Вихрь отталкивал их от берегов, отталкивал на средину реки.
Они сталкивались и, толкая друг друга, наносили друг другу всё новые повреждения.
Казалось, что две мощные стихии, ураган и вода, сговорились между собой и поклялись истрепать, уничтожить и погрузить вглубь Иртыша эту красивую флотилию и этих людей, таких весёлых и беззаботных несколькими часами ранее.
Увидев освещённое помещение и множество мужчин на дворе, несчастные потерпевшие начали стрелять из пистолетов.
Это был призыв о помощи, просьба спасти.
Но даже при искреннем желании помочь — уже было поздно, не хватало людей, не хватало тросов, а притом стихия разыгралась — дождь лил ручьями, вихрь ломал придорожные деревья, которые с треском валились во двор. Неустанно рокотал гром, сверкали молнии и, словно стрелы, вонзались в Иртыш и тонули в бурливых глубинах реки.
Страшная это была буря.
К счастью, продлилась она недолго, как это нередко бывает летней порой.
Когда ураган и молнии немного притихли, офицер велел солдатам отпрягать коней от возов и мчаться верхом в город за людьми, верёвками и повозками. Нас задержали, полагая, что при спасательной акции наша помощь может понадобиться.
Чёрные угрожающие тучи по-над рекой, над степью и над берегами реки поплыли на север и вскоре совсем исчезли за далёким горизонтом.
Иртыш совершенно успокоился.
Только баранки, или пенистые пятна, плывущие по спокойной сейчас глади воды, говорили о прежнем бесновании реки, а также о последствиях страшной бури.
Притом положение флотилии оказалось весьма небезопасным. Усилия матросов прибиться или хотя бы приблизиться к берегу, откуда можно было ожидать помощи, оставались тщетными.
Ветер упорно толкал лодки к середине реки, к самым глубоким местам.
Женщины в лодках жалобно кричали:
— Спасите! Спасите! Господи и Святой Николай Чудотворец, спасите!
— Сейчас! Сейчас! Успокойтесь! Прошу покорно! — изо всех сил своих юных лёгких кричал молодой офицер, размахивая белым платком, привязанным к длинной жерди, указывая в сторону Омска, чтобы потерпевшие поняли, что из города вскоре должна приспеть помощь.
Более всего пострадала ладья с пурпурным парусом, именно та, в которой сидела генеральша Шрамм с омской знатью и петербургскими гостями.
Флаг с надписью «Mon plaisir» был продырявлен.
Не двигаясь с места, ладья углублялась в реку, она всё больше тяжелела. Матросы что-то мастерили на дне. Очевидно, пытались заткнуть образовавшееся грозное отверстие.
Дамы в промокших платьях встали на скамьи, мужчины шапками выливали набравшуюся воду из лодки и переходили из одного конца в другой, чтобы удержать её в равновесии.
Один за другим с «Mon plaisir’а» выкидывали утяжелявшие лодку предметы: ковры, всякие корзинки, коробки, шали, зонтики, дамские накидки… Всё делалось для того, чтобы облегчить набиравшую воду лодку.
Но, несмотря на все усилия, она погружалась всё больше… Казалось, ещё мгновение, и она пойдёт ко дну…
А люди из Омска, позванные на помощь, не прибывали. Всё не прибывали.
Другие судёнышки, входившие в состав флотилии, несколько приближались к причалу.
Только ладье с пурпурными парусами грозила неминуемая и быстрая гибель.
И тут на лодке «Mon plaisir» поднялся какой-то солдат, до тех пор занятый работой вместе со всеми.
Видимо, его подозвал генерал. Солдат приблизился и салютовал.
Генерал дал ему какой-то короткий приказ.
Солдат вновь отсалютовал.
Затем снял одежду, обнажив свою богатырскую постать, снял фуражку и бросил на дно лодки, глянул в опять распогодившееся голубое, чуть порозовевшее небо, трёхкратно перекрестился, широко расправил плечи и кинулся в реку, крикнув:
— Господи, помилуй!
«Mon plaisir» сильно заколыхалась, а потом сразу же чуть приподнялась.
Вся флотилия прогулочных лодок с «Mon plaisir'ом» счастливо избежала потопления и не разбилась во время бури, а была чудодейственно спасена.
Генерал Горчаков и генеральша Шрамм затеяли ещё более захватывающую охоту, чем было запланировано ранее.
Очевидно, такой праздник должен был компенсировать прибывшим из Петербурга чиновникам неудачную прогулку по Иртышу, испуг и пережитые волнения, когда они попали в бурю, которая разбушевалась именно здесь.
Потому мы вновь отправились на следующий день в бор, прокладывать дорожки, строить из дёрна и мягкого мха скамейки, мастерить из веток шалаши, в которых охотники могли бы отдохнуть, и беседки, где будут расставлены роскошные угощения.
На третий день после бури, когда после работы в лесу мы по берегу Иртыша возвращались в острог, конвойные предшествующей партии каторжан подбежали с криком:
— Андроник Оноприенко!
В их голосе звучала жалость, горечь и испуг.
Они многократно клялись, повторяя беспрестанно слова какой-то молитвы, что дорогу им загородило какое-то ведьмовское видение.
Вся ватага каторжников остановилась.
— Ну-с! Чего стали? Чего подняли такой гвалт? — допытывался дозорный.
В ответ один из конвойных опустил руку, указал на землю и дрожащим голосом опять закричал:
— Андроник Оноприенко!
На влажном песке лежал труп.
Синий, распухший, с открытыми глазами лежал труп того солдата, который тремя днями ранее кинулся в Иртыш с ладьи «Mon plaisir»…
Попал в самую глубину и утонул.
Никто о нём не беспокоился.