«Монгольское слово яса (ясак, джасак[34]) означает „поведение“ или „декрет“. С моей точки зрения, Яса как целое ни в коем случае не может быть охарактеризована как обычное законодательство. Она была монгольским имперским законом, сформулированным Чингисханом»[35].
Полного текста Великой Ясы не сохранилось. Но то, что доступно исследованиям, дает учёным основания выделять в ней целый ряд статей, в том числе о международном праве, о законодательствах административном и уголовном, гражданском и военном, о коммерческом праве.
Производные от слова ясак были широко распространены на Руси и обозначали нечто, имеющее отношение к закону, праву, правилам, к государству вообще в самом широком смысле этого слова. Так, в словаре Владимира Даля указано:
«Ясак — сторожевой и опознавательный клич, знак, маяк; лозунг, отзыв, пароль; подать, платимая инородцами. Ясачные крестьяне — казённые. Ясаул — чин в казачьих войсках. Ясачные деньги — податные, подушные. Ясачная дорога — столбовая, почтовая».
Помимо всего прочего, здесь виден отголосок тех давних, достаточно непростых военно-административных и деловых, в том числе и фискальных, взаимоотношений, существовавших некогда между Монгольской империей и еще не объединёнными в единое целое русскими княжествами.
Здесь стоит упомянуть, что одним из таких «отголосков», благополучно доживших до наших дней, является слово таможня. В словаре В. Даля поясняется:
«тамга (платить тамгу) — внутренняя таможенная пошлина, введенная на Руси монголо-татарами и взимавшаяся со всех продаваемых товаров вначале натурой, позже — деньгами; тамжить — ставить печать; тамговый — таможный; таможенный товар — заверенный печатью (тамгой)».
Известно, что для исчисления причитавшейся дани золотоордынские чиновники в 1245 г. и позже проводили в отдельных княжествах перепись населения. Золотая Орда к тому времени, хоть и оставаясь в составе общемонгольской империи, уже формировалась в виде автономного государства под сильной рукой Бату, внука Чингисхана. В проводимой им политике в отношении Руси главенствовали два пункта:
«добиться от князей присяги на верность и организовать сбор дани и налогов»[36].
Каковы бы ни были монгольские войны начального периода, но уже к середине XIII в. и в самой центральной империи, и в её «дочерних» образованиях — например, Персидском Ильханате и Золотой Орде — государственное устройство и общий порядок в стране были на весьма высоком, по средневековым меркам, уровне. О чём имеются авторитетные свидетельства Иоанна де Плано Карпини и других известных западных путешественников-дипломатов.
Разумеется, перепись ни у кого на Руси восторгов не вызывала — ни у князей, ни у простолюдинов. Да и найдётся ли хотя бы сегодня на свете такой чудак не от мира сего, который искренне радовался бы налогообложению? Древнерусский летописец в сердцах записал:
«Окояннии изочтоша всю землю русскую, токмо не чтоша игуменов».
Историки полагают, что перепись имела целью установить не число населения, а количество хозяйств и размер падавших на каждое из них платежей. Таким образом, слова «окояннии не чтоша игуменов» следует понимать в том смысле, что в налоговые списки не вносились монастырские хозяйства. Великая Яса повелевала «окаянним», не деля богов и священнослужителей на своих и чужих, в равной мере почитать их всех.
Монастырские владения были защищены так называемым тарханным правом.
В «Сокровенном сказании» (§ 219) один из соратников просит Чингисхана наделить его землёй с правом дарханного (тарханного) владения, т. е. с освобождением от всяческих податей и повинностей.
«На это Чингисхан сказал: Занимайте же вы своим кочевьем Селенгу, Меркитскую землю, и будьте вы её невозбранными, дарханными пользователями… получайте в своё единоличное и нераздельное пользование всю ту добычу, которую найдёте в походе на врага или в облавах на дикого зверя… Дарханствуйте даже до потомков ваших… Будьте свободны от взысканий за девять проступков»[37].
Эпизод относится к самому началу его правления. Из чего можно заключить, что дарханное право существовало еще до Великой Ясы. Следовательно, оно из числа тех древних правил, которые обобщённо называются обычным правом[38] и которые не только вошли потом в Ясу, но и, несомненно, послужили основой кодификации[39] при её создании.
Тарханные грамоты (ярлыки), выдававшиеся золотоордынскими ханами православным монастырям, высшему духовенству, князьям и знатным боярам, наделяли их правом не быть судимыми никем, кроме государя, и быть свободными от повинностей. В этом своем качестве они сохраняли свою действенность на Руси и после монголо-татар. Хотя Иван Грозный, лютый враг боярской вольницы, отменил «тарханщину», но даже в XVIII в., если приходилось доказывать знатность рода и его исконные привилегии, потомки старинных родов еще продолжали ссылаться на авторитет тарханных грамот.
Непосредственное взимание дани золотоордынскими «налоговиками» с русского населения длилось сравнительно недолго. Уже в 1275 г. князь Василий Ярославич[40] первым добился для себя права собирать дань (действуя по Ясе, то бишь по закону)) и сам привёз её в Сарай в размере по полугривне с «сохи», т. е. с одного крестьянского хозяйства[41]. Возможно, тогда-то впервые и начало появляться упомянутое В. И. Далем понятие о «ясачных крестьянах».
Как принятое государством прямое налогообложение, ясак был известен на Руси еще задолго до Ивана Грозного. И уж тем более это слово, понятие было в ходу в Казанском ханстве, этом пёстром по составу государстве, вобравшем в себя земли волжских болгар (булгар), мордвы, черемисов, чувашей, вотяков, мещеряков, башкир. И всё это многоязыкое население платило именно ясак, поскольку в тогдашнем языке государственной бюрократии, традиционно консервативной всегда и везде, продолжали жить и дух, и буква, и язык Великой Ясы.
С продвижением России всё далее на восток, в земли, бывшие некогда частью Монгольской империи, подушная подать естественным образом свелась как по названию, так и по смыслу всё к тому же издревле привычному ясаку, всё к той же высоко ценимой во всем мире мягкой рухляди.
Возможно, ясаку в данном случае было отдано предпочтение в силу его общепонятности и, так сказать, многовековой «обкатанности», поскольку относительно словосочетания «подушная подать» даже в правительственных кругах России существовали большие сомнения. Как пишет Ключевский, «ревизская душа» заключала в себе нечто фиктивное: «Ревизская душа как окладная единица смущала многих… понеже душа вещь неосязаемая и умом непостижимая и цены не имеющая: надлежит ценить вещи грунтованные (земельные владения)». Надо отдать должное прозорливости тех, кто начинал «смущаться» этим еще во времена Петра: вряд ли милейшему Павлу Ивановичу Чичикову столь легко удавались бы его махинации, будь на месте ревизских душ реальные земельные владения. А впрочем, дело Чичикова бессмертно. Так ли уж далеки американские «финансовые пузыри» XXI века от «мёртвых душ» эпохи Гоголя и Пушкина?..
Для Сибири «грунтованной», осязаемой вещью была, разумеется, пушнина, драгоценная мягкая рухлядь. Что касается самой практики взимания ясака, то она, как это видно из документов, изобиловала изрядными «смягчающими прорехами» — в отличие он современного дотошного налогообложения с его столь знаменитой «плоской шкалой».
В этом смысле интересна отписка приказчика одного из острогов иркутскому воеводе Леонтию Кислянскому об обнаружении среди бурят «старых подростков, не обложенных ясаком»:
«В нынешнем во 199-м[42] году… объявились многие подроски женатые и холостые, не в ясаке, по пятнадцати и по шестнадцати и по семнадцати и по двадцати лет и больши, и ныне я на них ясаку на 198[43] год без указу великих государей просить не смею, чтоб они того не поставили себе в тягость и в налогу, а иные из них многие есть скудны гораздо… те подроски передо мною сказывали: наперёд де сего они ясаку не платили для того, что де их в ясачной платёж нихто не спрашивал, а сами де те подроски ясаку не приносили за себя за скудостью ж. С тех старых подросков ясак на 198-й год брать ли и в скольки лет подросков же в ясак верстать, о том что ты стольник и воевода укажешь»[44].
Из пометы на обороте отписки:
«На прошлой на 198 год ясаку брать не велеть, чтоб им быть не в тягость».
Дореволюционные источники указывают:
«Уплата ясака ложилась на инородцев тяжелым бременем, так как служилые люди старались собирать его с прибылью и позволяли себе разные злоупотребления… ясашные народы терпели от зборщиков ясака и прочих начальников грабительство и разорение».
Едва ли не хуже обстояло дело в самой коренной России. В. О. Ключевский в своём многотомном труде приводит мнение сведущих людей эпохи Петра:
«что из собранных 100 податных рублей только 30 попадают в царскую казну, а остальное чиновники делят между собою за свои труды… Чиновники истинные виртуозы своего ремесла. Средства для взяточничества неисчислимы, и их так же трудно исследовать, как и исчерпать море».
Всё же видится нечто утешительное в мысли, что «коррупционная составляющая» есть неотъемлемый атрибут не только демократического, но и вспоминаемого с ностальгической грустью монархического общества.
Следует подчеркнуть, что в рассматриваемую эпоху несладко приходилось всем, и, может быть, простому русскому человеку было горше других.
Ключевский писал:
«Пётр понимал экономию народных сил по-своему: чем больше колоть овец, тем больше шерсти должно давать овечье стадо… На русского плательщика он смотрел самым жизнерадостным взглядом, предполагая в нём неистощимый запас всяких податных взносов».
И далее:
«…прямое обложение сведено было в две классовые подати: одна, под названием ямских и полоняничных денег, падала на крепостных людей, другая, стрелецкая, во много раз более тяжелая, была положена на все остальное тяглое население… (С началом Северной войны) регулярная армия и флот потребовали новых средств: введены были новые военные налоги, деньги драгунские, рекрутские, корабельные, подводные; драгунская подать на покупку драгунских лошадей, падавшая и на духовенство, доходила до 2 рублей с сельского двора и до 9 рублей с посадского на наши деньги.
Не было обойдено, конечно, и косвенное обложение… Начиная с 1704 г., один за другим вводились сборы: поземельный, померный и весчий, хомутейный, шапочный и сапожный — от клеймения хомутов, шапок и сапог, подужный с извозчиков — десятая доля найма, посаженный, покосовщина, кожный — с конных и яловочных кож, пчельный, банный, мельничный, с постоялых дворов, с найма домов, с наёмных углов, пролубной, ледокольный, погребной, водопойный, трубный — с печей, привальный и отвальный — с плавных судов, с дров, с продажи съестного, с арбузов, огурцов, орехов…
Появились налоги, трудно доступные разумению даже московского плательщика, достаточно расширенному прежними порядками обложения… Обложению подвергались не одни угодья и промыслы, но и религиозные верования, не только имущество, но и совесть. Раскол терпелся, но оплачивался двойным окладом подати, как едва терпимая роскошь; точно так же оплачивались борода и усы, с которыми древнерусский человек соединял представление об образе и подобии божием. Указом 1705 г. борода была расценена посословно: дворянская и приказная — в 60 рублей (около 480 рублей на наши деньги[45]), первостатейная купеческая — в 100 рублей (около 800 рублей), рядовая торговая — в 60 рублей, холопья, причетничья и т. п. — в 30 рублей; крестьянин у себя в деревне носил бороду даром, но при въезде в город, как и при выезде, платил за неё 1 копейку (8 копеек).
В погоне за казённой прибылью доходили до виртуозности, до потери здравого смысла, предлагали сборы с рождений и браков. Брачный налог и был положен на мордву, черемису, татар и других некрещеных инородцев; эти „иноверческие свадьбы“ ведала сборами медовая канцелярия прибыльщика Парамона Старцева, придумавшего и собиравшего пошлины со всех пчельников. Дивиться надо, как могли проглядеть налог на похороны. Свадебная пошлина была уже изобретена… и сама по себе еще понятна: женитьба — все-таки маленькая роскошь; но обложить русского человека пошлиной за решимость появиться на свет и позволить ему умирать беспошлинно — финансовая непоследовательность, впрочем, исправленная духовенством».
Исследователи пишут, что к далекому, неизведанному путешествию в Москву забайкальские бурятские роды готовились почти три года (запомним эту цифру).
Да, конечно, решение об этом «хождении за три моря» не было и не могло быть скоропалительным. Такие решения наобум не принимаются. Они готовятся долго, тщательно и предваряются соответствующей «разведкой». Даже в наши дни, при наличии современных средств коммуникации, подготовка визита к высшему руководству страны требует немалых трудов и времени. Что ж тогда говорить о той-то эпохе.
Совершенно очевидно, что предводителям бурятских родов надо было иметь достаточно ясное представление о личности царя, о том, какие ветры дуют при дворе. Без этого вся затея превращалась в глупую и опасную авантюру.
Трижды подумаешь, прежде чем предстать перед человеком, личность которого среди простого народа, особенно в окраинных частях государства, вызывала в ту пору чувство мистического ужаса. На этой весьма существенной, своеобразной и драматической особенности жизни России того времени стоит остановиться чуть подробнее.
Церковные реформы патриарха Никона положили начало кризису не только церковному (раскол), но и политическому (хованщина), когда в связи с усилением единоличной власти царя забеспокоились о своих старинных привилегиях могущественные боярские роды Стрешневых, Салтыковых, Хованских, Морозовых, Соковниных, Урусовых и др. К моменту воцарения Петра эти два течения, светское и духовное, были представлены двумя грозными силами — материальной и идеологической. Первой из них являлось стрелецкое войско, а вторая была подготовлена пламенными эсхатологическими[46] проповедями таких пророков-обличителей, как знаменитый нижегородский Аввакум, Иоанн Неронов в Москве, священник Дометиан на Тоболе, чернец Иванище в Тюмени, Кузьма Косой на Дону и т. д.
Их обращения к народу, яркие, страстные, проникнутые огнедышащей ненавистью к «сатанинскому миру сластолюбцев и лихоимцев», были настолько убедительны, настолько соответствовали всей великой жестокости повседневной жизни, что объявленное ими на 1666 год «пришествие антихриста» было воспринято крестьянским населением со всей серьезностью.
«Вряд ли что подобное происходило когда-либо в другом месте, разве только в 1000 г. в Западной Европе. С 1665 г. забросили поля и все полевые работы; а когда наступил роковой 1666 г., в пасхальную ночь которого (или в ночь под Троицын день) должна была, по расчетам книжников, произойти кончина мира… — крестьянство было охвачено всеобщей паникой и в Поволжье, например, забросило дома и ушло в лес и пустыни… Ожидания конца света принесли крестьянам и их господам полное разорение… Все сроки прошли, конца не было. Но обманутые ожидания не могли поколебать эсхатологической идеологии. Все условия, создавшие ее, остались налицо и даже обострились. Аввакум прямо заявил, что „последний черт еще не бывал“… Произошла простая ошибка в расчете: считали со дня рождения Иисуса, а надо было считать со дня воскресения, к 1666 г. надо прибавить еще 33 года земной жизни Иисуса Христа, и получится 1699 год. В этот год придет антихрист, а конец мира будет в 1702 году»[47].
Обстановка всеобщего страха и смятения как нельзя лучше способствовала появлению слухов о том, что антихрист — это сам Пётр. Здесь надо признать, что он и сам давал сильнейшие к тому поводы.
«Поведение Петра, вернувшегося в 1698 г. из-за границы, вместо поклонения святыням поехавшего прямо к Анне Монс и бражничавшего с нею всю ночь, а затем собственноручно резавшего бороды и рубившего головы стрельцам, сначала подало мысль, что подлинный царь пропал без вести в „Стеклянном[48] государстве“, а на его месте в Москве воцарился „жидовин из колена Данова“, т. е. антихрист. Но последующие действия и реформы Петра перенесли представления об антихристе на самого царя»[49].