«Творящие брадобритие ненавидимы от Бога, создавшего нас по образу своему».
Сильнейшее брожение в умах простого народа вызвал указ Петра от 15 декабря 1699 г., в котором началом нового года объявлялось 1 января 1700 г., а не 1 сентября, как это испокон велось на Руси. Пояснения, сопровождавшие данную акцию — «считать лета не от сотворения мира, а от Рождества Христова, в восьмой день спустя», — выглядели малоубедительными. «Народ, однако, роптал, — отмечал Пушкин. — Удивлялись, как мог государь переменить солнечное течение, и веруя, что Бог сотворил землю в сентябре месяце, остались при первом своем летоисчислении». Неоспоримым аргументом в пользу «сентябрьского сотворения мира» стали… знаменитые библейские яблоки «познания добра и зла»: яблок в январе не бывает — уж это-то российский крестьянин знал твердо.
Особое это настроение «перед концом света» породило такое крайнее средство побега из насквозь греховного мира, как самосожжение. Крестьяне «самоохотно» сжигались в избах и овинах, в скитах и церквах; горели целыми семьями, целыми деревнями; горели на Тоболе и под Тюменью, в Приуралье и Зауралье, в Поморье и Заволжье. Горели сотнями и тысячами.
Известия о происходящем, приукрашенные чудовищными подробностями, достигали отдаленнейших уголков государства, в том числе, разумеется, и Забайкалья. Бурятскому населению вряд ли что могло сказать слово «антихрист», но то, что многие простые русские люди считают своего «хана» великим злодеем, — уж это-то уразуметь было несложно. Подобная репутация доверия к царю, понятно, не прибавляла.
Но коль скоро предводители бурятских родов все же решились ехать к такому «страшилищу», то, очевидно, потому, что им было известно нечто такое, что придавало им уверенность в успехе предпринятого дела. То есть можно предположить, сам Пётр в силу определённых причин был весьма заинтересован в приезде к нему «брацких людей» из далёкого Забайкалья.
Мы знаем, что царь часто и надолго отлучался из Москвы. Например, его знаменитое пребывание в Западной Европе затянулось на 15 месяцев. И вообще, как писал В. О. Ключевский:
«Петр был гостем у себя дома. Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец — от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений».
Таким образом, буряты, эти потомственные кочевники, угодив в лице Петра на не меньшего кочевника, рисковали вообще не застать царя в Москве, что обрекло бы их на долгое и чреватое серьёзными неприятностями ожидание. Но коль скоро этого не случилось, то, надо думать, дата приезда бурятской делегации была заранее согласована с самим Петром.
Следует заметить, что именно в начале 1703 г. Петру пришлось особенно ужесточить свой рабочий график: царь готовится в мае заложить Санкт-Петербург и одновременно в небывало форсированном темпе создавать балтийский флот.
И то, что при таком дефиците времени глава государства все же считает необходимым встретиться с какими-то «самодеятельными ходоками» и внимательно их выслушать, — наводит на определённые размышления. Добавим к этому, что в результате, как бы экспромтом, рождается государственный акт, тот самый Указ, которому суждено было на многие десятилетия вперед обеспечить спокойствие и безопасность громадных восточных территорий державы. Нет, походя, по наитию такие вещи не делаются.
Всё вышесказанное разительно не вяжется с версией об «унизительной поездке дикарей». Напротив, создается впечатление, что у царя Петра определённо были некие веские причины для встречи с этими людьми.
И ещё: несмотря на чрезвычайную дальность и трудность поездки, она завершилась в общем-то почти благополучно: из всех ее участников не вернулась домой лишь молодая шаманка Абажа-удаган: увы, организм юной женщины не вынес непосильных дорожных тягот. А ведь при экстремальных условиях того путешествия жертв могло быть куда больше.
Нет, одним лишь удачным стечением обстоятельств вышеперечисленное объяснить трудно. Представляется, что на всех этапах своей миссии бурятская делегация пользовалась помощью и поддержкой. Даже сейчас, 300 лет спустя, за всем этим предприятием чувствуется продуманность, подготовленность и чья-то влиятельная дружественная рука.
Далее, необходимо было точное знание особенностей предстоящего пути: расстояние до Москвы, основные населенные пункты, великие реки и переправы через них, сроки ледостава, характер и состояние дорог и многое, многое другое. Как истинные кочевники, буряты отлично сознавали, что от малейшей ошибки в подобном путешествии зависит не только судьба поставленной цели, но и сама их жизнь.
По этим и подобным вопросам реальную помощь могло оказать и оказывало именно руководство Нерчинской администрации. Так, делегацию забайкальских бурят «сопровождали в качестве переводчика бывший приказчик из Нерчинска Павел Шурыгин и лекарь Михайло»[52].
И, наконец, многое объясняет тот факт, что должность наместника сибирского в то время занимал один из наиболее влиятельных помощников Петра граф Федор Алексеевич Головин, — тот самый, который в 1689 г. подписал Нерчинский договор с Китаем и которого руководители забайкальских бурятских родов не без оснований считали своим большим другом.
К началу 1703 г., когда бурятская делегация достигла Москвы, Головин пребывал на вершине своего государственного и жизненного поприща. Первый кавалер ордена Андрея Первозванного[53] (сам Петр был лишь шестым), Ближний Боярин, Генерал-Адмирал, Наместник Сибирский, Президент Посольских дел, начальник Приказов Малороссийского, Княжества Смоленского, Новгородского, Галицкого, Устюжского, Ямского, Оружейной Палаты и Монетного двора, Генерал-Фельдмаршал, первый из россиян, получивший от союзного австрийского императора титул графа Священной Римской империи — вот неполный перечень всех его чинов и званий.
По этой части с ним мог соперничать разве что А. Меншиков, но, не в пример последнему, Головин не был «счастья баловень безродный». Напротив, он происходил из старинной московской знати — как отмечено в «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Дм. Бантыш-Каменского (изд. 1840 г.), «фамилия Головиных известна в России более четырех сотен лет».
Именно Головин вместе с Лефортом и Возницыным официально возглавлял знаменитое Великое посольство, которое в 1697 г. отправилось в Западную Европу и в состав которого под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова царь включил самого себя.
А лет за десять до этого, в январе 1686 г., Головин в ранге Великого и Полномочного посла был отправлен в Забайкалье для заключения «мирнаго и пограничнаго договора» с Китаем. Эта «командировка» растянулась для него на долгих 5 лет — выехав в период фактического правления Софьи, он вернулся в Москву (в 1691 г.) уже в царствование Петра и брата его Ивана.
У А. С. Пушкина, в его так и не завершенной, к сожалению, «Истории Петра I», говорится, что в первое время после кончины царя Федора Алексеевича, старшего брата Петра и Ивана[54], «Россия была в миру со всеми державами, кроме Китая, с которым были неважные ссоры за город Албазин при реке Амуре».
Но недолго довелось России вкушать преимущества мирного существования. Фельдмаршал Миних[55] в своих «Записках о России» пишет:
«В 1683 году Император Римский, начав войну с Турциею, послал министров своих в Москву заключить союз с царями Иоанном и Петром…»
Кстати, во избежание путаницы, здесь необходимо пояснить, что, говоря об «Императоре Римском», в то время имели в виду сидевшего в Вене Императора Австрийского Леопольда I, имевшего одновременно титул Императора Священной Римской Империи Германской Нации. Относительно этой последней умный и язвительный Гёте замечал, что она не была ни священной, ни римской, ни германской и вообще вовсе не была империей.
В Москве пробовали было уклониться от австрийских «дружеских объятий», упирая на то, что:
«…заключенного царем Феодором 20-летнего мира[56] нельзя нарушить и что Россия ничего не может предпринять, пока Польша (союзница Австрии — В. М.) не отречется от своих притязаний на Смоленск, Киев и всю Украйну и не заключит вечного мира».
Однако неудачливо ратоборствующему с турками Леопольду поддержка Москвы был крайне необходима. Пришлось ему пустить в ход всё свое немалое влияние, в результате было решено:
«что республика Польша уступит Смоленск, Северск, Киев и Украйну, покоренные еще царем Алексеем Михайловичем. Польша согласилась на сие требование в 1684 году, получив в уплату за все 15000 Польских ливров, что на Русские деньги составляет 187500 рублей».
После чего сделавшееся как бы заложником Запада российское общество погрузилось в тревожное ожидание неизбежной войны со свирепыми янычарами.
Не способствовал спокойствию в государстве и тот курьезный вид, в котором пребывало тогдашнее российское самодержавие: совместное царствование Петра и Ивана при регентстве их старшей сестры, царевны Софьи. По словам всё того же В. О. Ключевского, это было «троевластное правление, которому насмешливо удивлялись за границей». На деле же никакого «троевластия», очевидно, не было — у Пушкина однозначно сказано:
«Царевна самодержавно правительствовала семь лет с половиною. На монетах и медалях изображалась она (по другую сторону царей) в короне, порфире и со скипетром».
И только под 1689 годом А. С. Пушкин уже с заметным облегчением смог отметить:
«Отселе царствование Петра единовластное и самодержавное».
Вот на таком непростом фоне зачиналась и протекала посольская миссия Ф. А. Головина.
Это был удачный выбор — то, что вести переговоры с малоизвестным для тогдашней российской дипломатии партнером на отдаленном востоке было поручено именно Ф. А. Головину, «мужу острого ума и знавшему языки».
Россия в то время переживала очередной смутный период. Становилась неотвратимой реальностью война с Турцией.
Обстановка на восточных, граничащих с Китаем, окраинах тоже давала повод для большого беспокойства. В этом Головину, прибывшему осенью 1687 г. в Селенгинский острог (главенствовавший тогда на территории нынешней Бурятии), довелось убедиться лично: в январе-феврале 1688 г. острог осаждался превосходящими силами монголо-маньчжурских феодалов. В обороне участвовали все жители, поддержанные бурятскими и эвенкийскими конниками.
Переговоры с цинскими послами начались 12 августа. Поскольку велись они на латыни, языке международного общения той эпохи, в составе цинского посольства находились два иезуита в звании переводчиков — Фома Перейра и Франциск Гербилион.
С цинской стороны переговоры строились с позиции силы — против четырех-пяти сотен людей, бывших под командой Головина, цинские послы имели пятнадцать тысяч охранного войска и пятьдесят пушек.
Дальнейшие события в книге Бантыш-Каменского описаны следующим образом:
«После взаимных поздравлений, Российские Полномочные объявили через переводчика, на Латинском языке, что цель приезда их состоит в прекращении возникших неудовольствий от набегов со стороны Китая и в определении границ между обоими Государствами. Головин предложил назначить рубежом реку Амур… Китайские Послы, напротив, простирали свои требования не только на Албазин, но и Нерчинск, Селенгинск и все земли до озера Байкала…
На втором съезде Китайцы сделались несколько уступчивее и назначили пограничным городом Нерчинск, оставляя его в нашем владении… Китайцы решительно объявили, что не уступят России Албазина.
Собран был военный совет в Китайском стане; в нем было положено: чтобы войско переправилось через Шилку и окружило со всех сторон Нерчинск… Вечером Китайцы обступили город. Головин приготовился к отчаянной и ненадежной обороне… Послы… объявили нашим Полномочным: что они согласны на мир, если место, называемое промышленниками Святой Нос, лежащее на берегу Западного моря, близ реки Уди, будет признано границею; желали таким образом присоединить… не только все Охотское море, но и большую часть Камчатки. Четырнадцать дней продолжались споры и угрозы со стороны Китайцев. В столь затруднительных обстоятельствах, Головин силою слова и дарами, склонив на свою сторону Иезуитов, употребил их посредство в деле миротворения, но принужден был, однако ж, отказаться от Албазина и всякого права на земли лежащие по ту сторону реки Амура.
27-го Августа 1689 года заключен был первый договор с Китайским Двором…
29-го Августа Послы приложили к договору, написанному в двух экземплярах, свои печати… все встали с мест, произнесли, по своему обычаю, клятвенное обещание свято исполнять заключенное постановление и разменялись экземплярами. Тогда Головин отправил к Китайцам свои подарки, состоявшие из боевых и столовых часов, позолоченной посуды, огромных заздравных бокалов, зеркал и мехов; несколько дней сряду угощал их при звуке музыки и барабанов. Китайцы взаимно одарили наших Полномочных парчами, атласом и дорогими материями; разстались с ними (31 августа) друзьями.
Головин послал донесение свое к Государям (3 октября); велел разорить Албазин; приступил к укреплению Нерчинска, которое было кончено в следующем году, когда он еще находился в Сибири; усилил Нерчинский гарнизон и выехал (15 октября) в Тобольск…»
В те трудные дни Головин поддерживал тесную связь со многими из предводителей бурятских родов и нашел в них как раз тех людей, которых следовало всячески привлекать на свою сторону, дабы Россия обрела надежную опору на своих восточных окраинах. Убеждал его в этом и пример созданного им пограничного полка, в котором достойно несли службу немало забайкальских бурят.
Итак, подготовка к поездке в Москву, конечно, требовала времени, но всё же три года. Не многовато ли? Зачем и на что мог понадобиться столь немалый срок организаторам поездки?
И здесь следует вспомнить, что Головин, который в тот период являлся фактически премьер-министром страны, руководил еще и Посольским приказом, а следовательно — отвечал и за службу внешней разведки. Как раз в 1702 г. его подопечный, Петр Андреевич Толстой[57], командируется в Стамбул, чтобы организовать и возглавить там первое постоянное посольство России за рубежом. Перед ведомством Головина стояла задача предотвратить выступление Османской империи против России. Выполняя задание, Толстой создает сильную агентурную сеть, куда входят иерусалимский патриарх Досифей, его племянник Спилиот, консул Рагузской республики в Стамбуле Лука Барка, а также Савва Лукич Владиславич (Савва Рагузинский) и другие. Кстати, Толстой в шифрованных донесениях именует своих информаторов «работниками».