к смерти...Так и заснем бок о бок в сырой тишине могилы...Триптих
Возвращаюсь...
Проехал я мир, оседлав вещий стих. Расстался с судьбою, глухой и слепой. Покинул я алчный человеческий мир.Плачу...
С ветром мы плачем: подслушать бы нам сердцебиенье красавицы юной.С луной мы рыдаем; проникнуть бы нам В сновиденья серебряные милой.Пью...
Пью в надежде очищеньядуш людских, исполненных греха.Пью в надежде примиренья, равновесия света и тьмы.Пью за прозренье жизни.Допиваю молодость свою.* * *
Увижу в дальней дымке гору вороную — вспомню я отца. Промчится синим табуном легкий ветер — вспомню я подругу. Сорвётся жеребёнок с привязи золотой — узнаю свою участь. Ускачет лошадь, купленная мною, — узнаю в ней себя.Порвутся путы под дождём ночным — вспомню деда.Припомню вдруг, что пятилетний вол мой падёт уж скоро.К родному табуну лошадь в путах устремится — судьбу свою признаю.Во всех, кто помнит и скорбит о ближнем — узнаю я себя.Подпруга у седла истёртая вдруг лопнет — мать вспомню тотчас.И вспомню, что терлик мой старый — осиротеет без неё.Когда проезжий от меня свежую получит лошадь, свою узнаю душу.Почувствую, как во мне звенитсила тетивою.* * *
Хотя и красит старца седина, — что девушке за дело до неё!Дороже истины нет ничего, твердим. Но если поразмыслить — тоже тлен.Щепотка земли
Благословляла ты меня:— Живи же долго, будто ворон, и смейся голосом лебяжьим,а голос будет пусть совиный, короткой жизнь, как у мотылька, питайся скудно, словно дятел, и пой, как жаворонок серый!Но это не благословение — а проклятие!Проклинала ты меня:— В чертогах паутины светлой живи же тихо червем дождевым, пусть будет пищей мед пчелиный, люби, как бабочка цветочки любит, пиши стихи ты кровью насекомых, рассыпав буквы, словно муравьев, и пусть тебе отмерит небожизнь краткую, мушиную, как миг!..Но это не проклятие — благословение!Я тихо червем дождевым сбегу из теней паучьих мира...И превращусь в щепоточку земли...* * *
Я вверил когда-то судьбу свою, силу, отвагу девяти белым стягам.Следами гутулов измерил Вселенную и в пыли проскакавших тумэнов топил эту землю когда-то.В две струны морин-хура вместил я планету. Протяжная песня не смолкнет вовеки в степях.Я — монгол.* * *
Я пришел в этот мир не творить, не крушить —лишь увидеть хотел, как смеются цветы и желтеет листва, вод теченье, покой, облака надо мной...Эту землю погладить.В вечность вернуться.Перевод с монгольского Рахмета Шоймарданова.
ПоэзияДулгар ДоржиеваТишина. Слово. СмехПоэма
1
Тишина. уже много часов.Небо с Землею слились в этот миг.Сижу тихо, как зверолов,Подбираю слова, рождается стих.Словно часть вещего пространства, Передо мною лист бумаги белеет.Растет во мне дух бунтарства Сказать свое слово, пока мысль не тлеет.Слова бредут снова неспешно,Словно шаги каравана в пустыне.Кроме шороха ничего не слышно. Сказанное слово, как копыто в пути.В каждом слове груз памяти Силою притяжения ложится в стих. Тишина прислушивается к их святости, Чтобы отзвук слов никогда не стих.2
Огромна власть Тишины,Вся Вселенная в объятиях ее нег.В белом безмолвии рождены — От первых звезд до дальних планет.Человек. Тишина. Разум природы.Дух единый для обретения слова. Кружатся по земле ветра свободы,И мысль людская просыпается от их воя.Стою на земле, как ковыль седая, Выросшая в степях древней Хилганы. Воспеваю предков глубокие следы я,И мне сладко слушать шепот Тишины.Земля, уставшая от наших глупостей, Ищет защиту у цветов и травы.Но поднимается серая пыль окрестностей, Разрывая робкое дыхание Тишины.О чем идут раздоры и разговоры,Не поймет даже мудрый вожак.Только Тишина разведет споры,Чтобы понял цену слова любой простак.Кочует эхо земное над материками, Повторяя молитвы племен и народов. Человек стоит под облаками,Шлет свои думы синему небосводу.Он верит, что за хмурью неба Светит солнце каждому из нас,Что от него справа и слева Мир ищет словесный альянс.3
Слова, сплетенные в лавровый венок,Для человечества спасительный круг. Человек без него горько одинок,Слово честное не на каждый день друг.Слова, идущие из глубин веков,Диктуют мне не быть немою.Но их дух не для всех одинаков,Он связан с совестью земною.Отголоски слов еще не рожденных Плывут вольно на просторах в выси. Слова встают в строй стреноженных Золотых коней, мечтающих о воле.4
Написать стишок — не большая проблема, Кто-нибудь назовет тебя поэтом,Но это всего лишь некая эмблема.У которой ничего общего с полетом.Во сне и наяву лететь и лететь Поэту суждено с колыбельных песен.Если он боится от жизни сгореть,То его кровь мутнеет от плесени.Грешно и глупо в поэта играть,Святость его души обмануть.В недрах сердца искать кровинки,Где поэзия рождается в искринках.Невозможно стать поэтом по прихоти, Невозможно стать поэтом по милости,Так же, как солнечный луч поймать,Так же, как круг вечности обнять.5
Сказал поэт: «Поэзия — езда в незнаемое», Как я знаю, что она — неизведанное!Это звезда, рожденная из пота и крови, Миллион терзаний через трещины души.Не горевать же поэту одному во тьмах От сырости собственного сердца,Когда просит его с любовью альманах Поделится с ним мудростью Слова.В Тишине смело приходят Слова и мысли из арсенала времен,И наперегонки они заводят Разговоры о сути больших перемен.Помнит мир сны и «Ноев ковчег», Отблески далеких дедовских костров, Когда человек берег свой очаг От врагов, дождей и ветров.Читают поэты творения веков,Они, как бойцы, в шеренги встают.У каждого их них свой счет очков,Слов невыдуманных сердечный уют.6
Строки стихов растут пушисто,Сверкают вокруг лучисто.Играет горькая слава сплава С целительной силой стойкого Слова.Надеть на себя кафтан мнимой славы,Как говорят: «Это сущий пустяк...». Увидеть себя в дурмане забавы И улыбнуться толпе равнодушных зевак.Улыбка — это не смех от души,А ширмы из разных тканей и меха. Дремлет душа в беспробудной глуши, Чтоб проснуться от чистого Смеха.Хочу смеяться, но не одной же,Кругом одна схема смеха.Буйный поток поэзии не тема Для душ, живущих ради грима.Верь и не верь, верь и не верь,Приходит истина со своею судьбою.Дверь истины стережет зверь,И потому он с той толпою.Повелительную силу стойкого Слова Некогда кто-то на себе испытал. Доверительную нежность чистого Слова Ждать кто-то очень устал.7
Тишина. Слово. Смех.Природа бытия так щедра.В вечной круговерти без помех Наша жизнь течет, как река.Сколько тайн, сколько загадок Тишина таит в себе веками.По ее велению властвует порядок,Об этом поэт говорит стихами.Непросто ему жить на свете,Потому что дороги силы слов и смеха. Витают его мысли в зените,Чтоб стать человеком без огреха.8
Тишина. Слово. Смех.Лист бумаги наполняется дыханием.У кого-то в царстве поэзии успех,Святые слова становятся достоянием.Стоит человек, повторяя Слово,Которое дало ему веру и волю.Это слово Тишину разрывает звонко И в пространстве обретает свою долю.Пласт за пластом ложатся слова В кладезь мира на все времена.Перед ними трогательно мала Сама Земля, не признающая стремена.Тишина. Слово. Смех.Когда-то в них вселилась вечность.Душа поэта поет не для утех В исканиях Слова на прочность.Говорят, Поэзия ныне не у дел,Но все живое жаждет ее завета.Трепет сердца и любви удел Ищут в ней святого уюта.Сквозь Тишину пробиваются поэзии зрачки, Чтобы прочитать затаенные от глаз Слова. Оживляются песками занесенные значки, Человек находит в них лучи света.Каждый новый день — испытание для нас,И встает вопрос: «быть или не быть?»У кого-то есть нервы и силы в запасе Ответить на этот вопрос на полные пять?С чистой пятеркой на все лады Приходит Смех, как стержень судьбы. Тишина. Слово. Смех.И синее небо для всех.Февраль 2008 г.
Андрей СтрелковЗеркала времени
* * *
Мы были вместе этою зимойКогда компанией гонимые тоскойМы забивались в мерзлые подъездыУстраивались где-то над окномИ грелись разговором и виномВпуская в дом движение и звукиТы в темноте мне целовала рукиИ нас не выдавала горячаСчастливо позабытая свечаЯ шел к тебе угадывая путьПод теплой тканью трогал твою грудьВпуская холод к нежному покровуПримеривая снежную обновуНаш город кувыркался во двореПотерянные лаяли собакиМы растворялись в сумрачной игреДруг другу невидимые во мракеСбегали вниз сидели на снегуНас ожидали там на берегуОставленного всеми разговораМы допивали светлое виноМы шли гурьбой куда-то все равноПо улицам полуночного вораМы поздно возвращались по домамБыла на редкость теплая зимаОна тебе когда-нибудь приснитсяНам никуда не деться от зимыОна тогда обрушится но мыВ другой зиме не сможем повториться.Городская элегия
На пустых площадях под слезящимся мартовским солнцем Вымеряя шагами провалы пустых вечеров С легким бременем дум нелюдимого стихотворца В стороне от прощаний, разлук и веселых пиров.Лай собаки доносит до слуха нахлынувший ветер Кружит голову запах набухшей под камнем земли Светофоры застыли на желтом мигающем свете И везут горожан сухопутные корабли.Хорошо ни о чем не печалится кроме печали Улыбаясь навстречу медлительно тающим дням Провожать, например, корабли на бетонном причале Никого из поднявшихся на борт не приобняв.Время — мера пространства, которое также текуче И идущего шагом всегда подбивает на круг Все что может случиться с тобой, называется случай Все что можешь найти, потеряешь однажды из рук.Нету тоньше заботы, чем ласковый нежный попутчик Не умеющий думать бессмысленно милую жизнь С ним пройдешь переулком меж черных древесных излучин Не прибавив к прогулке ни слова притворства и лжи.Запирается город. Опущены синие шторы В первых дырочках звезд с потемневших небес Из распахнутых окон доносятся разговоры И звенящей посуды уютный фарфоровый лес.Может быть мы с тобой в этом городе разминулись Перепутав Америку с Индией, что твой Колумб Узнавая названья давно перехоженных улиц По железным табличкам прибитым на каждом углу.Imperium
I
О эти опустевшие дорожки Заложники исчезнувшей эпохи Асфальтовый заброшенный Олимп Где цифрами размечены этапы Для молодых советских аполлонов И юных комсомольских артемид Проходишь старт и снова удивит Как незаметно впутаешься в гонку И всё что с этим связано вдогонку Нахлынет разом и опередит.В том времени непрожитые дни Слагаются в столетия и годы Каприз июльской ветреной погоды Сегодня кстати. Здесь на берегу В согласии с разметкой — на бегу Себя другим непрожитым увидишь Дорога следует изгибом за рекой И ты уже читаешь под ногой Начертанное мелом слово финиш.II
Империя советская осталась В каких-то бесполезных монументахИ жалких надписях лишенных адресата На летнем опустевшем берегу И мы бредем все медленней в кругу Где это время вязкое разлито Но может быть по слову Гераклита Нас ожидает возвращенье снов И в ту же реку погружаясь вновь Я проживу единственное лето Чьи контуры прекрасны и просты И снова мускулистые атлеты Рванутся прочь от меловой черты.Очерк, публицистика
Владимир Митыпов
Митыпов Владимир Гомбожапович. Народный писатель Бурятии. Лауреат премии Союза писателей РСФСР. Член Союза писателей СССР — России с 1975 г. Окончил Иркутский госуниверситет, геологический факультет. Первое произведение было опубликовано в 1965 году в журнале «Байкал» (повесть «Ступени совершенства»). Учился на Высших литературных курсах (1973–1975). Автор романов «Долина бессмертников», «Инспектор Золотой тайги», «Геологическая поэма». В июне этого года Владимиру Митыпову исполняется 70 лет.
Евразийское эссе В. Г. Митыпова
Книги Владимира Митыпова широко известны бурятскому и российскому читателю. В московском издательстве «Современник» выходили 100-тысячными тиражами его романы «Долина бессмертников» и «Геологическая поэма». Книга «Инспектор золотой тайги» была экранизирована, главные роли в фильме играли И. Лапиков, И. Рыжов, И. Кваша. Следует сказать, что В. Г. Митыпов — лауреат премии Союза писателей России.
По своему профессиональному образованию В. Г. Митыпов — геолог, но читая его книги, понимаешь, что автора интересуют не только недра Сибири и добытчики этих богатств, но и история края, история сибиряков. Новый труд писателя посвящен сложнейшей эпохе в судьбе России — эпохе Петра Первого. Основная цель работы рассказать о своем видении и понимании чрезвычайно важного события в бурятской истории — дипломатической миссии хоринских бурят к Петру Первому. Для этого автору пришлось проделать довольно тяжелую работу — прочитать и осмыслить большое количество исторических источников, а также труды специалистов историков.
Эссе «Пётр Первый и Бурятия» — объемное (39 страниц машинописного текста) и многоплановое сочинение. Здесь и личность Петра Первого, и российская политика, и положение инородцев в Сибири, и сюжеты истории хоринских бурят, спорные вопросы их встречи с Петром Первым, и еще много важных событий того далекого времени. Меня, как читателя и историка, многое в эссе заинтересовало, появилась потребность открыть новые книги об этом времени и вдумчиво их проработать.
Очень важно, что В. Г. Митыпов хорошо показал, что Россия с выходом на восток к Тихому океану становилась евразийской державой. С этого времени история многочисленных народов Сибири, в том числе и бурят, становилась историей России. Также из эссе видно, как много азиатского было на Руси XVII века. В истории и литературе России тема Азии всегда привлекала лучшие умы и таланты. Ученые и писатели чувствовали родственность исторической судьбы русского и тюрко-монгольских народов.
Например, знаменитый генерал Ермолов, покоритель Кавказа, писал о себе: «Неоспоримым доказательством происхождения моего служил бывший в числе чиновников посольства двоюродный брат мой полковник Ермолов, которому к счастию моему, природа дала черные подслеповатые глаза и выдвинув вперед скуластые щеки, расширила лицо наподобие калмыцкого… Один из вельможей спросил у меня, сохранил ли я родословную; решительный ответ, что она хранится у старшего из фамилии нашей, утвердил навсегда принадлежность мою Чингис-хану… в случае войны потомок Чингис-хана, сам начальствующий непобедимыми Российскими войсками, будет иметь великое на народ влияние». Не менее знаменитый двоюродный брат Ермолова поэт, гусар Денис Давыдов, служивший под командованием Багратиона, а закончивший службу в звании генерал-лейтенанта, также гордился монгольскими корнями своего знаменитого дворянского рода и писал: «Блаженной памяти мой предок Чингис-хан…». К слову, если говорить о героях войны 1812 г., по мнению исследователей, фамилия Кутузов также имеет восточные тюркские корни.
Думается, что новая работа В. Г. Митыпова несомненно привлечет внимание и послужит делу становления евразийской России.
Б. Б. Дашибалов, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН.
Пётр Первый и БурятияИсторическое эссе
Светлой памяти Евгения Матвеевича Егорова и Цыден-Жапа Арсалановича Жимбиева.
В 2011 году Бурятия будет отмечать 350 лет своего вхождения в состав России. Если вдуматься, минула целая эпоха. Эпоха великих достижений и великих потрясений. За эти три с половиной века весь мир стал кардинально иным.
Когда в 1721 г. высшие правительственные сановники просили царя Петра принять титул императора, они вряд ли осознавали, что с этого момента держава, веками хранившая предания времён Рюрика и вещего Олега, переходит в иное качество. Она становится империей — великим сверхнациональным государством.
Этот исторический рубеж по-своему отразился в знаменитом романе А. Н. Толстого о Петре Первом:
«Кончалась византийская Русь. В мартовском ветре чудились за балтийскими побережьями призраки торговых кораблей».
Образ торговых кораблей здесь неслучаен: Россия впервые в полный голос заявляла свои права на участие в общемировых делах.
Старинное изречение «Москва есть третий Рим» имело в виду, главным образом, духовно-религиозную преемственность Руси от православной Византии, второго Рима.
Однако Петр Великий, бесспорно, смотрел на это несколько иначе. Прозорливый политик, к тому же хорошо знающий историю, он отчетливо представлял себе те широкие горизонты, которые должны были открыться перед Россией. В этой связи его согласие в 1721 г. в ознаменование Ништадтского мира принять титул императора явилось многозначительным политическим актом. Этим давалось понять всему миру, что Россия как великая держава, раскинувшаяся к тому времени от Балтики до «стен недвижного Китая», не забыла о своих древнейших связях с былыми великими империями Востока и Запада и что ей отнюдь не чуждо их историческое наследие.
До Петра I нечто подобное предпринял франкский король Карл Великий, который в 800 г. был коронован папой Львом III в Риме как Imperator Augustus, тем самым становясь как бы императором Запада, правопреемником римских цезарей. Но Карл был европеец, ему это вроде бы сам Бог велел. А вот шаг Петра, как и следовало ожидать, Запад воспринял почти с зубовным скрежетом — там новый титул русских государей был нехотя признан лишь два с лишним десятилетия спустя. И тут надо отдать должное дальновидности английской королевы Елизаветы — она еще Ивана Грозного в своих посланиях величала императором (Emperour).
Великому русскому ученому В. И. Вернадскому, все значение творчества которого мы начинаем постигать лишь сейчас, принадлежит следующая мысль:
«Россия по своей истории, по своему этническому составу и по своей природе — страна не только Европейская, но и Азиатская. Мы являемся как бы представителями двух континентов; корни действующих в нашей стране духовных сил уходят не только в глубь европейского, но и в глубь азиатского былого».
Поскольку Российская империя и в еще большей степени Советский Союз охватывали собой части территорий по меньшей мере трех великих империй прошлого — Александра Македонского, Римской и Монгольской, — то В. И. Вернадский был глубоко прав, призывая помнить как о европейских, так и азиатских корнях «действующих в нашей стране духовных сил». Сегодня его слова злободневны, может быть, даже намного больше, чем, скажем, два-три десятилетия назад.
Следует заметить, что в данном случае академик Вернадский выражал традиционное для русской науки несогласие с западными учеными, утверждавшими, что «у неевропейских народов не может быть истинной истории, а в лучшем случае есть только этнография».
«Их (западноевропейских историков) точка зрения в основном сводилась к тому, что народы Востока не имеют и никогда не имели истории в европейском смысле этого слова. И что поэтому методы изучения истории, выработанные европейскими историками, к истории Востока неприменимы»[1].
Несколько по-иному мысль, высказанную В. И. Вернадским, сформулировал известный религиозный философ Г. П. Федотов:
«Россия не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси». И культурную задачу России как сверхнационального государства он видел в том, чтобы «расширить русское сознание в сознание российское… воскресить в нём духовный облик всех народов России»[2].
Весной 2003 г. в Бурятии проходили торжественные мероприятия, посвященные трёхсотлетию встречи бурятских представителей с Петром I. В этой связи Е. М. Егоров, видный общественный и политический деятель, опубликовал статью, где говорилось:
«…мы рассматриваем поездку представите — лей бурятских племён к Петру Первому прежде всего как государственную акцию и как результат проявленного ими государственного сознания. Указ же Петра в отношении бурятских племён является одним из первых государственных актов в отношении народов, вошедших в течение XVI–XVII вв. в состав России и принявших, таким образом, участие в создании Российского государства»[3].
Е. М. Егоров стал у нас, пожалуй, первым, кто непредвзято, с современных позиций оценил значение той поездки. И действительно, она явилась одним из самых ярких событий первых десятилетий пребывания бурят в составе Российского государства.
Поэтому сегодня, в преддверии знаменательного 350-летия, представляется особенно уместным вернутся к этой теме, взглянуть на те давние дела новыми глазами.
* * *
Итак, в конце лета 1702 года представители забайкальских бурятских родов, оседлав и завьючив лошадей, пустились в неизведанную, даже по сегодняшним меркам неблизкую дорогу — в Москву, к грозному российскому самодержцу. Было их 52 человека во главе с зайсанами[4] Баданом Туракиным, Даскги Бодороевым и Очихаем Сардаевым[5] — людьми, обладавшими у себя в народе реальной властью.
Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Пётра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.
Такова на сегодня официальная версия. Но если вдуматься, в ней ощущается некоторая недоговоренность. Или даже тайна.
Детали той поездки во многом неясны. Ни один из ее участников — а их как-никак было более полста человек — никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.
Что же до упомянутой «официальной версии», то автором ее должно считать не кого иного, как самого Пётра. Это он в тексте своего Указа от 22 марта 1703 года недвусмысленно и, как можно понять, вполне осознанно прочертил некую политическую линию, высказав ровно столько, сколько хотел и мог сказать. Причём сделал это так убедительно, что все позднейшие исследователи и комментаторы тех событий не считали возможным выходить за пределы начертанного Петром толкования.
Однако любознательность людская неудержима. Недосказанное расцвечивается домыслами.
С началом «эпохи гласности» об участниках того предприятия трёхвековой давности у части местной гуманитарно-демократической интеллигенции стало складываться довольно-таки нелестное мнение:
«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских[6] бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами»[7];
«…хоринские делегаты в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди… Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приёма, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Головин, тогдашний военный министр, а в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск. Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.
Видимо… (царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля…»[8]
Поражает лёгкость в обращении с фактами: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой — «приём в тронном зале Кремля».
Вся эта несообразность вряд ли могла появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узкоместнических, а более масштабно — в контексте международного, или, говоря по-современному, геополитического положения России конца XVII — начала XVIII вв.
Разберёмся по порядку. Прежде всего, в указанное время Российское государство еще не являлось империей. Это произошло намного позже, в 1721 г., когда Сенат и Синод в ознаменование Ништадского мира, завершившего длившуюся более 20 лет Северную войну, просили Петра принять наименование Императора, Великого и Отца Отечества.
Далее. Согласно дореволюционным источникам, ночлежные дома появились в России лишь во второй половине XIX в. и, являя собой очаги нищеты, эпидемий и преступности, знаменовали переход страны к капитализму. До этого существовали постоялые дворы, заведения не в пример более патриархальные и благонравные. Что касается «гостей из далёкого Забайкалья», то им был уготован особый приём, о чём будет говориться ниже.
Версия же о «приёме в тронном зале Кремля» выглядит не только странно, но и имеет некий комический оттенок. Это только в сказке Пушкина о царе Салтане самодержец вершит дела, восседая непременно «на престоле и в венце, с грустной думой на лице». В дипломатической же практике России, как и других суверенных государств, существовал строжайше соблюдавшийся церемониал монаршей аудиенции, где всё, вплоть до малейшей детали, было строго расписано. Так, тронный зал мог использоваться лишь в исключительных случаях. Преимущественно для приёма посольств от равных по положению иностранных государей. Там могли быть приняты посольства от английского, французского короля, турецкого султана или, скажем, от китайского императора, но никак не «делегаты из далёкого Забайкалья», а уж тем более «предпринявшие унизительную поездку дикари».
Вышеприведённый учёный текст изобилует выражениями «не сомневаемся», «ясно», «безусловно», «бесспорно», «уверен в том, что». Однако повторение подобных заклинаний не может заменить хотя бы приблизительного анализа тех событий.
Или взять этот стилистически неряшливый пассаж относительно «дикарей, представших в своем экзотическом виде перед московитами». Назвать ли это той самой скромностью, что паче гордыни, или демонстративным самоуничижением с непонятной целью? Или своего рода шпилькой в адрес Москвы и москвичей?
Но как бы то ни было, ясно одно: анонимный автор данного высказывания явно перепутал былых «московитов» с нынешними москвичами. Да, среди этих последних развелось немало высокомерно презирающих всё и вся, что не несёт на себе вожделенную отметину приобщенности к небожителям — «Made in USA».
А тогда, в начале XVIII в., в русском обществе еще была жива память о тысячелетней, со времен аж Киевской Руси, связи со «степью», связи сложной, неоднозначной: то рубились, то роднились. Так, «московиты» никогда не забывали о том, что русский царь Борис Федорович Годунов был потомком выехавшего в Москву золотоордынского мурзы Чета, при крещении получившего имя Захарий.