Скорее всего, встретились в общежитии нашего института по ул. Добролюбова, 9/11, пообщались как земляки-красноярцы. В самом институте это не могло произойти, так как учились мы в разных зданиях, я в главном двухэтажном особняке — доме А. Герцена, а Виктор Петрович в пристрое у входа во двор, рядом с театром А. Пушкина. Двор институтский по Тверскому бульвару, 25, по московским меркам очень просторный и уютный: в центре большой сквер с крупными дубами и клёнами и скульптурой в полный рост А. Герцена, затянутая сеткой железной площадка для спортивных игр, а за ней — низкое длинное строение барской конюшни, где в бывших стойлах жили сотрудники, в том числе и писатель Андрей Платонов, работавший одно время институтским дворником. Жена его проживала здесь и в наши годы.
Это редкая архитектурная соразмерность барской усадьбы среди каменных нагромождений сохранилась и поныне, приятна глазу как достопримечательность столицы. Поразительными качествами наделила матушка-природа человеческую натуру — чувствовать, распознавать в других людях родственность души. По пристрастиям душевным, увлечениям творческим, по внешнему ли облику — как, каким образом это происходит, почему, кто управляет нашими порывами и помыслами? Характер, чутьё, зов природы? Загадка.
Может быть, что-то другое?
Но в сущности никакой загадки тут нет, всей нашей сутью правит психика настроения, которая удерживает в своих запасниках всё пережитое и увиденное. И пространство, и время мы преодолеваем по необходимости в нашем воображении — наяву и во сне. Прошлое в настоящем, а будущее в прошлом — всё с нами и при нас, закон жизни и закон всего живого на земле.
И здесь очень уместно привести мудрые слова Сократа: «Когда рассуждаешь, подумай о прежде бывшем и сравни его с нынешним, и всё, что не явно, явным сразу окажется».
Иногда я поднимался на седьмой этаж общежития. Высшекурсники занимали верхние этажи и проживали по одному в комнате. Нас же, студентов, размещали по два человека и только на пятом курсе расселяли по одному, чтобы мы могли написать дипломную работу и успешно защититься. В общем, условия проживания были у всех великолепные, ни в одном московском вузе, как и во всей стране, таких студенческих благ не было. Мы это знали и гордилась вслух и про себя.
В народе не случайно сложилось присловье — земляк земляка видит издалека. Землячество, несомненно, определило наши добрые дружеские отношения с В. Астафьевым на многие годы. Хотя слово «дружеские» в прямом его понимании здесь не совсем уместно, поскольку мы просто не могли подходить быть друзьями: Виктор Петрович был старше на целых десять лет и смотрел на меня хоть и ласково, доброжелательно, но требовательно, строго, с высоты своего возраста участника Великой Отечественной войны, ну, и житейского и писательского опыта. Он состоялся к этому времени как личность, как писатель, был признан и уважаем.После публикации понести «Звездопад» о нём много писали и говорили. Я сразу прочёл повесть взахлёб, и меня потянуло к земляку.
Когда я вошёл первый раз, Виктор Петрович сидел за столом, обложившись книгами и тетрадками и перед ним светила настольная лампа, хотя в окно ярко проглядывало солнце.
— У меня, Серёга, грамотёшка небольшая, ха-ха!.. — похохатывал он сам над собой. — Никаких высших и средних я не кончал. так по коридорам малость потолкался. Вот и умнею рядом с книжками, ха-ха! А дураку где умнеть? Да и глядело слабое, один глаз почти ничего не смотрит. «Язы-ыко-зна-ание, — медленно, с помощью пальца, прочёл он на обложке книги. — А какая это на хрен наука о языке, скажи мне? А? Язык не знать надо, а чувствовать. Вон моя бабка не могла прочесть ни одного слова, а говорила — заслушаешься. Я от неё всё перенял, вспомню, как.
После первой же встречи мы узнали многое друг о друге. Я рассказал, что родился и вырос в глухом таёжном углу в двухстах километрах от железной дороги, которую впервые увидел в шестнадцать лет, ну, и город Канск, куда пригнали стадо овец на убой.
Виктор Петрович много рассказывал о своей родной Овсянке, и про Игарку, где жил все детские годы в детдоме.
Во всех этих местах я бывал, плавал дважды до Дудинки, жил целый год у брата в г. Норильске. Дудинка и Норильск в заполярной зоне, а Игарка — чуть южнее, километров на триста, на бугристом берегу Енисея.
За семь лет жизни в Красноярске я облазил все окрестности. В летние и осенние месяцы часто ходили на рыбалку, за ягодами, грибами, орехами, за черемшой — всего было в те времена в изобилии в таёжных местах, по левую сторону от Енисея. А по правую часто забирались на знаменитые «Столбы», что расположены ближе Овсянки, шарились по дебрям и ущельям вокруг лысой горы Токмак. Мы её в шутку прозвали Тык-Мык, так как забраться на неё невозможно, да и делать там нечего, она «лысая». Места вокруг Красноярска изумительные по красоте, величественности и неприступности береговых скал и горных уступов — действительно дивные. Отсюда и название города появилось — Дивногорск.
...Москва процветала в те годы, магазины ломились от изобилия колбас, продуктов и сладостей, но мы, студенты, жили скудно, многие впроголодь, и я к таким относился. Старшие братья редко помогали деньжатами, они знали, что я самостоятельный с детских лет и выживу в престольной. И старался, как мог, был старостой все пять лет, а с третьего курса добился повышенной стипендии. Моей привычной пищей была картошка в мундирах, с капустой или огурцами, иногда с докторской колбаской за 16 коп. сто гр. Обедали в институтской столовке, там дешевле брали с нас.
Несколько раз я занимал у Виктора Петровича рубль или два на хлеб. После реформы денежной нам, студентам, платили по 25 рэ стипендии, а высшекурсники получали аж по 150 рублей — по тем временам это большие деньги.
Но однажды я поднялся к Виктору Петровичу со своей большой радостью — мою пьесу «Свои дороги» приняли к постановке в Центральном детском театре и я получил солидную сумму гонорара — две тысячи рублей!
Это был первый мой творческий успех. Виктор Петрович посмотрел на меня своим внимательным взглядом и похлопал по плечу.
— Рад за тебя, Серёга, сибиряки мы, нас. — и он показал кулак.
Я купил себе модное пальто, остальные деньги отложил про запас.
Я, конечно, поведал в нескольких словах, о чём шла пьеса. В 1957 году на каникулы после первого курса в музыкальном училище я отправился на строительную площадку будущей Красноярской ГЭС и устроился в пионерном посёлке (будущем Дивногорске) плотником. Хотелось, помимо заработка, написать пьесу о строителях будущей ГЭС, я даже рекомендацию взял в краевой писательской организации, меня там знали, я пробовал писать драму и раньше и показывал им.
За три месяца я потрудился и на бетонных работах, спускался в кессон под мостовую опору. Работал я кессонщиком и раньше на правом берегу Красноярска — опускали «опрокинутые стаканы» под водонапорные башни. Тяжёлая работёнка под большим давлением воздуха. Даже травму однажды получил — в камере выхода сорвался с дверной ручки от перепада давления домик и ударил меня концом в бровь, думал, что останусь без глаза.
А вернувшись в Красноярск, за месяца два накатал пьесу, показал в писательской организации и вот оказался в единственном в мире престижном институте.
— Дивногорск — это рядом с Овсянкой, — проговорил Виктор Петрович. — Овсяика моя.
Он повторял несколько раз: «Овсянка моя...» — вздыхал и надолго умолкал.
Думаю, что разговоры с Виктором Петровичем о его родной Овсянке и подтолкнули меня уехать в свадебное путешествие именно в Овсянку. Мы поселились в доме его тётки Апраксиньи Ильиничны, сняли большую комнату. Десять дней загорали, купались в Енисее собирали камешки, даже походили по берегу быстрой речки Мане — сладкие дни пролетели как один миг счастья. Было это в 61 году, сразу после третьего курса. Теперь вот — только одни воспоминания греют душу. Виктор Петрович в те годы жил в городе Чусовой.
Талант. От рождения он, дар Божий или проявления натуры, умения трудиться душой?
Задатки к творчеству заложены у всех Богом, но далеко не все способны работать, творить душой, возвышать себя духовно, то есть вдохновляться. Хотя, оглядывая жизнь людскую по сути проявления страстей телесных и душевных, поражаешься: сколько же гордыни у человека, самомнения, чванства, недоброты по отношению к другим, иногда даже самим близким людям, ради одной мнимой цели — возвысить себя, утвердить, утешить, позабавить, И ненасытность этих порывов, изощрённость действительно поразительна для воображения.
Человек родился. Человек появился на Земле, предстал перед Богом, который благословил его и обрёк на вечные блуждания, сомнения и терзания в бесконечных пространствах мира, внешнего и внутреннего, что вокруг и в нём. Великое таинство рождения жизни и всего живого.
С первыми шагами по Земле люди пытались уловить, распознать, выразить эти поразительные, чудные проявления всего живого и трепетного, выразить телесно и душевно, прикосновением к теплу и красоте, к дивным звукам и краскам природы — восхищались, страдали, терпели.
В сущности ничего не изменилось в мире и человеке и поныне — мир манит и пугает, гнетёт и возвышает, жизнь прекрасна и заразительна! И человек в вечных поисках и заботах: как запечатлеть весь трепет живого в музыке, в живописи или в слове — самом великом богатстве, которым владеют люди.
Способов выразить настроение словом много, но многие ли знают хотя бы основные средства выражения наших чувств?
Сам Виктор Петрович так определяет состояние человека и его способностями творить:
«Что движет сознанием художника, прежде всего музыканта, живописца, поэта? Подсознание. Оно, оно, нами не отгаданное, простирается дальше нас, достигает каких-то, может, и космических далей и тайн. Тайна и движет творчеством, потому-то все великие гении земли верили в Бога или вступали с ним, как Лев Толстой, в сложные, противоречивые отношения. Бог есть Дух. Он всегда с нами, даже когда вне нас. Он — свет пресветлый — и есть та боязная тайна, к которой с детства прикоснувшись, человек замирает в себе с почтением к тому, что где-то что-то есть, а когда один остаёшься — оно рядом, оно постоянно оберегает, руководит нами, одаривает, кого звуком, кого словом и всех, всех — любовью к труду, к добру, к созиданию». Вначале было слово.
Русский народ утвердил в своём многовековом опыте: слову — вера, птицам — воздух, рыбам — вода, а человеку — вся земля.
За словом — дело. Творить словом, трудиться, вещать, проповедовать, метать словом, бросаться, болтать, блудить, поносить.
Сколько же действительно возможностей слова отразить и выразить человеческую натуру, его психологию и необузданные порывы тела и души?
Пять основных средств слова, которыми пользовались художники слова с древних времён. Виктор Астафьев умело, может быть, не ведая об их существовании, употребил уже в первом рассказе «Сибиряк», уже здесь обозначился стиль его повествования — действие, мир души, символы и картины действительного и воображаемого.
«Марш окончен. Большая изнурительная работа позади. Бойцы из пополнения шли трактами, просёлочными дорогами, лесными тропинками, дружно карабкались на попутные машины, и всё равно это называлось, как в старину, маршем». — это первый способ изображения, рисования словом.
Рассказ, повествование — самый распространённый способ в литературе воссоздать картину жизни, природы, действия — того, что по-учёному называется сюжетом, фабулой.
— Ну и вид у вас! — шутливо проговорил лейтенант, — Попортили здорово вы, наверно, крови старшине в запасном полку.
— Всякое бывает, товарищ лейтенант.
— Фамилия?
— Савинцев моя фамилия, Матвей Савинцев, я с Алтая».
Это прямая речь. Второй способ выражения действий и событий.
«Разговоры всё больше на одну тему: дадут или нет сегодня поесть? Единодушно решают: должны дать, потому как здесь уже передовая.»
Несобственно прямая речь. Третий способ.
«Попить бы,» — появилась первая, ещё вялая мысль.«А связь-то как же? Вот беда».
Разговор с самим собой. Четвёртый способ выражения.
«Но Матвей ничего этого уже не слышал. Передним ним колыхалось бесконечное ржаное поле. От хлебов лились сухость и жара. Он совсем близко увидел колосок, похожий на светленькую бровь младшего сынишки».