Журнал «День и ночь» 2010-1 (75) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 68
Доктора всё своё внимание сосредоточили на больных ногах генерала Каппеля и совсем упустили из вида его покашливание и то, что как-то, когда я помогал ему одеваться, он потерял сознание. Его уложили в сани, в которых он ехал несколько дней.
…Всю ночь 25-го января он не приходил в сознание».
26 января 1920 г. — Смерть Каппеля
Уже без сознания генерал Каппель был перенесён в лазарет румынского эшелона. Многие полагали, что у Владимира Оскаровича развивается гангрена ног, вызванная обморожением. Но согласно диагнозу, поставленному румынским доктором К. Данцом, генерал Каппель умирал от двухстороннего крупозного воспаления лёгких.
Полковник Вырыпаев:
«Одного лёгкого уже не было, а от другого оставалась небольшая часть. Больной был перенесён в батарейный лазарет-теплушку, где он через шесть часов, не приходя в сознание, умер.
Было 11 часов 50 минут 26-го января 1920 года, когда эшелон румынской батареи подходил к разъезду Утай, в 17 верстах от станции Тулуна в районе города Иркутска».
Генерал-лейтенант Сахаров:
«Смерть его среди войск, на посту, при исполнении тяжёлого долга, обязанности вывести офицеров и солдат из бесконечно тяжёлого положения, — эта смерть окружила личность вождя ореолом светлого почитания. И без всякого сговора, как дань высокому подвигу, стали называть все наши войска „каппелевцами“; так окрестили нас местные крестьяне, так пробовали ругать нас социалисты, так с гордостью называли себя наши офицеры и нижние чины».
Подчинённые не оставили тело своего генерала. Гроб с телом Каппеля сопровождал отступающую армию.
После того как 7 февраля 1920 г. большевиками в Иркутске быль расстрелян адмирал А. В. Колчак, штурм Иркутска был прекращён, отступление белых продолжилось в Забайкалье. Тело Каппеля было перевезено в санях через Байкал и похоронено сначала в Чите, а потом, с уходом белых из Забайкалья, было взято в Харбин и погребено в ограде церкви Иверской иконы Божьей матери на Офицерской улице. На собранные каппелев-цами средства на могиле был поставлен мраморный крест, снесённый в 1955 г. китайскими властями по просьбе советской стороны. В декабре 2006 г. останки Каппеля были эксгумированы и возвращены на Родину. После того, как власти Читы не дали согласия на захоронение останков легендарного генерала, они были перевезены в Москву и, по благословлению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II, упокоены в некрополе Донского монастыря. Русский генерал, считавший для себя «высшей наградой на земле от Бога — смерть за Родину», был погребён рядом с могилами генерала А. И. Деникина и философа И. А. Ильина.
Март 1920 г.Чита — Переформирование армий
9 марта 1920 г. части сибирских армий вступили в Читу, 14 марта в Читу прибыли остатки Северной группы генерала Сукина. В рядах 3-го Барнаульского полка оставалось 100 офицеров и 400 солдат, в 11-м Оренбургском — 25 офицеров и около 300 казаков, более 10 пулемётов. С приходом белых войск в Забайкалье Великий Сибирский Ледяной поход завершился.
Среди участников событий и исследователей истории Гражданской войны до сих пор нет более или менее общей оценки количественного состава армий адмирала Колчака, прошедших путь от Омска до Читы.
Генерал-майор Пучков считает, что под Иркутском остатки белых армий Восточного фронта насчитывали только 22–24 тыс. человек, из которых не более 5–6 тысяч оставались строевыми:
«Сейчас уже не представляется возможным определить, какое именно количество бойцов могла бы выставить вся армия в наиболее критические периоды похода. Когда решался вопрос об атаке Иркутска на совещании старших начальников с генералом Войцеховским, то при подсчёте выяснилось, что вся 3-я армия, правда очень слабого состава, могла бы дать не более 2 тысяч бойцов. 2-я армия, включая и Уфимскую группу, была значительно сильнее, но я не думаю, чтобы в этот день генерал Войцеховский мог рассчитывать более чем на 5–6 тысяч бойцов, и это из общего числа в 22–24 тысячи людей».
Современные исследователи приводят разные данные по численности белых армий, вышедших вдоль Транссибирской железной дороги к Иркутску. Одни исследователи полагают, что в Иркутскую губернию вступило не более 30 тысяч белых, другие полагают, что до Иркутска добрались 40 тысяч человек.
Так же существенно различаются и сведения о количестве войск, перешедших Байкал и дошедших до Читы. Главнокомандующий Восточным фронтом генерал-майор Войцеховский в начале марта 1920 г. телеграфировал во Владивосток, что вывел в Забайкалье остатки войск в количестве 30 тысяч человек.
Доброволец Марков:
«Из трёх армий Сибири, Поволжья и Урала и других отдельных воинских частей, начавших свой Сибирский поход в количестве около 100 тысяч человек, в Забайкалье пришло не более 25 тысяч, из которых 11 тысяч больных и раненых. Остальные 75 тысяч или попали в плен к красным, или погибли во время похода».
Генерал-лейтенант Филатьев, скептически оценивающий Великий Сибирский Ледовый поход, писал:
«Численность войск никому известна не была, наугад её принимали в 60 тысяч человек; на самом деле едва ли было и 30 тысяч, по крайней мере, до Забайкалья дошло только 12 тысяч (не считая жён и детей), да столько же осталось добровольно под Красноярском».
Современные исследователи называют разное количество остатков армий, пришедших в Читу: 18 тысяч человек, 15 тысяч человек.
Остатки трёх сибирских армий адмирала Колчака были переформированы в Чите в корпуса и вместе с забайкальскими казаками атамана Семёнова образовали теперь уже только одну белую армию — Русскую Дальневосточную. Возглавил войска Российской Восточной окраины генерал-майор С. Н. Войцеховский. Восточный фронт был восстановлен.
Можно по-разному относиться к белому движению. Но сегодня это уже История, поэтому современный человек, не лишённый чувства сострадания, считающий себя гражданином и патриотом, не может не отдавать дань уважения белому воинству, до конца прошедшему свой трагический путь, не признавать его верности долгу, лучшим армейским традициям и любви к Отечеству.
Генерал-майор Пучков:
«…эта красивая и яркая страница истории гражданской войны заслуживает по справедливости быть отмеченной и сохранённой в памяти тех, кому дорого всё, что связано с именем Русской армии. Разбитые и гонимые остатки Сибирских, Уральских и Волжских частей проявили исключительную стойкость, величие духа и непримиримость к врагам Родины, достойные лучших представителей великой нации. Те неисчислимые лишения и страдания, кои выпали на долю несчастной и героической армии, едва ли имеют равное во всей мировой военной истории. Зимний поход остатков армии адмирала Колчака по справедливости получил эпитет „Легендарный“; в этой оценке похода сходятся одинаково и друзья, и враги белой армии».
Р. S. Работа над очерком была завершена 10 января 2010 г. в день 90-летия прохода каппелевцев по Кану, в г. Зеленогорске (в 3 верстах от бывшей д. Барги).
ДиН стихиСергей ХарцызовРодимых губ еле слышный шёпот…
Все поэты — ерундовые люди:Занимаются, чем попало,и хотят, чтоб им за это на блюдеподносили бы почёт и хлеб-сало.Гнать их надо, болтунов, дармоедов,оседлавших наши шеи и плечи!Наплодили, понимаешь, поэтов!Потому и жрать, товарищи, неча!Вот в Китае — там с поэтами строго:знай — рифмуй Мао Цзедуна заветы!..А у нас писателей много,а порядку настоящего — нету.А у нас всю жизнь пень-колода,то мы дух обожествляем, то плоть…Но дрожит над нами Матерь-Природа,и качает нашу люльку Господь.* * *
Большое небо голубело.Больные ноги затекли.Мария сильно поседелаот пыли всех дорог земли.Её ветра сторожевыеумоют дождичком косым. — Уже Вы знаете, Мария?На Пасху, на кресте, Ваш сын… — Сынок мой жив, его терновымНе окарябали венком,он снова маленький, и сновабежит за мною босиком.И если кто его увидит,и если кто пойдёт за ним,то непременно к людям выйдет,прославлен, цел и невредим!..Глаза — как взорванное небо,в двух тёмных штолинах глазниц.И люди ей выносят хлеба,немного денег и яиц.Она не может жить иначеи в пыльных травах и репьяхвсё ходит по земле и плачето всех убитых сыновьях.* * *
Нынче это возможно,хоть пока и не верится:без порезов на кожеампутация сердца.Что там сердца! — теперь иможно сделать, по слухам,имплантацию веры,трепанацию духа.Мода нынче навязчиваи довлеет над вкусами — и сердца настоящиезаменяют искусственными.И походками бодрымиходят люди-обрезы,у которых под рёбрамимерно бьются протезы.* * *
Это стихотвореньеникому не известно.Автор спит, укрываясьодеялом забвенья.Это старая песня,это старая песня,в ней серебряный аистприлетает на крышу.Автор шепчет: я слышу,как хрустит черепица,как на гребне адажиобалансируют связки!Эту вечную сказкупро волшебную птицумне поведал однаждыРобертино Лоретти.Беспокойные детине боятся земного,им страшней привиденияи домовые.Всё, что в мире не ново,для детей и для гениевпроисходит впервые,происходит впервые.* * *
Голова моя на улицу растёт,зреют думы в тесной завязи ума;пчёлка-муза, сев на чёлку мне, самаиз пыльцы былых страданий сварит мёд.Осень мамой в букваре, привставши нацевки-цыпочки, дождём как из ведрамоет чёрный прослезившийся квадратодинокого отчаянья окна.Закурились трубкой вечности костры,лист не мыслим вне поверхности земли.Что-то нынче уж особенно быстрына расправу улетанья журавли!Голова моя на улицу растёт.В жизни стоит лишь задуматься, как глядь, — наступил октябрь на горло, и вот-вотподойдёт сезон охоты умирать.* * *
Мы в дыму пороховомварим суп, картошку чистим.Наша гордая Отчизназавоёвана врагом.Завоёвана. Как странно,семь веков спустя, опятьк этой фразе иностраннойрусским ухом привыкать.Мы Отчизны не сдавали,но должны мириться с тем,что в Ипатьевском подвалеисполняем должность стен.Кошельком голосовали,и теперь не потому льмы в Ипатьевском подвалеисполняем должность пуль.Мы и пули, мы и стены,и Царя последний взгляд.За великую изменунас Юровские казнят.И живём в своей Россеи,как в погибельном плену,новые иевусеи,проигравшие войну.Белым эмигрантам
Когда Невой поплыл ковчегпилота Лота или Ноя,в России выпал первый снег,как что-то тёплое, родное.И вы, столпившись на корме,всё вглядывались в даль слепую,уже не радуясь зиме,но будто Родину целуя.И был нелёгок и далёкваш путь в несбыточные дали…А здесь, в России, умер Блоки Гумилёва расстреляли.Неклассический сонет
Я живу в Москве на Добролюбова,в супермаркете на Гончаровапокупаю хлеб помола грубого,спать ложусь обычно в полвторогоУжинаю супом с тараканами,завтракаю чаем с мошкарой,и, свища дырявыми карманами,по Москве гуляю, как герой.В будни я работаю на дядю,нужные приобретаю навыки.Но, боюсь, моё здоровье сядетдо того, как сам я встану на ноги.Из общаги после зимней сессиивышвырнут меня Архаров с Есиным,стану я московский сто восьмой.Буду ночевать в моей милиции,попаду от этого в больницу имама заберёт меня домой.* * *
Ямб — это яма.Ямб — это высь.Стихи писать непросто,не можешь — не берись.А как же не браться,когда от обидгорло, как рация,хрипит и хрипит.Горло, как рация. Передаём:Рим, я Гораций, как слышишь, приём.Друзья ли, враги липочти победили,в могиле Вергилийи Цезарь в могиле.Защитники, струсив,зарылись в постели,и гордые гусина юг улетели.Я сильно рискую,являясь поэтом,меня пеленгуюти глушат при этом.Захвачены почта,вокзал и таможня.Мы сделаем всё, чтоуже не возможнои сделать, но мы, как всегда, победим!Как слышишь, Гораций, я Рим!Два стихотворения
1
Писатель, отложи перо,забрось чернильную рутину!Останься чуркой, Буратино!Будь счастлив, плачущий Пьеро!..Но нет: писатель слишком слаб,он спать не ляжет и пить чай не…он бы и выдержал, когда б…зачем ты плакал, мой печальник!..В любви печалиться грешно.Ты сам себе накаркал кару.И вот бездетный плотник Карлоберёт злосчастное бревно…День-два — и с болью свежих ранпечаль играется без грима,а деревянный Дон Жуан — в шестом ряду, с твоей любимой…«Старо!» — вы скажете? — «Старо» — отвечу я вам откровенно,и, посмеясь, взойду на сцену,седой, простуженный Пьеро…2
Я выйду и в который разсроню трагическую фразу,чтоб продолжением рассказанасытить голод ваших глаз.В театре нынче бар «Бистро»,актёры делают такое!..Там редко, выйдя из запоя,Пьеро берётся за перо;а Буратино съели мыши,с тех пор Мальвина сильно пьёт,теперь с ней Карлсон живёт,который раньше жил на крыше;от рака выплаканных глазскончался Карло… как пушинкабыл лёгок гроб… а на поминкахбуянил старый Карабас…И всё обычным чередом,и жизнь проходит понемногу,былая слава, слава Богу,исчезла в воздухе пустом…ДиН стихиАлексей ЧернецСтарый дом
Питерский рефрен
Маленький домик большого Петра,Маленький домик.Пётр выходил на прогулку с утраВ маленький дворик.Пётр выходил — ему в Летнем садуМаленький слоникЗвонко трубил, ну, а тот на ходуВскрикивал: «Morning!»Маленький дождик бежал с облаковНа подоконник.Пётр вынимал из кармана стиховМаленький томик.Дул ветерок, подгонял и спешил,Строгий, как дворник.Скоро, да, скоро мир станет большим,Маленький слоник!Амираму Григорову
По чьему мы пришли велению — Тут забыть о добре и зле! — Может, просто за неимениемОдиночества на земле?Не напрасно древние верилиВ негасимый незримый свет.Расцветая, гибли империи,Рухнув прахом былых побед.Вспомни, как достаётся дорогоВ вечность брошенный жадный взгляд!Петропавловский грустный колокол — Твой придуманный Петроград.Как глядел на листву осеннюю,Что посмертной красой странна,Словно чашу, держал Вселенную,И готов был испить сполна.Ты ладоней мостов движенияНаваждение не сморгни — В бесконечности приближенияОдиноки мы не одни!Выпив яд безрассудно, дочиста,Вспоминаем мы каждый разВсех, ушедших от одиночества,И оно настигает нас.* * *
Знай: всё так же время ставит заплаты.Подлатает — перевалит за сорок.Пусть единственно желанной наградойБудет мне неизречённое слово.Оттого что не взыщу славы пущей — Знаешь, попросту сочтут за кокетство.Но молчание твоё стало сущим,Предок мой из деревенского детства.Чуждым сделалось название «Сокур».Зимней ночью девяносто второго — Жизнь мотала — отмотала все сроки,Только память мерит всё по-земному.Помню, вязнул я в досужей трясине,Всё расспросами тебя донимая.Я теперь бы не спросил, дед Василий,Как бежал ты из колымского рая.Не спросил, лишь мимолётно приметил,Как лукавые татарские скулыИссушает необузданный ветерИ глаза слезит зудящей остудой.Старый дом
Глядишь сквозь век, отпущенный на шорохЛиствы пожухлой спиленным деревьям,Осеннего двора заиндевенье — Прохожими не хоженого шора.Поверх простынно-наволочных флагов,Отозванных на полки и на койкиПеред ударом точечным застройкиГрядущей демографии на благо.Глядишь, и старость перешла урочноНа юностью завещанные тропки.И некуда спешить — повсюду пробки,Бессмысленно врастающие в почву.Скрипя зевнёшь, себя перемогая,Жильцов сглотнёшь, отбрасывая тени,И отзовутся гулкие ступениХрущёвыми артритными шагами.* * *
Я люблю вечерний мокрый город:Мелкий дождик, моросящий сонно,Улицы в искрящемся убранстве,В лужах — сопредельные пространства.Беглыми, но ловкими штрихамиОсень распахнула зазеркалье.Заглянуть в распахнутую душуЯ ещё сумею, я не струшу!От погоды или от свободыСловно ошалели пешеходы:Торопливо лужи огибая,Прочь спешат, себя оберегая.Я стою чуть сбоку, огорошенТем, что весь очерчен, огорожен,Хоть и тонко — непреодолимо.Вот и плачет осень над картиной.Скажешь возмущённо: «Что за шуткиВ этот мерзкий вечер, мокрый, жуткий?!Эти сопредельные пространства — Ноги промочил, и сразу насморк».* * *
По-обывательски, в сердцах,От неустроенности жизни,Рвёт часовые поясаИ дружно лается отчизна.Поносят москвичи Москву,Новосибирск — новосибирцы,Москву здесь тоже понесут,Но с толком, с чувством — как столицу.А вот, к примеру, Петербург.Своим табу интеллигентским — Нам не чета, уверен будь, — Загнут весомо, не по-детски.Собраться — на плечи пальто:Где не бывал, туда бы надо!В Тольятти — ясно, там авто.Там жёстко кроют — автоматом.Иркутск, Ангарск — уж тем даноМогучих творческих амбиций!А в Сочи круче — там давно — Возвышенно, по-олимпийски.Но я не чую много летИсконного сердцебиенья — Чем кроет свет из века в векБоготворимая деревня.Блюли поштучно и на вес,Стирая к матери все грани,Отшлифовали под конецЛитературными кругами.Остыл во мне фольклорный пыл — Куда подальше с плеч закинуПальто.Приятель позвонил,Но он не в счёт, он с Украины.Солдатики
Есть проблемы поважнееСломанного паровоза,Рельсов, хрустнувших, как спички,Груды рухнувших вагонов.И солдаты, что убиты,Они вовсе и не люди,Истуканы из пластмассы — Ни семьи у них, ни дома.Есть задачи поважнее:Склеить всё, что сможешь в жизни,Зубы сжав, не устрашитьсяПонесённого урона.А солдатиков, убитыхИ опять готовых к бою,Всех собрать, сложить в коробку — Ни семьи у них, ни дома.Будет всё: глухие будни,Заплуталые исканья,Свето-тени интонаций,Бездны пауз в разговорахО влиянье полнолунья.Ведь и вправду наши души,Окрылённые в скитаньях — Где он, тот заветный дом их?С каждой жизнью всё сначала:От Москвы до ПетербургаСколько статуй командора — все за мной под громовое!Миди-флейта с барабаном.Я звоню — бросают трубку.Наплевать: давно в привычкеЖить от боя до отбоя.Как хирург, решаешь быстро — Всё | Абдейт | До новой жизни! — В интонации нейтральнойКреативные изломы.А соседка у подъезда,Поздоровавшись, вдогонкуМолвит: «Как же вы живёте — Ни семьи у вас, ни дома!»Волны лунного приливаОбновляют Атлантиду:Там по рельсам паровозик,Там, как тени, невесомыВ тихих улочках прохладныхНаши вымытые души,Как солдатики в коробке — Ни семьи у них, ни дома.ДиН стихиДмитрий ИващенкоСтройплощадка
Дома в тумане потонули.Дожди волынку затянули.Дохнуло осенью в июле — сырым, холодным октябрём.Но отчего-то — на мгновенье — нисходит умиротворенье,и возникает ощущенье,что мы с тобою не умрём.Дождей аккорд минорный.Слушайпро небо, пролитое в лужи.А нам от жизни — много ль нужно!Растить детей.И быть вдвоём.Мои заботы непреложны:на всю семью бюджет итожитьда по ночам, когда уснёшь ты,беречьдыханиетвоё…* * *
Долой покровы.Наша ночь густа, имой крест нательный падает на твой…А после — перешёптываться станем.О детях наших.И о нас с тобой.О том, что в жизни что-то не сбылось,но всё же мы по-прежнему вдвоём,и счастье, в общем, — не игла в стогу…Медовыйводопадтвоих волос.Я пью медовый водопад волоси на плече дыхание твоё,как водится, ночами берегу.* * *
В жёлтой дымке — разрез карьерада массивы породы серой…Подставляют БелАЗы спины,в кузова принимая смесь:эти камни, песок и глину.Экскаватор, свой ковш подкинув,черпанул синеву небес.И от буро-взрывных работ,как в падучей,земля трясётся…В рыжий зев котловинысолнцераскалённое масло льёт.Каменщик
При деле ты.И, стало быть, в порядке.Ты почестей в почёте не искал…Растёт стена твоей кирпичной кладки.Проверена отвесом вертикаль.В движеньях точен ты и нравом весел.Кирпич в раствор влипается.Потомна швах излишек выдавленной смеситы ловко подрезаешь мастерком.А в перерыв заштопываешь робу,от дыма сигареты щуря глаз…Пересказать свою судьбу попробуй — судьбу расскажешь каждого из нас.«Фазанка»,армияда производство.Дни праздников — на месяцы труда.И дочь на выданье,и сын подрос твой,и голова твоя уже седа.Бывает, что прихватит поясницу.Бывает, бьёт бодун — не без того.Но чувство правотыв тебе теснится,когда лицо солёное лоснитсяи торжествует кладки мастерство.Стройплощадка
Здесь все, молодой и старый,пашут — за милый мой.Вручную — кряхтячим паром — взяли бетон большой.И харкаемся мокротой.И отираем пот.Под краном, где грязь да грохот,вдатый стропаль орёт.Гружённый ЗИЛокстакаттовыдал и вновь застрял…Работа у нас такая, — каждый квартал — аврал.Но как бы ни было трудно,знаем наверняка,что хлеб наших чёрных будней — стимул для мужика.Бетон и монтаж консолейпереведём в рубли.Земеля, покурим, что ли?..Мозолиладоньпрожгли.* * *
Мой сентябрь, золото пера!..Прель булыжника и травостоя.Хорошо бродить по вечерамв пойме обмелевшего Китоя.Вон гоняют мячик пацаны,на ветвях вороны раскричались,а на пику медную соснытуча наплывает величаво.Здесь, уставшие в походах рьяныхвосемьсот далёких лет назад,выпивали кони Чингисхана.в водах растворившийся закат.Хорошо вдыхать прохлады шёлки внимать берёзе в белых джинсах.Родина,я здесь тебя нашёли печали светлой приобщился.И в дыму оранжевой листвы,и в хандру дождей с вороньим граем — ты руками веток шелести,за собой желая увести,чётки вечеров перебирая* * *
Уж над лесом закат буравиттерракотовую штробу…Самосвалы ссыпают гравий,и бульдозеры грунт гребут.Здесь прокладываем дорогу.Торсы голые.Пыль да пот.В перекур бывший зек Серёгабайку лагерную загнёт.За спиной — километры трассы.Сколько их ещё впереди!А сосняк, от заката красный,сердце грубоебередит.Мы в асфальт закатаем дали — будет память о них легка…Да в стихах моихоседаютпыльюпепельные облака.ДиН антология100 лет со дня рожденияПавел ВасильевВифлеемские звёзды российского снега
И имя твоё, словно старая песня,Приходит ко мне. Кто его запретит?Кто его перескажет? Мне скучно и тесноВ этом мире уютном, где тщетно горитВ керосиновых лампах огонь Прометея — Опалёнными перьями фитилей.Подойди же ко мне. Наклонись. Пожалей!У меня ли на сердце пустая затея,У меня ли на сердце полынь да песок,Да охрипшие ветры!Послушай, подруга,Полюби хоть на вьюгу, на этот часок,Я к тебе приближаюсь. Ты, может быть, с юга.Выпускай же на волю своих лебедей, — Красно солнышко падает в синее мореИ — за пазухой прячется ножик-злодей,И — голодной собакой шатается горе.Если всё, как раскрытые карты, я самНа сегодня поверю — сквозь вихри разбега,Рассыпаясь, летят по твоим волосамВифлеемские звёзды российского снега.* * *
Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,Дай мне руку, а я поцелую её.Ой, да как бы из рук дорогих не упалоДомотканое счастье твоё!Я тебя забывал столько раз, дорогая,Забывал на минуту, на лето, на век, — Задыхаясь, ко мне приходила другая,И с волос её падали гребни и снег.В это время в дому, что соседям на зависть,На лебяжьих, на брачных перинах тепла,Неподвижно в зелёную темень уставясь,Ты, наверно, меня понапрасну ждала.И когда я душил её руки, как шеиДвух больших лебедей, ты шептала: «А я?»Может быть, потому я и хмурился злееС каждым разом, что слышал, как билась твояОдинокая кровь под сорочкой нагретой,Как молчала обида в глазах у тебя.Ничего, дорогая! Я баловал с этой,Ни на каплю, нисколько её не любя.ДиН стихиЛитературное КрасноярьеТатьяна ДолгополоваОт себя
Мы с тобою сегоднявыглядим несерьёзно.Мы с тобою сегоднявыглядим не комильфо.Ведь вчера мы с тобойзажигали коньячные звёзды,о которых мечталсам Даниэль Дефо.Мы с тобою, как робинзоны,куда-то плыли…То ли плот, то ль паром — каждый думал о нём, как хотел.Вот и остров.и мы с тобой без особых усилийпревратили егов пятизвёздочный гранд-отель.* * *
Пусть покажется кому-тонереальной эта встреча:за моим окошком — утро.за твоим окошком — вечер.Относитесь проще к чуду,ведь оно всегда не ново:для меня — приправа к блюду,для тебя — венок лавровый.Опрокинем одним махомодинаковую дозу:мой коктейль — вода и сахар.твой коктейль — вино и слёзы.* * *
Ранним-ранним синим утромв луже плещется звезда.Ей покойно, ей уютно,как за пазухой Христа.А со мной покой не дружит,а моя душа пуста.Оттого ль, что я не в луже?Оттого ль, что не звезда?..* * *
А сегодня в восемьдождь разбился оземь,Бог знает, на сколькомаленьких осколков.Люди знали: этоумирает лето.Так сегодня в восемьпоявилась осень.* * *
Перед сном больше думать не о чем.В голове одни только мелочи.Ни с тобою, ни в одиночествеправить миром мне больше не хочется.И совсем не хочу украдкоюдоставать из памяти сладкое.Всё обдумано, перемечтано.Перед сном больше делать нечего.* * *
Не познал он домашний уют.Он полжизни мотался по свету.И когда ещё люди найдутего письма, лежащие где-то.По карманам полно мелочей:зажигалка, билет на маршрутку…Только не было связки ключейв его старенько кожаной куртке.* * *
Пустеет дом. Всё реже гости.Качели старые скучают.Как много яблок в эту осень…Как много в воздухе печали…Ещё полно тепла и света,ещё не улетают птицы,и паутина между ветокещё на солнце золотится.Но что-то небо бледным стало,а скоро вовсе белым станет.И старый дом вздохнёт усталои на зиму закроет ставни.* * *
Вот и всё.Развязали узел.И при этом никто не струсил.От доверья и недоверьяразлетаются пух и перья.Вот и всё.Умирает птица.Только сердце ещё дымится.* * *
Котёнка положив на пузо,чуть вздрагивая шёлком век,спит моя боль, моя обуза,спит мой любимый человек.ДиН стихиДмитрий МурзинРазрыв шаблона
Замысел для рассказа стал эпопеейВ двух частях: «Выпивка» и «Закуска».Просишь короче? Короче я не умею.Хочешь о грустном? Что же, давай о грустном.Сбегал за литром с первого гонорара.Не приходя в себя, стал «каким-то кем-то».И под фанфары с запахом перегараВносит в культуру свою нетрезвую лепту.Угрюмо твердит, что мы — впереди Европы,Что нету такого ни в Старом, ни в Новом Свете,Что накопили изрядный духовный опыт,Чтоб передать его этим… как его… детям.Держит ответ, не помня о чём спросили.Будет банкет — всё остальное не важно.Потом твердит, что страшно трезветь в России…А пропивать Россию уже не страшно?* * *
Выключи свет. Задохнись в полумороке мрака.Думать о смерти не поздно уже и не рано.Стыдно быть плевелом, но полновесности злакаНе ощущаешь в себе, до второго стакана.Стыдно и тошно. Хоть совесть теперь и не модна.Пули ещё не отлиты, не льются слёзы,Можно дышать, да только дышать свободноНе получается. Даже в презренной прозе.* * *
О. М.
В суставах хруст аттических солей,Век-волкодав и он же век-заноза,Такие нас трясут метаморфозы,Что ваш Овидий, что ваш Апулей.Я — середина списка кораблей.Египетская марка, четверть прозы,Шум времени и Тютчева стрекозы,Московский гной, воронежский елей.Я — смешан рай, и ад, и Ленинград, — С военной астрой вышел на парад.Я — камень, но не камень преткновенья.И с головой, закинутой до пят,В пустом восьмом трамвае невпопадЧитаю вам своё стихотворенье.* * *
C. Самойленко
Музыкант мотив начинает вброд,И становится чуть теплей,Если вдруг аккорд музыкант берёт — Много взял на себя, злодей.Дребезжит чуток барабанов жесть,Духовых потускнела медь,Если всё вокруг принимать, как есть,То останется только петь.Петь и знать, что — кончено, не простят,Петь своё до кровавых слёз…Но верхи фальшивят, низы басят,И весь мир летит под откос.* * *
У Лукоморья — дуб зелёный,Из Александровского сада,И днём и ночью кот учёный,среди кирпичного надсадаИдёт налево — песнь заводит,На розу жёлтую похожий…Там чудеса, там леший бродитУ ног прохожих.Там на неведомых дорожкахпчелиный рой сомнамбул, пьяниц,Избушку на куриных ножкахПечальный сделал иностранец.Там о заре прихлынут волны,Такси, с больными седоками,Там лес и дол видений полны,С особняками.Там королевич, мимоходом,Плывёт в тоске замоскворецкой.Там в облаках, перед народом,Блуждает выговор еврейский.И от любви до невеселья,Там ступа с Бабою-Ягою,под Новый год, под воскресеньеИдёт, брёдет сама собою.Там царь Кащей над златом чахнет,И пахнет сладкою халвою,Там русский дух… там Русью пахнет!Над головою.* * *
Возвращается из командировки муж — небрит, колюч,На день раньше — у жанра свои законы.В скрипичную скважину вставляет скрипичный ключ.В квартире накурено, не прибрано, даже воздух лежит неровно.Время течёт как-то наискосок.Муж вроде только вошёл, а уже проверяет спальню,И любой чужой запах, окурок, носокВоспринимает слишком буквально.Заглядывает под кровать, в шкаф кидается,Открывает, а там электрический свет, поезда, вагоны…И металлический голос: «Осторожно, двери закрываются,Следующая станция — „Разрыв шаблона“».* * *
Герой лирический замаливает нелирические грехи: — Милый автор! Отпусти и дело с концом! — Нет! — отвечает Автор и пишет стихиПро Ложь в обличии женском и Неправду с мужским лицом.Классический треугольник вписан в порочный круг,Стало быть — больше сумерек, меньше света,Герой любит Ложь, Неправда Герою друг…Что ещё нужно Автору для сюжета?Символ? Деталь? Лакомство для ума?Чтобы повествованье буйствовало, кипело,Ложь называет Лирического «моя Чума»,Приходит и говорит: «Время твоё приспело».Герой чувствует себя бабочкой за стеклом,Бьётся в стены своей прозрачной тюрьмы,Выхода нет, и, когда они за столом,Она называет это пиром во время Чумы.По воле Автора бабочка уходит вразнос,Стены прозрачной тюрьмы состоят из трещин,И в одну из них видны Ложь и Неправда, целующиеся взасос,И в жизни Лирического лжи и неправды становится меньше.Автор ставит точку. Автора не гнетётВопрос, кто станет товаром, а кто дельцом,Кто обманет кого, кто кого переврёт:Ложь в обличии женском? Неправда с мужским лицом?* * *
Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном……Но уж лучше эти, они не убьют хотя б.Д. БыковКак бы нам ни стелили, как бы нам ни спалось,Лучше — чтобы убили, чем вот так, как пришлось.Лучше чем эти невольно-вольные стилиВыгибоны, впадины, пируэты…Знаешь, как было б надёжно, если б убили,А не это, вот так, вот этим, вот через это.Потому-то пора уходить со сцены, снимать пуанты, стирать белила,Объявлять об отказе участвовать в этом концерте…Чем, скажите, смерть вам так сильно не угодила,Что всё это вдруг кажется лучше смерти?ДиН стихиАся СенинаВеснушки
Здравствуй, мальчик в зелёной кепке!Ты теперь, по данным разведки,Не один — ну так будь же счастлив,Мой прекрасный.Небо свесило тучек месиво.Посмотри, как глазам весело.Далеко ускакали годы.Далеко ли?Ты себя хоть разок спрашивал,Для чего моё небо раскрашивал,И зачем эти цепи горныеТакие задорные?Ассонанс этих линий судеб.Декаданс. И плевать на судей.«Я тебя никогда не забуду».Если буду.* * *
Зима пришла твоим голосом,Вписанным в буквы неправильно,Вкусом клюквы, снегом заправленным,Другим маршрутом автобуса.Зима пришла. Южным полюсомПовернулась к нашему солнышку.На белом песке — вспомнишь ли? — Пальцы чертили полосы.Зима пришла, как обещано,Коротким письмом — затрещиной — Нежданным, негаданным, правильным,Далёким, родным. Неотправленным…* * *
Дожилась до осеннего солнышка,Домечталась до снежной зимы.Счастье, правда, осталось на донышкеИ успело уже остыть.Руки снова летают в воздухе,Ноги снова танцуют навзрыд,А слова суховатой поступьюУдаляются — путь открыт.Выход найден. И свет расходитсяПо тоннелю в конце души.Только поезд мой не заводится,И растеряны карандаши.* * *
Зимою не хватает слов,Чтоб выйти в лес и стать поэтом,Чтоб сотни тихих голосовПоймать рукой необогретой.Замёрзшей ручкой записатьДупло в столетнем исполине,И на полях зарисовать,Что на ветвях рисует иней.Нет, не удержишь между строкЕловый запах, запах снега,Как пахнет высохший листок,Закат рябинового цвета.Как пахнут сумерки в лесу,Как стонут по ночам деревья.И я с собою унесуХолодный нос и настроенье.* * *
«…вчера мы хоронили Астафьева…»
(из письма)Ненастно. Кладбище. Колодец.День провалился. Пустота.Позади усердно молятся,И крестятся, и говорят.Стоят задумчивые дети,Понять пытаются — никак.Тихонько! Маленькая лестница — одна ступенька. Мрак.Венок венчает тело с осенью,С землёй, с воронами. ВчераОн был. Сегодня проседьюСнег в тёмно-русых волосахПишите! Дождиком по стёклам.* * *
Целуешь в ушки — Мурашки душат.Спокойной ночи! — И сон нарушен.Ничто не нужно,Никто не нужен.Лишь только тыИ километры телефонного провода. — Би-би-биииии…* * *
Раскрошен в детальки, в винтики,В осколки зеркал банальные,Мир в раздолбанном видикеВсё крутится — и это главное!Небо — обои ромбиком,Солнце — паук за дверцею,Такой небритый, с горбиком,Только улыбкой и светится.Стол, исковерканный мыслямиИли бездарной безделицей,Словно земля под листьями,На зелень часов надеется.Часики тикают-такают,Фиксируют изменения:Одно за другим поколения…А может быть, просто квакают?А может — кассету с плеером?А может — стакан с мороженым?Эх, снова весне поверила,Из этих осколков сложенной.Веснушки
Я летала, южный ветерОбрывал с меня пальто.Был февраль лучист и весел,Хоть с метелью — всё равно!Не писалось — не хотелосьСчастье тратить на слова.Раскрылатая незрелость — Разболелась голова:Южный ветер через ушиВыдул все мои мозги.С пустотою стало хужеБез растаявшей тоски.Без растаявшего снегаПадать больно с облаков.Что ж, безумною калекойПриземлюсь среди стихов* * *
Потерпи, я скоро уйду.И молекулы воздуха примут привычные позы,Чтоб тупым безразличием встретить другую беду,И в часах снова тихо затикают-такают слёзы.Не одёргивай штор! Осторожно, собьёшь паутину,Не гляди из окна, когда я на него обернусь,Никогда не играй, не пиши ни стихи, ни картины,Не мечтай, не забудь про свою сероглазую грусть.Потерпи, я уйду от тебя очень скоро.Унесу за собой запах солнца и шорох волос,Я всего лишь твой сон, я приснилась, и это бесспорно,Я всего лишь хочу, чтоб тебе так же мирно спалось.* * *
Всё смешалось. Под ногамиСтало больше света, чем вверху.Мир укутан тёплыми снегами,Небо нянчит солнце облаками,И оно не плачет поутру.Отдавая дань последним сводкам,Пробредет по городу метель,Как всегда, немыслимой походкой,В рукавицах, в шерстяных колготках…В белом месиве увязнет белый день.А когда на небе и на кухнеЛунный блинчик мирно зашкворчит,Как всегда, в районе свет потухнет.Кто ругнётся, кто глаза потупит,Кто зажжёт свечу и промолчит.И мечтая о грядущем лете,Приведём в порядок календарь.Чай с малиной, и под мышкой дети,И опять кончается февраль.ДиН стихиАся АнистратенкоКак мучительно всё заверчено…
и внезапно поймёшь, как мучительно всё заверчено,фотографируя взглядом раннюю синевусумерек. серебрящиеся навершиятруб. эти трубы и крыши. мёрзнущую Неву.дым, застывающий в небе. кильватер праздника — осыпи ёлок, редкие фонари.разом охватишь и вдруг понимаешь — разное.видишь себя внутри.вдруг понимаешь, что время — твоя материя,вязкое сопротивление, плоть борьбы.что золотые низки с бусинами-потерямиярче других любых,и что любимый, единственный в своём роде,милое сердце, родная душа, фантом,делает всё не то. и на этом вы сходитесь.ты точно так же делаешь всё не то.ты из всего, что дано, берёшь — что заказано.черпаешь слой за слоями внутренней немоты,пусть заполняют пространство мечты и разумакниги. воображаемые коты.пироги в воскресенье. часы в абажурном свете.мирная повторяемость сонных фраз.всё, что так важно. ты делаешь всё, чтобы этогоне было, не получалось. здесь и сейчас.ибо твоё откажет в счастливых средах.ибо твоё — твой голос и твой живот — малопривычны к простому. ты — сумасшедший шредер,распускающий мир на нарезку из слов. и вотестествознатель ещё, полоумный физик,вычисляющий, сколько раз надобно — так и так — грохнуть этот хрустальный шар,этот дар совершенной жизни,чтобы разбился.и выбросил белый флагтвой паразит, окаянный твой — будьте-нате…а всё равно будешь чуять, едва жива,как, не мигая, молчит этот внутренний наблюдатель.ищет слова.* * *
это то что сидит внутриэто внутренний лабиринтэто бездна без минотавране смотри в неё не смотриэто то что живёт во мнене отбрасывая тенейесть и пить молодец не проситтихо дремлет на самом днетак-то вроде простая бабас ранним проблеском сединызажигаю по жизни слабозаурядная, как блиныв нужном месте имею узостьв нужном энную ширинуне чураюсь простых союзовне вступаю ни с кем в войнуно прорвётся всегда не в срокне заткнёшь ананасом ротвечно ляпнет чего попалосо значением между строкэто просто как дождь и снегэто можно смотреть в окнемне же мал золотник да дорогзаховаю и нет как нети живи на своём краюсвято веруя в ай лав юкак в обрывки других материйиз которых фантомы шьютсолнце слепит глаза — идиправда режет глаза — идине оглядывайся заманитне задерживайсяв груди* * *
забывается всё телесное всё живоевсё что надвое разделено умножалось вдвоелето сдаёт меня осени без конвоятолько память зрачка цепляется за июньгде жизнь твоя как ранение ножевоевспарывает моюрезано колото бережно безутешнонежно ты помнишь как это было нежнона том краю землигде под времени прессом слиплись встречаразлукаесли память руки забывает вторую рукусамый воздух вокруг болитвоздух в котором мы заведены кругамипо часовойграбли свои пересчитывая ногамичеренки головойбудто бы ожидая что кто-то третийскажет иди сюда здесь нора теплоздесь я укрою тебя — и тебя — от смертиздесь за пределом слова покуда стеклянный шар от стеклянной стенкивновь оттолкнувшись катится в никудаи кармин наших тел победили уже оттенкихолода: асбест иней туман слюдаи непонятно (разглядываю заусеницына пальцах забывших наощупь твоё плечо)почему в этот раз ножевым зацепило сердцеименно а не что-нибудь там ещё* * *
говоришь сам себе, что прошла зима,пережил то, что смог; что не смог, — оставилтак, как есть; не сошёл до конца с ума,закалился в процессе не хуже стали,вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь — подкормить голубей у седой скамейки,рассказал им, что свил сам с собой гнездотам, внутри, где прописан до самой смерти,рассказал им, что видел плохие сны,что на кухне пригрелся у батареи,но зимы не растопишь ничем земным,а земное в тебе, говоришь, стареет…рассказал бы ещё, но в ушах свистит,и карман обмелел, и ладонь пустая…иногда для того, чтобы всех простить,одного воскресения не хватает.* * *
и когда ты стоял прижавшиськ ограждению на мостуглядя как грохоча ужаснопоезд сыплется в темнотуи когда на тебя дохнулосквозняком из других глубинпробрало ли подземным гуломутешался ли что любимпоспешил ли нарезать водкипрослезился ль ночным письмомчто ты понял своим короткимголубиным своим умомотдавать целовать не охатьне считать за плечом тенейа потом налетает грохоти утягивает в тоннель* * *
портятся отношения с тишиной.все умолчания перестают быть мной.это ещё не рупор, но шаг к трибуне.как говорил один милый, «ты говори,ибо, когда я скажу, что в моём „внутри“,места уже не будет».пользуйся этой спиной, этим плечом.пользуйся тем, что я пока ни о чём.тем, что сижу за стеной своей тишины иотгородилась листом, монитором, холстом,чтобы любое, выплеснувшись, потомжило с моей стороны,так скопидомно, по-жмотски — во мне, со мной,переполняя копилку стихов и снов.места не хватит — значит, пора расти.так что, когда я впою ещё пару нот,бойся любой, кто осмелится подойтиближе шагов пяти.ДиН критикаНина Ягодинцева«Всё душа твоя запомнит..»(о стихах Татьяны Четвериковой)
Избранное у поэта почти неизбежно складывается в мегастихотворение о его жизни и его веке. Название книги известной сибирской поэтессы Татьяны Четвериковой «Собирая время» напрямую подводит нас к этой мысли. Стихи, написанные в разные годы и с разными чувствами, оставаясь в избранном полновесными и самостоятельными, одновременно становятся и строчками, штрихами, образами, сплетающими пёстротканое полотно жизни.
Избранное Четвериковой охватывает период с 1972 года по настоящее время. Более 35 лет — это, действительно, целый поэтический век, вместивший в себя и ушедшую эпоху социализма, и её роковой слом — и то, что привычно называется мало осознанным нами пока словом «современность». А ещё — те пласты истории, которые таинственно открываются по созвучию, по стремлению человека понять себя и свою страну:
Князь Владимир! Будь проклят за то, что ни разуНе молилась богам, как и я, — светлоглазым,Русокосым богиням, что деток славянскихОкунали в Днепре — не в волнах иорданских…По поводу таких времён, какие выпали нашей стране, на Востоке говорят:
«Не дай вам бог жить в эпоху перемен»,
а в России Фёдор Тютчев в позапрошлом веке сказал совершенно противоположное:
Счастлив, кто посетил сей мирВ его минуты роковые — Его призвали всеблагие,Как собеседника на пир…По сути, это времена, когда человек волей-неволей вынужден искать опору не во внешнем миропорядке, а в себе самом, в своём характере, в личной внутренней силе. И мир вокруг себя приходится выстраивать по собственным меркам, сообразуясь прежде всего с любовью и совестью.
В конечном итоге оба приведённых высказывания на практике, в реальной жизни оказываются верными. Без проверки «на излом» человек никогда так и не узнает своей истинной силы, но бесчисленная череда разочарований и утрат неизбежно надрывает его сердце. Что уж говорить о поэте, который не оставляет непрожитым ни одно глубокое чувство, который со-чувствует всем и всегда говорит не только от своего имени, но и от имени всех бессловесных и бесследно сгинувших…
Эх, Россия! До крика, до боли, до слёз!Ты порою бываешь, как мачеха, злая.Поминальные свечи октябрьских берёзВсё горят, не сгорая, на землях Кулая……Всё быльём поросло… Здесь никто не живёт.Но как сильно сердца занозило!Закипает слеза… Нас несёт вертолётНад огромною братской могилой…И всё-таки именно поэт счастливый человек — с Божьей помощью он сам ткёт полотно своей жизни из подручных снегов, дождей и радуг, безутешного отчаянья и безоглядного счастья, и суровая основа этого полотна — любовь. Не красивая романтичная сказка, которую обещают мечты на заре туманной юности, а светлая, но порой и страшная, беспощадно жестокая истина, которая собирается по крупицам как опыт достойного переживания жизненных трудностей и трагедий, разочарований, предательств и разлук. И чем крепче основа-любовь, тем надёжнее ткань бытия. Об этом прямо говорит сама поэтесса:
И даже если тяжела,Любима жизнь, а не постыла.Свободу я пережилаИ несвободу полюбила.Любая радость — за труды,Любая милость — по заслугам.Не разлюбила свет звезды.Но научилась бресть за плугом.Одёрнет жизнь меня — не сметь!И вновь надежды всё впустую.Я не привыкла к слову «смерть»,Но против смерти не бунтую.Непросто мудрость мне далась,И всё же, кто из нас в накладе,Когда ребёнок, наклонясь,Листает школьные тетради.Когда друзья нагрянут в дом,Когда нахлынет дождь в июле…Горчит полынь, грохочет громИ сладки леденцы сосулек…Мегастихотворение Татьяны Четвериковой — полотно, наполненное светом, щедро и ярко расцвеченное чувствами, и прежде всего оно — о любви: о Родине, о Сибири, о её деревьях, зверях и птицах — полноправных спутниках жизни. О близких и далёких людях, о друзьях и о детях, живущих в этом времени, в этой непростой, но безоглядно
любимой стране. Безусловно, в главном Четверикова — счастливый человек и счастливый поэт: у неё практически нет повседневности. Её быт пронизан музыкой насквозь, жизнь её души переплетена с жизнью природы, её любимый город Омск любим верно и преданно, да и он, хранитель самых светлых и горьких мгновений судьбы, отвечает ей сердечной привязанностью, одно из свидетельств которой — сама эта книга…
Стихи событие за событием проживают жизнь поэтессы. Они очень конкретны в своих действиях: в трагические минуты утверждают правоту выбора и укрепляют уверенность, в наблюдениях — размышляют, в переживаниях — рождают музыку. В этом, наверное, и заключается их главный смысл: вносить свою правку в торопливый текст повседневности, делать его из черновика — чистовиком.
Быт у Четвериковой естественно и закономерно превращается в со-бытие, объединяющее всё живое вокруг простыми и таинственными узами. Но он не теряет при этом и своей реальности, материальности, весомости: оставаясь собой, в музыке приобретает глубину, а во многих сюжетах стихотворений — и символическую значимость, серьёзную или мягко ироничную. Это равно относится и к ключевым моментам жизни, и к вполне житейским мелочам.
…Суров и точен ежедневник,Вот на стихи он не горазд.И не заполнена страница,Где записать хотелось мне:Попасть под дождь, опять влюбитьсяИ не проспать звезду в окне…Уж очень по-русски и по-женски — постоянно уметь видеть в обыденном присутствие высокого и вечного. Вот, например, стихотворение «Купаем чёрного кота…»: здесь мелочи бытового (и даже где-то вполне комического, забавного) события переливаются радугой светлых чувств, как пузырьки мыльной пены. И в итоге юмористическая картинка, где ребёнок радуется, мужчина нервничает, а чёрный кот, вопреки всем законам жанра, становится белым в мыльной пене, и, может быть, именно поэтому норовит вырваться и удрать, — всё это оказывается для женщины, лирической героини, символом полноты жизни, устойчивого в вечном движении миропорядка.
Кот вырывается из рук.Всё норовит к дверям, к дверям…Но крепко милый держит лапы,Хотя и зол, и поцарапан,И надоело всё к чертям.Я улыбаюсь…Дело в том,Что в шумные минуты этиЯ понимаю: есть на светеЛюбимый, сын, и кот, и дом.Что жизнь трудна, но не пуста,Что многое ещё свершится.…Кричит ребёнок.Милый злится.Купаем чёрного кота.Но сквозь призму того же бесхитростного на первый взгляд стихотворения вдруг постигаешь: через сколькие же испытания, через какие глубокие трагедии прошла душа лирической героини, раз она так тонко научилась ценить мирную повседневность, радоваться ей и восхищаться, видеть в ней надежду на будущее… И здесь уже явно просвечивают конкретный характер, судьба, и совершенно по-иному звучат многие стихи книги.
Мне всё труднее и тревожней,Мне всё больнее оттого,Что я лишь травка-подорожникПути и сердца твоего.Мелькают дни, приходят сроки,Раздумий сроки — не мечты.А я всё травка на пороге,Которой раны лечишь ты.Я не скажу тебе: доколе?Я молчалива, как трава.Но прорасту в широком полеИ разве буду не права?Пожалуй, именно характер и судьба составляют главный смысловой стержень «Избранного» Татьяны Четвериковой. Это ключевые понятия книги. От одного лирического сюжета к другому они прорисованы чётко и рельефно: в открытых настежь диалогах и исповедях, в привычных размышлениях и дорогих душе поэтессы пейзажах, в полемическом азарте и молчаливой печали.
Так бывает всегда, когда стихи глубоко прорастают в жизнь, становятся в определённом смысле даже её опорой. И оттого духовный опыт выходит за пределы личного, приобретает иную, общую значимость. Буквально с первых стихотворных строк можно понять, какого дорогого собеседника подарила тебе книга.
Мои глаза полны тайгою:Листвой, иголками, травою,Цветами, что цветут без счётаИ в небе синим вертолётом.Мои глаза полны тайгою:Зелёной, красной, золотою — Любою краской, но не серой.Сейчас глаза наполнят сердце.И станет сердце — не иначе — Простым, доверчивым и зрячим…Поэтическое полотно бесхитростно и достойно рисует характер и судьбу русской женщины — нашей современницы. Она открыта миру, она умеет быть и нежной, и сильной — а когда глубоко вчитываешься, понимаешь, что истинная женская сила нисколько не умаляет истинной нежности, наоборот — делает её ещё более глубокой, беззащитной и ранимой. Лирическая героиня Четвериковой живёт любовью, и (в этом — главное) по большому счёту ей куда важнее любить, чем быть любимой: дарить, отдавать, а не брать. Тут и без объяснений понятно, почему такая любовь обожжена беспощадным веком, как крутым сибирским морозом. Но только смутно и трепетно можно догадываться, почему беды делают её только мудрее и могущественней.
Короткое время — берёзы цветенье.Как в юности, сердце тоска и смятенье.Тогда — о грядущем, теперь — о минувшем.Мы в доме вечернем все лампы потушим.Мы будем глядеть не на улицу — дальше.В то давнее время без горя и фальши.А маленький дождик шуршит, словно ёжик.Хорошее время зелёных серёжек.Да жаль, не в одно мы окно наблюдаемЗа ранней звездою и поздним трамваем.Ни голос подать, ни коснуться рукою.Но соединяет нас время такое,Когда по России — берёзы цветенье:Смятенье, восторг, сожаленье, прощенье…Поэтическое избранное Татьяны Четвериковой традиционно во всех добрых смыслах этого ныне не слишком приветствуемого слова. Традиционно лирическая героиня тождественна автору — и это надёжный залог искренности и достоверности.
Такая боль — до позвонков.Я вся — сплошной болящий вывих.Не надо мне твоих звонковИ монологов торопливых.Я путаю, где сон, где явь, — У боли нет щадящих правил.Оставь меня! Оставь! Оставь!Как ты уже меня оставил…Традиционен круг тем — а ведь каждая жизнь проходит по этому кругу, но ни одна не повторяет другую, и каждый со своими испытаниями встречается один на один. Именно поэтому, сколько ни изобретай формально-содержательных новшеств, главное, жизненно важное всё равно остаётся неизменным, и к нему неизменно приходится возвращаться.
Только б на улицу, через порог,Трудно учиться на чьих-то примерах!Сколько сирени на рынках и скверах,Май на исходе — последний звонок…Ложь и предательство — выдумки, бред.Всё это глупые старые басни.Жизнь — хороша! И ничуть не опасней,Чем переход на положенный свет.Шаг — до люби, до мечты, до звезды.Девочка спит в страшном мареве мая,Может быть, к лучшему, не понимая:Только полшага — до взрослой беды…Из этого переживания столь же традиционно рождается другое: материнское, учительское, а по сути и судьбе — одно из программных, магистральных:
Время — пырх! — и только видели,Унеслось за облака.Не соперничай с учителем,Воспитай ученика.Береги его, пока ещёНе обучен, робок, мал.Все препятствия по камешкуРазбери, чтоб не упал.Научи, чтоб не примеривалПьедесталов и корон.Пусть растёт высок, как дерево,И открыт со всех сторон…