«Мишка, тебе ещё не крышка», даже радостно сделалось. Это хорошее мероприятие.
А то ещё Люда Красикова болела. Кашляла до посинения. Мы говорим:
«Светлана Валентиновна, Люда слишком кашляет, она даже ночью всех будит, но она не виновата, вы её не ругайте, пожалуйста! Её надо к доктору». А Светлана Валентиновна отвечает:
«Ничего, надо закаляться, бронхит от воздуха проходит».
Ну, мы тогда сами нашего доктора Гвоздёва позвали, вылечил за недельку, никаких проблем.
А ещё есть Жанночка, так с виду симпатичная, в первом классе, но у неё почки отказывают постепенно. Гвоздёв говорит, умрёт. А если б была у неё мама, наверное, отдала бы ей свою почку.
А ещё был Серёжа. Розовый, точно с мороза, он забегал в комнату на минуту; что-то тянуло его обратно, но мы не знали — куда. Он был классный футболист, с ним было здорово играть. Он никому не любил мозолить глаза. И никому ничего про себя не рассказывал.
У него был рак полости рота, редкое заболевание. Если б мы знали, мы б сразу тоже доктора позвали. А он скрывал. Мы тут специально говорим, тем, кто наш рассказ читает, чтоб, если что такое приключится, не скрывали бы. А то, что нам теперь делать? Из городской больницы Серёжу сразу отвезли на кладбище, не знаем даже, где оно находится. После него осталась младшая сестрёнка. Она пришла в наш класс, чтобы выбрать себе нового брата, но все только смотрели в пол.
Каждое утро, в воскресенье, надо сорок пять минут стоять ровно. За это можно будет играть во дворе и смотреть кино. Не только за это. Но и за это, конечно. Ро-о-о-вненько стоим. В шестом классе под последней партой нашли мусор. А мы — второклассники, но чисто убрали. Семиклассник Коржов пробовал самогонку, которую пронёс на территорию его дед. Больше не будет ноги деда в нашем интернате! И даже запаха спиртного не будет! Тогда уж и фляжку у Вадима Григорьича заберите! Слабо, да? Девочки красят губы, это нескромно, смотрится ву-ли-гарно! А как Степановна краснорожая накрасится, а потом вся размажется, так это красиво? Ей можно, да? Славка Мостовский из шестого сказал, что ей уже на пенсию пора! Даже пот с лица оттереть ленится. В бытовой запрет пятиклассника и лупцует за то, что тот опоздал или огрызнулся. Конечно, не надо старшим огрызаться, но было бы лучше, если б все сразу собрались, да так огрызнулись, чтоб она сквозь землю провалилась. Или можно ещё по-другому. Она, например, в столовую или в туалет всегда спешит, аж пыхтит, так можно леску натянуть между стульями.
Ух, как Станкевич выгибается. Не может стоять. Счас к нему прицепятся. Васька, дёрни за пиджак, предупреди! Поздно!
— Станкевич-ч!
Это Марья Владимировна шипит.
— …таковы, в общих чертах, наши задачи на сегодняшнее воскресенье. Кино покажут в три часа. А что случилось с второклассниками? Посмотрите, ребята! Может, им нужна помощь? Это ж не линейка, это ж чёрт знает что! Станкевич! Марья Владимировна! Он, видимо, забыл, где находится?!
Ничего не забыл! Просто не хочет он быть вашей линейкой.
Ученики второго класса Ивановский и Батян украли у Нины Григорьевны кошелёк и сбежали с рисования в магазин. Они не привыкли считать чужие деньги, но зато предчувствовали, как упоительно их тратить. Ивановский и Батян сильно друг от друга отличались. Батян имел совесть, в то время как Ивановский её не имел. Но сейчас они составляли одно: их связывали дружба и преступление.
Они мчались по магазину «Разные товары», как ласточки, как соколы, как истребители. Они покупали одинаковые зелёные шарики, набор иголок, надували, подбрасывали и прокалывали каждый шарик. Набивали карманы пряниками и коробками спичек. Покупали серпантин, сыпали его в пыль и топтали. Потом они купили две открытки с оленями, весенними деревьями и надписью: «Любимой женщине» и приклеили их слюной к двери магазина «Разные товары».
Но в конце они устали. Сели на доски возле недостроенного дома, вытряхнули из кошелька последние десять копеек и заревели. Только Ивановский от страха, а Батян от совести.
Вечерами, когда погасят свет, вспыхивает ревность. Я захожу только в одну комнату. Остальные ревнуют до завтра, до послезавтра. Восемь человек зададут свой вопрос. Недавно они спросили, много ли бомб у американцев, а сегодня — откуда дети. Странно, что в третьем классе они этого не знают. Я рассказываю историю для младшего возраста о том, как семечко падает в землю, растёт под ветром и дождём, пока не вырастет какой-нибудь василёк. У мамы с папой всё, как у солнца и земли. К тому же мама хорошо кушает и спит, очень много радуется и улыбается, и от вольготной жизни рождается мальчик Вася.
И когда, ища подтверждения своим самым смелым догадкам, девочки стали выяснять подробности, Наташа сказала: «Наверное, меня тоже любила мама, когда я была семечкой».
У нас была мышка в серебристо-сером платьице. Она жила в туалете, на стене, и даже на потолке. Мы культурно просили её:
«Беатрисса, посиди немного в углу, вот тебе кусочек сыра», но всё было напрасно. Она была своенравная. Дети ходили смотреть нашу мышь, как если бы это была кошка, или собака, или какая-нибудь домашняя птица. Вывезенные из своих деревянных домов-развалюх ради каменной жизни в городском посёлке, они ещё помнили деревенские дворы, где каждый клочок земли мяукал, кукарекал или хрюкал. И мышка, скромная квартирантка в оштукатуренном туалете, была им домашним зверьком.
Они не могли с ней играть, но, задирая головы, об этом мечтали. «Она что у вас на постоянное жительство прописалась?» — спросила как-то наша гостья, Аделаида Андреевна, жена завуча. И мы поняли, что пришла пора расставаться с нашей свободолюбивой грызуньей.
Мы позвали хорошего ученика, Лёню Мещерякова, и попросили убрать мышь. Лёня взял Беатриссу за хвост и отнёс на помойку. Там он подоткнул под её бока картофельной шелухи, которая могла бы служить Беатриссе постелью или пропитанием.
Лёня Мещеряков — очень трудолюбивый мальчик. Ещё он всегда помогает товарищам и улыбается, как Гагарин в детстве. Лёня учится на четыре и пять. Вот если б какая бездетная пара узнала, что существует такой мальчик! Его бы усыновили и были б счастливы по гроб жизни. Лёня понимает, что такое вполне может с ним случиться. Он часто представляет, как его облюбовали мужчина и женщина в шубах, усыпанных мерцающими снежинками, посадили в сани: поедем с нами, мальчик, ты нас тоже полюбишь! Как одарили его орехами, мандаринами и обязательно дали ещё немного денег, чтобы он купил себе сам то, что пожелает.
И вот они засыпают под однозвучный колокольчик. Лёня спрыгивает, покупает билет до станции Березино, а там находит тюрьму.
Лёня знает, что подходит срок, когда он должен предупредить отца. Лёне надо ему сказать, чтобы тот из тюрьмы не убегал и не выходил за хорошее поведение. Пусть он лучше умрёт себе спокойно в тюрьме, чем его убьёт сын Леонид. Хватит на их семью, что папа убил маму, когда был пьяный. Просто схватил её за волосы и с размаху ударил о стенку.
Лёня никогда не будет пить. Но если папа выйдет из тюрьмы, он тоже напьётся. Один раз в жизни. Чтобы убить папу. И тогда Лёня сядет в тюрьму на всю жизнь. И будет сидеть там до самой смерти, чтобы от их семьи не осталось никого, никого.
И воспитатели чтоб его забыли, и люди, которые хотели усыновить, и учителя, которых он настолько радовал, что один из них, математик, как-то потрепал его по щеке.
После индийского фильма, в котором убили слугу, а потом спасли младенца, покаялись и сыграли свадьбу, девочки с неземными улыбками, и, украдкой, слезами, пошли умываться и незаметно красить губы красным фломастером.
В дверях бытовой, горбясь, стояла длинноногая Снежана. У неё была голубоватая кожа и близорукие красноватые глаза.
На подоконнике лежал нерегламентированный осколок зеркала. Мельком взглянув на себя, Снежана пожала плечами и бросила зеркальце в мусорное ведро.
И потекли напевы смуглолицых индийских девушек, пряные и густые, как кровь из разбитых сердец.
— Снежана, это ты здесь поёшь? — спросил Коля Пацук.
— А что, нельзя?
— А ты, это, слова откуда знаешь?
— Слова мои, музыка народная, — ответила Снежана и зарделась.
— Не красней, тебе не идёт!
— Да пошёл ты, — тихо сказала Снежана и, запнувшись, выкрикнула нехорошее слово.
Коля ничего не ответил. Только ухмыльнулся, как будто другого не ждал.
Хотя мгновение назад он надеялся, что Снежана поговорит с ним по-человечески. Поёт же она всё-таки. Но нет, ничего подобного. Все они такие. Шлюхи!
И вильнув бёдрами, словно передразнивая, он побежал от неё.
Снежана снова достала осколок из ведра и, плача навзрыд, стала его топтать, чтобы никакого счастья больше не мерещилось.
Я не помню, что он натворил. Как будто специально не помню, чтобы можно было подставить самую страшную причину. Но её нет.
Вова сидел под партой и почему-то не хотел вылезать, когда все уже построились. «А ты его скакалочкой! — ударило в голову чьё-то умудрённое, и, как поезд перед крушением, задёргалось сердце. — Если б были родители, наказали бы… Раз их нет, значит ты должна! Это твой долг».
«Долг! Долг! — громко стучало в голове. — Нет, при чём тут долг?! Как он смеет отсиживаться?!»
Вова не заплакал, не закричал, не стал таращить на меня глаза и стискивать зубы. Он заверещал. Как жук. Как сверчок. Как поросёнок в мешке.
И я потом никогда не знала, что будет с ним и что со мною.
На улице дул сильный ветер. Нулёвка сидела в тесной игровой перед телевизором.
Воспитательница и учительница немецкого языка Галина Станиславовна закрыла форточку, чтобы дети не простыли. Но в духоте хотелось спать, и малыши толкали друг друга, потому что вялость была им противна.