— Ты что-то хотел рассказать про наш род, — напомнил я ему.
Старик поднял опущенную в полудреме голову, сел косо в седле и окинул меня из-под низко опущенного на лоб малгая пристальным, как будто бы оценивающим взглядом.
— Так уж и быть, послушай еще одну старинную быль, — согласился он после некоторого молчания. — О том, как монголы выбрались на степные просторы из теснины Эргунэ-Хона ты слышал. Так вот, с тех пор прошло много веков. Наши предки привольно кочевали со своим скотом и табунами по Хэнтэйскому нагорью и долинам Онона, Хэрлэна, Эргунэ и других рек, сменилось много поколений, и наступило время нашего знаменитого предка Бодон-чара, родившегося от женщины из племени хори. Ее звали Алан-Гоа. Она от своего мужа Довун-Мэргэна имела двух сыновей, а после его смерти родила еще троих сыновей, как утверждает древнее сказание, зачав их от посланного тэнгриями луча света. От этих пяти сыновей хоринской женщины Алан-Гоа ведут свое начало все ныне существующие племена и роды монголов. Предок наш Бодончар имел несколько жен, одну из которых, беременную на половине срока, привел в свой курень после победоносного боя. Когда она в его юрте родила мальчика, отцом которого был неизвестный человек, его назвали именем Зада, то есть чужой. От этого сына неизвестного человека и произошел наш род Задаран. Сколько бы ни минуло с тех пор лет, потомки самой Алан-Гоа и потомки родных сыновей Бодончара, да и все монголы, до сих пор нас считают чужими, не допускают до совместных жертвоприношений предкам, не приглашают на хуралы по выборам ханов или для решения других, важных, касающихся всех племен и родов, дел, — старик замолчал, прикрыл ладонями глаза от солнца и стал что-то упорно разглядывать в сияющей от снега дали.
— Вот так-то, мой мальчик, обстоят дела нашего рода задаранов, — сказал он в заключении своего грустного повествования и надолго умолк.
Молчал и я. В ушах вместе с топотом копыт долго звучало: «Чужие, чужие, чужие.» «Неужели после стольких лет совместной жизни на одной земле, под одним небом, после многочисленных вступлений в родство, после многих совместных битв с общими врагами монголы до сих пор считают нас чужими?» — вертелось в моей голове. Я стал напряженно вспоминать все, что было в мои мальчишеские годы известно о взаимоотношениях моих родичей, простых харачу, воинов отца и других наших сайтов с родами и племенами монголов, и не смог вспомнить ни одного случая или упоминания об обидах с их стороны. Тогда, решившись еще на один вопрос, я поторопил коня и догнал своего старика.
— Дед, мне помнится, что ты называл задаранов в числе коренных монголов, вместе выбравшихся из Эргунэ-Хона. Так мы коренные монголы или нет? Если коренные, то почему вдруг оказались монголам чужими? Что та женщина, мать Зады и человек, зачавший ее мальчика, были не монголы?
— Монголы, Джамуха, это не единое скопище кочевников. Монголы бывают разные, оттого и принятое всеми достоинство племен и родов разное. Все племена и роды, ведущие свое происхождение от тех, кто вышел когда-то из Эргунэ-Хона, называются монголами-дарлекинами и их множество. Наш род задаран тоже относится к ним, и этого никто не оспаривает. Есть еще монголы-нируны. Это потомки трех сыновей прародительницы Алан-Гоа, которые родились после смерти ее мужа Довун-Мэргэна, а зачаты по воле тэнгриев от небесного луча. Вот к ним-то нас никак отнести нельзя, ибо наш предок Зада родился не от Нируна-Бодончара, а от неизвестного мужчины. В наше время живут, кочуют в великой степи множество племен нирунов. Это прежде всего хатахины, салжиуты, багарины, зэгуритэи, нояды, баруласы, будагуты, тайджиуты и многие другие. Все ханы монголов в древности и последние три хана, которых я хорошо помню, были только из племен нирунов, нойонов и баторов из других племен в ханское величие никогда не возводили и возводить не будут. Тебе, Джамуха, с первого моего рассказа запомнить, какие монголы сейчас кочуют на просторах наших степей, от какого предка ведут их племена свое начало, будет очень трудно. Но ты твердо должен знать происхождение своих задаранов и то, как к нам относятся другие. Также должен знать, что все роды и племена, любой монгол, к кому бы он ни относился, во все времена очень хорошо знает своих первых и последующих предков. Без этого знания любой монгол называться монголом не может, а если не знает предков или не может запомнить, достоин полного презрения, таких девушек не берут в жены, за таких юношей и мужей не отдают монголы своих дочерей.
Я принялся раскладывать в уме услышанное, стараясь придать всем этим чертовым племенам и родам хоть какой-то облегчающий запоминание порядок, но как ни старался, у меня это получалось плохо. Вдоволь намучившись, я вконец запутался в названиях монгольских племен и именах их предков. Наконец, когда в голове все окончательно перемешалось и ничего, кроме тупой боли, не осталось, я прекратил себя пытать.
В середине дня мы сделали короткую остановку, попили из родника на склоне реки холодную воду, сменили коней и двинулись дальше. Старики сказали, что к темноте мы доедем до куреня, и повели нас не особенно спеша. А долина реки, между тем, очень сильно расширилась, горы с обеих сторон отодвинулись так далеко, что сосновые и лиственничные леса их склонов приобрели одинаково синий цвет, над которыми, почти сливаясь с небом, сверкали белые зубчатые вершины с тающими только в середине лета снегами. Наш маленький отряд уже давно оставил лед реки и двигался по своему, проложенному по пути на пастбища следу. Оглядываясь по сторонам, мы, мальчишки, замечали множество звериных следов, которые уже умели определять. Ни с какими другими невозможно было спутать следы изюбрей, оставляющих на снегу острые черточки копытами, или четкие, словно впечатанные, следы сохатых. Изредка попадались волчьи тропы, а лисьи мы не только видели, но временами замечали среди кустарника и самих рыжих чертовок, которые никак не подпускали нас на расстояние выстрела из наших слабых луков. Несмотря на притихшую после неистового бурана погоду было холодно. Мы, чтобы согреться, временами отчаянно ерзали в седлах, кутались плотнее в мохнатые дэгэлы, часто терли рукавицами застывающие щеки и носы. Во время одного из таких усилий я заметил на себе насмешливый, с какой-то мудрой искринкой взгляд деда. «Он уже знает, что я не смог запомнить его наставления о монголах и сдался», — мелькнуло в голове, и меня охватила нежданная досада на себя. Никогда не отступавший перед трудностями, которые встречались на моем, еще очень коротком жизненном пути, я от злости на себя стегнул коня и подъехал к деду. Тот спрятал взгляд под заиндевевшими ресницами и сделал свое лицо каменно-равнодушным.
— Насмехаешься? Да? — зло проговорил я. — Наших племен и родов так много, что с одного разу все не запомнить. Только не ври!
Старик вскинул голову и раскатисто захохотал. Остановив дернувшегося было коня он повернулся в седле, снял малгай, сбил с него ударами об стремя иней, зачем-то дернул косичку над левым ухом и миролюбиво сказал:
— Нет, мой мальчик, с первого разу и я не запомнил. Но есть один верный способ — это запоминать от большого к малому, от широкого к узкому, от самых древних предков до себя самого.
— Ну так помоги! Тебе же тогда тоже помогли? — потребовал я, но уже с меньшим пылом.
— Начнем, как полагается, с языка — главного отличия народов. Все жители юрт наших степей, лесные народы и другие, обитающие далеко на западе и юге племена говорят на одном языке. Он, хоть и имеет у каждого народа свою особенность, является силой, объединяющей всех нас. На этом языке говорим мы, монголы, говорят многие лесные племена, найманы, хэрэйды и хара-кидани на западе, олхонуты, татары на юге и юго-востоке и даже застенные кидани. Кроме них говорят на нем мэргэды, буряты, булагачины и такие народы как баргуты и ойраты. Мы, монголы, только часть этих народов. Понял?
— Понял. А ты откуда это знаешь?
— Я же много воевал вместе с воинами всех трех последних монгольских ханов на всех четырех сторонах, особенно на юге. Кроме того, при ханах, когда в нашей степи было больше порядка, до нас доходили купеческие караваны из дальних мест. Беседовать с торговыми людьми было очень интересно, они много ездили и много знали.
— Ладно. Давай говори дальше.
— Теперь о монголах, этой небольшой части одноязыких народов. Перво-наперво запомни, кто такие коренные монголы. Это те племена и роды, которые долгое время скрывались в теснине Эргунэ-Хона. Про них я тебе говорил, но ты должен знать, что часть лесных народов, мергэды, хэрэйды, найманы, олхонуты, все кидани и татары к тем монголам не относятся, хотя говорят с нами на одном языке. Про монголов-нирунов я тебе тоже говорил. Скажи-ка мне, кто они такие? — вдруг спросил дед и придержал коня.
— Это потомки трех сыновей, рожденных хоринской Алан-Гоа от небесного света, — ответил я не задумываясь, а дед меня похвалил, и по его лицу было видно, что мой тут же прозвучавший ответ его обрадовал. Мы оба тронули коней и поехали следом за остальными.
— Теперь я тебе поясню, кто такие монголы-борджигины. Это те роды и племена, которые ведут свое происхождение от Бодончара, от единственного сына старшей его жены, а звали его Хабичи-багатур. Этих племен меньше, чем племен монголов-нирунов, отличительной приметой борджигинов является светлый волос и серые глаза. Все монгольские ханы, в том числе Хабул, Амбагай и Хутула, были из борджигинов. Запомни, Джамуха, борджигины, они же коренные монголы-дарлекины, они же монголы-нируны являются племенами, из которых все монголы выбирают себе ханов. Теперь послушай про монголов-хиянов. Хиян — это бурный, ниспадающий горный поток. Так звали одного монгола, которые вместе с монголом Нохой и своими айлами когда-то в древности спрятались от врагов в теснине Эргунэ-Хона. Видимо Хиян и Нохой — не имена их, а прозвища. В наше время хиянами прозывают выдающихся воинов, таких, как Есугей-батор. В нашей истории был еще один хиян, это брат Есугея Мэнгэту. Так вот племя, собранное недавно Есугей-батором вокруг потомков Бардан-батора, имеет сильное войско, с ним одним куренем кочуют многие тайджиуты и зурхэтэны, кочуют отдельные монголы своими айлами — все хорошие воины. Вот этих монголов, которых собрал в один кулак Есугей-батор, теперь стали называть новыми борджигинами, а родственников Есугея и самого Есугея — хиянами.
— Подожди, дед, подожди! До сих пор мне был очень понятен ход твоих перечислений монголов, — остановил я старика. — Ты сказал, что есть народы, которые говорят на одном языке, в том числе и монголы, и их очень много. Потом ты рассказал о монголах-дарлекинах, или коренных монголах, то есть, про тех, которые вышли из Эргунэ-Хона. После этого ты назвал монголов-нирунов, которых меньше, чем дарлекинов. Потом рассказал о борджигинах — этих меньше, чем нирунов. А вот с хиянами началась в моей голове путаница. То это глава древнего айла и один человек, то Есугей с братом Мэнгэту, то целый род потомков Бардан-батора. Не успел я уяснить про этих хиянов, как ты тут же вплетаешь в свой рассказ новых борджигинов.
Дед почесал, забравшись пальцами под малгай, свой затылок и согласно кивнул.
— До хиянов ты все уяснил хорошо? — спросил он.
Я согласно кивнул.
— Ну, с ними и новыми борджигинами все очень просто. Они ведь живут в наши дни и их можно видеть и потрогать руками, с ними можно поговорить. Это, как я понимаю, задумка Есугея, чтобы усилить свою власть среди монголов. Когда его самого прославили хияном, он тут же перенес это гордое название на все свое войско и народ, собранный им за короткое время и как бы этим отстранился от тайджиутов. Но в последние годы, понимая, что борджигины никак не смогут из-за своих разногласий избрать себе хана, весь народ своего огромного куреня он назвал новыми борджигинами, независимо от цвета волос и глаз, от того, кто к какому племени принадлежит. Я думаю, что это его последний шаг к ханскому званию. Вот в чем и вся разница, то есть он переступил через родство по крови и провозгласил новое единство монголов, единство по оружию, целям и задачам собранного им народа. Я понимаю, что ты, мой мальчик, еще не дорос до полного понимания взрослых игр, иногда кровавых, но знать об этом тебе не рано и не вредно. Я надеюсь, что переданные мною сведения когда-нибудь тебе пригодятся.
— Значит по твоему выходит, что этот Есугей-батор теперь и монгол-дарлекин, и монгол-нирун, и монгол-борджигин и к тому же — хиян и глава целого войска хиянов?
— Вот-вот! Ты все расставил правильно.
— Ладно. Пусть все это так. Отсюда следует, что нашему роду задаран, баторам и нойонам задаранов никогда не будет возможности выдвинуться среди монголов, какой бы громкой славою мы себя ни покрыли?
— Да. К сожалению это так. На нас веками как бы лежит родовое проклятие. Мы — люди, не знающие своего предка. Еще раньше и свою родословную мы не знали, поэтому от Зады и до тебя много колен утеряно.
— И как же нам жить с этим родовым проклятием? Монголы относились и будут относиться к нам как к чужакам, людям не своего круга и неполноценным?
— Что поделаешь, Джамуха, — горестно вздохнул мой старик, — предков себе никто не выбирает. Нам придется с этим как-то жить, как веками жили наши прадеды.
Дед, ты меня сегодня очень огорчил, лучше бы уж об этом ничего не знать.
— Нет, мой мальчик, горькую правду надо знать от своих. Чужие могут поведать ее со злорадством или насмешкой. Знание свой родословной очень важно для всех монголов, и без них не может обходиться ни один правильный человек. Таков извечный закон степной жизни.
Вот так во время зимней поездки к пастухам на отдаленное пастбище мой дед, старый воин Бурибулцэру, поведал мне родословную монголов и грустную историю о происхождении нашего рода Задаран. Позже, став взрослым, я не единожды убеждался, что беседы незнакомых монголов, где бы они ни встретились, всегда начинались с выяснения рода и племени собеседника. Даже имя этого человека не имело такого значения, как происхождение, словно без определения рода и племени перед ним был не такой же монгол, как и он, а просто видимость или пустая телесная оболочка.
С этих пор я стал более пристально и глубоко заинтересованно приглядываться к появляющимся в моем окружении людям. По первости все монголы для меня ничем не отличались: ни одеждой, ни говором, ни поведением, которые свидетельствовали бы о их родовой принадлежности, но постепенно, по мере накопления опыта и взросления, я стал понимать, что племенная или родовая принадлежность монгола кроется не в одежде, не в говоре и не в первоначальном поведении, а в чем-то другом, при первой встрече трудноуловимом. Например, все харачу независимо от своего происхождения при встрече и разговоре со мной, если я снисходил до этого, были как будто бы одинаково подобострастны, униженно готовы чем-то угодить, на всякий случай понравиться. Но осанка, затаенный блеск в глазах, почти неуловимая интонация говора отличали их и выдавали, какого они рода-племени. Пастухи, табунщики, дойщики кобыл или домашние слуги у каждого рода отличались тем своеобразием, которое с малых лет, незаметно, хотели они того или нет, взращивалось в них всеми обстоятельствами повседневной жизни и преданиями. Харачу зурхэтэнов оказывались независимее и резче харачу других тайджиутов, слуги новых борджигинов или хиянов разговаривали и вели себя даже перед нойонами других куреней более независимой. Однажды при кочевке с пастбища на пастбище летом я заметил, что пастухи встретившегося нам кочевого каравана хатагинов по какой-то причине накричали на наших овчаров, а те промолчали с виноватым видом. Когда я возмутился и сказал об этом нойону нашего рода, моему отцу Хара-Хатагану, он усмехнулся и проговорил самым обыденным тоном: «Не то что слуги сильных и богатых племен, но и собаки большого куреня ведут себя важно, будто бы и ростом они выше, и зубы острее, хотя ничем от других псов не отличаются. Ты, Джамуха, еще не побывал в общем походе монгольского войска — там простые воины мало-мальски почитаемого рода ведут себя по отношению к другим родам, так словно они нойоны над ними, хотя дерутся, может быть похуже и кровь у всех красная».
Подобное поведение я заметил не только у харачу и простых воинов монгольских родов — десятники, сотники и другие нойоны войск и народов проявляли себя намного хуже. Одни, возможно, ничего ценного собой не представляя в настоящем деле, вели себя заносчиво и неоправданно гордо, другие по поводу и без повода перед ними, хотя бы для вида, лебезили, на всякий случай удерживая себя в униженном состоянии. Но хуже всего для меня было поведение родовитых людей, старейшин родов и племен. Те открыто придерживались полного соответствия важности и значимости, может быть, уже былой, своих родов и племен. При общении с первых слов безошибочно можно было отличить каждого из них, понять их происхождение. Особенным нетерпением к мнению других нойонов и заносчивостью отличались потомки трех последних монгольских ханов: тайджиуты и хонхотаны, зурхэтэны и многие другие борджигины. Не особенно уступали им в гордости старейшины дурбэдов, мангутов, урудов, атарханов, всегда загадочно помалкивали и были себе на уме нойоны хори, хонгиратов и нохоев.
Из всех подобных наблюдений я рано сделал для себя очень горький вывод — былое единство и могущество монголов стремительно рушится, в степи — разнобой огромного числа племен и родов. По этой причине начинается пока еще прикрытая уважением перед былым единством, подспудная вражда, которую изо дня в день питают угоны и кражи скота и табунов, ссоры и разбирательства, порой кровавые, из-за кочевий, из-за облавных угодий, из-за умыкания женщин. Все это ведет к тому, что даже небо над великой степью становится красным — все больше на земли, на исконные монгольские земли, проливается из-за пустячных причин кровь самих монголов, пролитая ими же. Самое страшное то, что происходит это в окружении старинных и новых врагов, таких, как могучие татары, дерзкие и неуловимые близостью к таежным долинам Баргуджин-Тукума мэргэды, не дремлют за белой стеной чжурджени, захватившие весь север Китая и киданей, никогда не прочь отхватить плохо лежащий кусок коварный братоубийца Тогорил — хан хэрэйдов, опасны и сильны найманы.
Мне было обидно и страшно осознать, что опасность всеобщего раскола понимает только один человек — Есугей-хиян, что другие родовитые нойоны не разделяют его опасений и боятся усиления его хиянов и новых борджигинов. Мне иногда приходила в голову дерзкая и неосуществимая мысль — возглавить наш несчастный род задаранов и уйти от проклятого прошлого в новые борджигины… Но я был слишком для этого молод, в полной силе был мой отец, который, а я это твердо знал, никогда и никому не отдаст по собственной воле свою власть над родом.
Однажды осенью, в середине белой луны, мой отец по какой-то надобности поехал в гости к стоявшим на Ононе тайджиутам. В числе сопровождающих воинов он взял и нас с Тайчаром. Курень, стоявший на высоком обрывистом берегу реки, был по случаю нового года полон гостей. В установленных специальных юртах располагалось множество приезжих, среди которых можно было встретить потомков ханов Хабула и Амбагая, издали узнаваемых по нарядной одежде, хорошим куякам и вооружению, а также по независимому и гордому виду. Мне лично очень повезло, так как приехали погостить из располагавшегося поблизости куреня и многие новые борджигины, или, как теперь их называли, хияны. Я горел желанием хоть издали посмотреть на Есугея-батора, что удалось мне только на третий день, когда я из случайно услышанного разговора взрослых узнал, что Есугей-хиян прибыл со своей юртой, которую поставил недалеко от юрт самого Таргутай-нойона, и поспешил туда. И вот, толкаясь среди подгулявших гостей, хозяев, без устали носившихся между большими кострами и юртами домашних слуг и нукеров охраны, я почти вплотную столкнулся с этим знаменитым человеком. У столбовой коновязи за юртами нойонов вокруг привязанных скакунов толпились нарядные и знатные люди. Их было около двух десятков, и сначала было трудно определить, который из них Есугей-хиян. Но вскоре я заметил толстого тайджиута, который ночевал когда-то зимой вместе с нашим отрядом. Таргутай стоял напротив высокого человека, по всей видимости, военачальника, и что-то обстоятельно ему разъяснял, то и дело показывая на одного из привязанных скакунов.
— Брат Есугей, обрати внимание на его ноздри, — говорил толстяк. — Они мягкие и способны широко раскрываться навстречу ветру. Он непременно придет первым, надо ставить на него.
— Вижу, Таргутай, вижу, что он очень хорош, — ответил ему Есугей густым, низким голосом, который, несмотря на то, что говорил он без особого напряжения, перекрыл весь галдеж собравшихся сайтов. — Но у него не такая широкая и крепкая грудь и ноги недостаточно сухие, как у того солового с белой отметиной бегунца.
— Не знаю, не знаю, — недовольно произнес Таргутай, потом отвернулся и шумно сморкнулся. — Ты как хочешь, а я ставлю на него.
Тут я почувствовал, как запястье правой руки сильно сжала сзади чья-то крепкая рука.
— Ты кто? — услышал я требовательный голос и подумал, что подошел кто-то из караульных нукеров.
Однако, когда я повернулся, то вплотную, лоб в лоб, столкнулся с мальчиком одного со мною роста. Из-под рысьего малгая прямо на меня в упор смотрели, не мигая, серые глаза. Взгляд был чуть прищурен, коричневые вразлет брови нахмурены. «Кто-то из борджигинов», — пронеслось в мозгу.
— Я Джамуха из рода задаранов, — стараясь не моргать, ответил я и освободил руку.
— Тут внизу есть замерзшая протока. Мы собираемся туда поиграть в кости до начала скачек. Пойдешь с нами? — требовательный и упорный взгляд серых с синеватым обводом глаз смягчился.
— Мы — это кто? — спросил я.
— Мы — это сыновья вон тех нойонов, новые борджигины и тайджиуты.