— Это не моё открытие. Это — наша российская болезнь: полная апатия к печатному слову вообще. Я обычно смотрю и думаю: «Кто-то всё-таки, может, остановится? Там надпись-то — два слова прочитать». Нет, идут, опустив голову. Причём — даже работники культуры. Зачем, спрашивается, приходят? Увидят памятник Ленину, стоящий в уголке, посвящённом мартеновцам, хихикнут: «А-а, Вова! И ты здесь?» Или есть у нас репродукция известной картины Перова «Охотники на привале» с полым пространством вместо голов. Вот тут, где надо головы свои просовывать и, фоткаясь, кривляться, — они могут плясать и кричать, и визжать до упаду.
— Помните, когда-то Чингиз Айтматов в своём романе «Плаха» применил выражение «манкурты»? Это несчастные люди, не помнящие своих корней. А в нашем случае это наглядный пример того, какие всходы может дать тотальный общественный крен в сторону развлечений.
— Власть имущим очень даже нужны эти самые крены. Я как-то ночью включил телевизор: симпатичная девушка-ведущая программы и напротив неё мужик-сексолог. И вот этот самый хмырь объясняет девчушке, как правильно увеличить член. Она подзывает из числа зрителей свою сверстницу и спрашивает: «Как вы считаете, какой, по вашему мнению, должен быть член? Та отсекает руками в воздухе: „А вот такой!“» Ну ладно. Ночь на дворе. Включаю телевизор днём. Смотрю: повторяют ту же самую программу! Поэтому что им слова Астафьева, тем более сказанные не в бровь, а в глаз: «Ухожу из мира чужого, злобного, порочного…» Разве не прав Виктор Петрович? Вот он, тот самый «порочный мир», не сползающий с телеэкранов и давно уже прописавшийся по ту сторону «Останкино»! Это делается специально и планомерно, чтобы отогнать наш народ от здравых мыслей. Потому что, если он посмотрит на Россию трезво, то вспомнит наконец своих отцов, дедов и прадедов, которые наверняка представляли себе не таким наше «светлое будущее».
— У вас на некоторых домиках в парке есть уведомления, за которыми чувствуется постниковская рука: «Мы приветствуем русские песни и классические мелодии. Но! К сожалению, встречаются среди Вас любители „музыки“ в ритме работающей пилорамы. Подобная псевдомузыка на территории нашего музея недопустима». Насколько придерживаются посетители парка и его гости этого предписания?
— Кто-то придерживается, а кто-то и нет. Иногда говорят про свои копейки, которые они нам платят, и поэтому им ничего не докажешь — они, дескать, приехали оттянуться по полной, так, как их научило родимое телевидение. Подобно тому, как сейчас привилось неприятие к печатному слову, так и с музыкой: этим «звукам пилорамы» уже «все возрасты покорны». Бывшие пионеры пройдут — тра-та-та, тах-тах-тах-тах!.. Пенсионеры — то же самое. Никто давно уже не поёт не то что русские песни, а просто — мелодичные. Какой там джаз — шансон хотя бы включили! Нет, телесами трясут — тух-тух, тух-тух. На этом фоне гориллы смотрятся благороднее.
— Но, допустим, вы через усилитель включаете у себя в парке песни Дмитрия Хворостовского, а захожу я в ваш кабинет — для внутреннего пользования поёт Вилли Токарев. Ох, и двойствен русский человек!..
— Я же один сижу — мне скучно. Это — во-первых. А во-вторых, Токарёв, что ни говори, — прекрасный исполнитель шансона. Что ни песня, то — мелодия, к тому же — жизнерадостная. Так что я своих принципов по отношению к «псевдомузыке в ритме работающей пилорамы» не нарушаю.
— Ваш парк за более чем 25-летнюю историю посетило немало иностранцев. Чем, на ваш взгляд, отличается их восприятие от нашего?
— У зарубежных экскурсантов, особенно у их пенсионеров, очевидно, другие бытовые условия, поэтому иностранных посетителей отличает, как правило, здоровое любопытство. Чего не скажешь о наших. Однажды парк навестили американские евреи, и меня удивило, как им было интересно залезть в баню по-чёрному, всё там потрогать и запечатлеть. Наши посетители — от молодых до старых — близко не подойдут. Начинаются ухмылочки: типа сажно, грязно, да мы таких бань — видали-перевидали! Как-то в крестьянский дом вошла японская делегация, увешанная фотоаппаратами. Восторженное и уважительное племя. Оставили отзыв в альбоме для посетителей: «Нам очень понравилось. И, прежде всего, — отношение к собственной национальной культуре. Мы, японцы, так же относимся к своей и когда видим, что люди другой национальности проявляют по отношению к собственной культуре то же самое, нас это очень трогает».
— Чусовской парк в прямом смысле этого слова прошёл огонь, воду и медные трубы. Пожары, наводнения, кражи, изъятие экспонатов. Что за история произошла у вас с конфискацией пулемёта «Максим»?
— Это было в начале «лихих 90-х». Некие ребята, уже имевшие судимости, видимо, не совсем трезвые, налетели на нашу экспозицию, посвящённую Великой Отечественной. В своё время народный депутат по РСФСР, начальник политуправления Уральского военного округа, генерал-лейтенант Олег Зинченко, когда побывал у нас, тут же спросил: «Чем помочь?» Я ответил: «Помогите мне с вооружением». — «А что надо?» Я разве что только танк на радостях не попросил, а так — пушку, пулемёт, автомат, винтовку и пулемёт «Максим» — всё приволокли!
Но в России же житьё-бытьё движется волнами. И вот пошла волна учёта оружия. И когда эти пацаны утащили у нас разобранный автомат и «нерабочую» винтовку, к нам явился капитан милиции с подчинёнными: «Мне приказано изъять у вас пулемёт „Максим“». Говорю: «У него даже ствола-то нет. Вырезан, там — один кожух. Механизм не работает». — «Всё равно это оружие!» Конфисковали. Я пошёл к нашему тогдашнему мэру Бурьянову. «Скажи, — говорю, — этим стражам правопорядка, что они ерундой занимаются!» Он: «Ты понимаешь, какая обстановка!.. Война в Чечне. Подождём других — лучших — времён…»
Я взял и позвонил в Пермь своим знакомым, имеющим связь с ГУВД. Звонок оттуда: «Чего они там совсем, обалдели?! Забирайте пулемёт обратно!».. Я думаю: раз они забрали, пусть они и привезут. Говорю нашему начальнику милиции: «Так, мол, и так, ваше руководство сказало…» Жду-пожду — нет пулемёта. Приехал в милицию сам. Там «утешили»: «Мы пулемёт сдали в металлолом!».. Кинулся выяснять дальше: «Отдали в переплавку». А потом я узнал, что наш музейный «Максим» перекочевал на дачу одного из самых известных в Пермском крае людей. Ныне он возглавляет одно из прибыльных министерств России. И якобы даже демонстрировал пулемёт журналистам.
— Всё-таки Маяковский далеко глядел: «Моя милиция меня бережёт». Вот она и бережёт «самых известных и самых прибыльных».
— Тогда параллельно с этим вспоминается ещё одна история. Поднялась очередная волна учёта всех картин и икон, представляющих художественную ценность. Я говорю: «У нас икон старинных нет. Один новодел». Повёл прибывших милиционеров в храм. «Вот, смотрите: только что написаны местным художником». — «Это что за двери?» — спрашивает некий чин, указуя на царские врата. Поясняю: «Алтарь. Туда ни в коем случае заходить нельзя». У них на руках — амбарная книга. С милиционерами — девица, бухгалтер вытрезвителя. И только вышел я на пять минут из церкви, обратно захожу: царские врата открыты, за престолом (самым священным местом в храме!) сидит эта самая девица и что-то вписывает в свою амбарную книгу. Чем не булгаковщина? Потом через пару недель приезжает к нам отец Савватий из монастыря. «У вас же, чувствую, кто-то был в алтаре?! Как же так? Церковь может сгореть!»..
И — сгорела. Но до этого я позвонил нашему начальнику милиции: «Ваши дуролобы сделали то, что нельзя делать ни в коем случае, — зашли в алтарь и бабу туда затащили! Нужно немедленно переосвящать храм. Везите священника». С того конца провода доносится: «А у меня бензина нет».
— Вместо сгоревшей церкви вы построили новый, красивый храм Святого Георгия. Двери, я вижу, в него, как правило, всегда открыты. При этом вы сами рассказали, что пару раз из него уже крали иконы. Вы вешаете на место прежней новую, прикручиваете на сей раз шурупами — всё равно, вырывают «с мясом». Но двери в храм не закрываете.
Это своего рода — красноречивая фигура воспитания?
— Я считаю, что только больной человек, в данном случае, наркоман, может украсть в храме икону. В конце концов, если вспомнить героиню пьесы Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» Валентину, которая едва ли не каждый день прибивала доску в заборе, чтобы люди не лазали в дыру, то, согласись: наверное, она это делала не по собственной придури, а в твёрдой уверенности, что рано или поздно люди станут людьми, а не ужами, которым надо куда-либо протиснуться. — А помните, как мы поехали к отцу Савватию в Верхне-Чусовские городки и вы там в его церкви приняли обряд крещения? Вам тогда исполнилось лет семьдесят. Не больше.
— Да, и поэт Юрий Беликов, выходит, который меня моложе лет на тридцать, стал моим крёстным отцом.
— С той поры вы — верующий человек…
— Не надо преувеличивать. Я воспитан при доброй советской власти и таких, как я, трудно переломить, чтобы в них пробудилась истинная вера. Поэтому всё то, что связано с православием, я воспринял очень положительно и серьёзно, но глубоко вникнуть в это дело мне до сих пор не удаётся. Я каждый день хожу в храм, обязательно перекрещусь, но на этом всё и заканчивается — наизусть я не знаю ни одной молитвы. Мне скрывать нечего — я чувствую себя абсолютно советским человеком. Если бы меня, как Чапаева, спросили: «Ты — за большевиков али за коммунистов?» — я бы сказал, что за большевиков, но никак не за последних коммунистов, тем более, — комсомольцев. Это они угробили великую страну. Жил у меня один хороший знакомый на Красном посёлке. У этого старика был самый лучший дом и хозяйство. Поэтому его выбрали квартальным и он находился в постоянной связи с властями. А поскольку любил своих коров, и гусей, которых пас сам и приводил к нам на «Огонёк», где много всякого разнотравья, мы частенько встречались и разговаривали. «Товарищ директор, — говорил старичок, — я часто бываю в исполкоме — смотрю, какие там порядки, вникаю во всё. И, знаешь, что я тебе скажу: вот я прожил жизнь — помню и Гражданскую, и раскулачивание, но всё равно: лучше советской власти ничего нет. Одна беда — дуракам досталась».
Вышло так, что во время чудовищного сычуаньского землетрясения, за несколько минут унёсшего жизни тысяч китайских детей, я была в Китае. И, хотя Харбина, в университете которого я в то время училась, катастрофа не коснулась, мне, как и другим многочисленным иностранным студентам, пришлось вместе с китайским народом ощутить её трагичность. В комнатах нашего общежития не было телевизоров, но мы ежедневно получали все новости о катастрофе от наших преподавателей — на целую неделю наши занятия в университете вышли из обычного русла, и вместо того чтобы читать учебники, мы читали на уроках статьи из китайских газет, повествующие об ужасах стихии, а вместо того, чтобы объяснять грамматику, преподаватели рассказывали нам очередные трагические подробности.
Наиболее сильное и тягостное впечатление произвёл на меня рассказ госпожи Чен — это старшая, наиболее опытная из всех наших преподавателей, в то время руководившая нашим учебным процессом, необычайно добрая и необычайно эмоциональная пожилая женщина. Рассказывая нам об ужасах землетрясения, она несколько раз расплакалась — и, наверное, тяжелейшее эмоциональное напряжение, мгновенно нам передавшееся, оказало на нас даже больший эффект, чем страшное содержание её речи.
Наша небольшая группа состояла из трёх корейских студенток и нескольких русских. И когда госпожа Чен перешла к рассказу о том, что среди спасательных команд, прибывших из разных стран на место землетрясения для того, чтобы извлекать пострадавших китайцев из-под завалов, были команды из России и Южной Кореи, она со слезами поблагодарила нас, как представителей русского народа, и нам поклонилась, а затем таким же образом выразила благодарность Корее. Меня одновременно растрогал и смутил её страстный порыв. В китайцах очень сильно чувство сплочённости, каждый из них ясно осознаёт себя частью целого, частью собственного народа. Это отчётливо ощущалось и после трагического землетрясения, когда китайский народ всеми силами поддерживал пострадавших — в фонд помощи потерпевшим бедствие огромные суммы жертвовались китайскими знаменитостями, многочисленными представителями китайских диаспор со всех уголков света; огромное количество китайских студентов также жертвовали деньги — понемногу, кто сколько мог. Китайцы ощущают себя народом. Потому-то наш уважаемый пожилой преподаватель так ясно видела и в нас, трёх или четырёх двадцатилетних русских студентках, представителей нашего народа.
То, что китайским детям из пострадавших от землетрясения провинций был обеспечен отдых на территории России — по-моему, блестящий шаг нашего правительства. Не затрагивая политику, можно сказать, что это принесло радость девятистам детям, хоть сколько-нибудь сгладило эмоциональное потрясение, полученное ими во время трагедии, неимоверно расширило их кругозор, подарило их детскому сознанию такие богатые впечатления, какие среднестатистическому китайскому ребёнку и не снились — большинство детей приехало из деревень, и многие за свою недолгую жизнь ещё не видели больших городов, не летали на самолётах, а некоторые даже фильмов не смотрели. Хотя наших детишек вряд ли можно назвать среднестатистическими — отбор вёлся строго, и почти каждый из приехавших детей — лучший ученик своей школы, или же маленький герой, во время землетрясения помогавший спасать людей.
Как и девять других студентов нашего факультета, я устроилась работать переводчиком при китайской делегации из провинции Ганьсу. Эта делегация состояла из девяноста детей и десяти — пятнадцати взрослых: министра, сопровождавших детей преподавателей, переводчиков, врачей, журналистов китайских газет и телевидения и т. д. Вопросы, связанные с формальностями, размещением, отдыхом, времяпровождением детей, помимо руководящих лиц, решали пять организаторов из Дворца пионеров. Мы же, переводчики, должны были выступать как помощники этих организаторов: с помощью нашего китайского помогать реализовывать запланированные ими мероприятия, осуществлять необходимое общение с детьми, помогать детям решать какие-либо бытовые вопросы. Я была счастлива возможности работать с детьми — на тот момент я только вернулась из Китая, и, скучая по Поднебесной и оставшихся там друзьях, я была рада любой возможности общаться с китайцами и практиковать язык. Признаюсь, первоначально я побаивалась браться за это дело — на работу меня нанимали как переводчика, и слегка настораживала мысль о том, что я могу оказаться некомпетентной. Ведь всем известно, что на территории Китая распространено огромное количество диалектов, и нередко китайцы, проживающие в разных местностях, с трудом понимают друг друга. Чего же ожидать от нас, студентов, далеко не в совершенстве владеющих даже классическим пекинским диалектом, и не имеющих никакого представления о диалектах провинции Ганьсу? Меня также беспокоил возраст детей — от десяти до восемнадцати: ожидая худшего, можно было предположить, что нашими подопечными окажутся подростки с трудным характером, как это обычно бывает с русскими подростками указанного возрастного диапазона. Словом, помимо возможности не понять детей и самой быть непонятой, я также боялась, что попросту не смогу их приручить. Но все опасения рассеялись, когда я впервые их увидела. В день прилёта китайской делегации для гостей нашего города прямо на выходе из аэропорта был организован торжественный приём: высокопоставленные лица произносили речи приветствия, с танцевальными номерами выступал «Орлёнок». Мы, переводчики, должны были встречать детей на выходе из терминала аэропорта. Я стояла совсем близко от дверей терминала, из которых должны были выходить дети, и поэтому на меня возложили обязанность говорить им по-китайски: «Добро пожаловать в Красноярск». И вот они наконец начали выходить — парами, держась за ручки, очень воспитанно и дисциплинированно, все как один в одинаковых спортивных костюмчиках, с одинаковыми рюкзачками на спине, с красным платочком наподобие пионерского галстука на шее, с миниатюрным флагом Китая в крошечной ручонке. Каждый из них приветствовал нас по-русски или по-английски, и лица их светились радостью, безмерным дружелюбием и любопытством, как светилось бы лицо любого ребёнка, отправившегося в своё первое путешествие. Трудно определить, что я испытала при виде этих улыбающихся нам детишек — то была и радость, и облегчение, но при этом сердце особенно сжалось. Моё воображение рисовало несчастных, запуганных малюток, которых пришлось бы всё время утешать, подбадривать, пытаться развлечь. Но это были нормальные, весёлые дети, и ничто в тот момент не омрачало для них радость бытия, ликование в предчувствии новых открытий. И, глядя на эти счастливые лица, ещё тягостнее было осознавать, какое страшное бедствие им пришлось пережить ещё совсем недавно. Надо ли говорить, что я полюбила этих детей с первых минут и уже ничуть не переживала, что в нашем общении что-то может пойти не так.
Из тринадцати дней пребывания в России десять дети провели на базе отдыха «Салют», расположенной под городом Канском. С экологической точки зрения это прекрасное место для отдыха — небольшая территория «Салюта» со всех сторон окружена лесом, воздух свежий, вокруг тишина, не считая шума проезжающих время от времени поездов. К сожалению, видом сибирской тайги дети смогли вдоволь насладиться только из окна автобуса и из-за ограды, которой обнесена территория базы отдыха. Лишь однажды мы вывели их на прогулку в лес, но продлилась она менее часа, и детей мы вели строем по лесной дороге, фактически без остановок, не позволяя им прикоснуться ни к дереву, ни к травинке. Столь кратковременное общение с природой явно не удовлетворило, а, наоборот, раздразнило аппетит наших китайских друзей, но толпу из девятисот детей вести дальше в лес, конечно, было бы рискованно.
База отдыха представляет собой два небольших двухэтажных здания, в одно из которых заселили мальчиков, а в другое — девочек. Условия очень простые, но достаточно комфортные — двухместные комнаты, с туалетом и раковиной в каждой; в обоих зданиях установлено по телевизору, специально для детей проведено китайское кабельное телевидение. Наряду с несколькими русскими поварами был нанят один китайский — однако то ли оборудование на кухне не было приспособлено для приготовления китайских блюд, то ли помощи одного повара-китайца русским коллегам оказалось недостаточно, но еду, которой нас кормили, не назовёшь ни китайской, ни вкусной. К приезду китайской делегации база отдыха была снабжена немалым количеством спортивного инвентаря, и дети имели возможность играть в настольный теннис, бадминтон, волейбол, баскетбол, составлять картинки из огромных паззлов, рисовать или выбрать другие виды развлечения. Однако времени на эти развлечения у них было не так уж много — нашими организаторами на каждый из тринадцати дней для детей была разработана очень насыщенная программа.
Для удобства работы с детьми их в зависимости от возраста разделили на шесть команд по пятнадцать человек в каждой: команда Драконов, Дельфинов, Тигров, Фениксов, Панд, Ласточек. Дети каждой команды нарисовали свою эмблему и придумали девиз. К каждой команде было приставлено по одному организатору и двум переводчикам, и в различного рода мероприятиях ребята, как правило, участвовали в составе этих команд. Мне достались Фениксы — отряд из девяти девочек и шести мальчиков. Им было по четырнадцать-пятнадцать лет, и тут уж я убедилась, что все опасения были напрасны: мои подопечные не имели ничего общего с русскими подростками, не было в них ни капризности, ни испорченности. Правда, боюсь, данные перемены в характере у них ещё впереди: китайские подростки по взрослости и самостоятельности сильно уступают русским, и в пятнадцать они совсем ещё дети, а никакие не подростки. Все мои детишки казались мне очень милыми, но, конечно, были и любимчики. Особенно я подружилась с тремя тибетцами — двумя девочками и мальчиком (они тибетцы по крови, но родились и выросли в провинции Ганьсу). Одна из девочек-тибеток, Жэнцин Джома, проявляла удивительные способности ко всему, за что ни бралась. Когда тибетские дети танцевали свой национальный танец, движения у неё получались гораздо плавнее, чем у других. Когда мы учили детей русскому, Жэнцин всё схватывала быстрее остальных, произношение у неё оказалось чётче всех, и она даже умела произносить звук «р», освоение которого представляет собой настоящую пытку для китайца, отважившегося изучать русский язык. А когда в день приезда на базу отдыха мы впервые собрали детей по командам и поручили им придумать девизы своих команд, нашей Жэнцин быстрее, чем кому-либо другому, пришли в голову строки:
Эти строки и стали нашим девизом — мы, Фениксы, с глубоким чувством патриотизма многократно повторяли их с первого дня в «Салюте» до самого расставания в аэропорту. Конечно, китайский вариант звучит гораздо красивее, поскольку в нём соблюдены рифма и ритм — но я, как ни мучилась, так и не смогла его складно перевести.
Что касается нашего мальчика-тибетца по имени Нола Джаси, то он, несомненно, самый темпераментный из всех членов команды и, пожалуй, был мне интереснее всех как личность. Этот ребёнок просто излучал радость и оптимизм — он всё время смеялся, шутил, а рассказывая что-либо, очень увлекался, начинал жестикулировать, говорить излишне быстро и эмоционально, так что уже другие принимались над ним подшучивать. Часто преувеличивал, хвастался, привирал, а завершив очередной свой страстный монолог, неизменно прибавлял: «Правда! Я тебя не обманываю!» Вообще, речь маленького тибетца всегда была очень красочной, разговаривая, он нередко употреблял фразеологизмы. Но за всеми забавными и ребяческими чертами этого мальчика крылась недетская твёрдость характера и трогательное благородство. Его хвастливость была лишь шуткой, в серьёзной же ситуации он всегда мог без тени зависти признать превосходство товарища над собой, да ещё искренне его нахваливать. А однажды, когда его друг по команде выиграл соревнование, но по каким-то причинам не получил за него награду, Нола Джаси заставил меня идти к организатору и допытываться-таки этой награды.
Дни летели быстро, и каждый чем-то запомнился и нам, и детям. Был у нас день русской культуры, когда для детей работали различные мастерские, каждую из которых вели приезжавшие из Канска специалисты. Переводчики по очереди водили свои отряды по этим мастерским, где детей обучали русскому языку, лепке из глины, изготовлению из ниток и ткани традиционных русских кукол-закруток, игре в русскую лапту. Фольклористки познакомили их с русскими народными играми и развлечениями. Детям также дали посмотреть отрывки из советских мультфильмов и разучили с ними русские детские песенки — например, моим Фениксам досталась песня «Ничего на свете лучше нету», оказавшаяся для них несколько трудноватой. Был у нас и день китайской культуры, когда дети под нашим руководством, но следуя также собственной фантазии и прислушиваясь к советам китайских преподавателей, готовили номера, отличающиеся китайским национальным колоритом: пели китайские песни, танцевали танец дракона, уйгурский и тибетский танцы, танец фонариков. В тот день, как и в некоторые другие дни, посмотреть на представление китайских детишек, да и просто пообщаться с ними приезжали русские дети. Иногда это были ребята, отдыхающие на какой-то другой базе отдыха, а иногда — дети из канского детдома. Интересно, что маленькие китайцы и русские очень тянулись друг к другу — хотя большее любопытство и стремление общаться проявляли всё же китайцы. Иногда они разговаривали через нас, переводчиков, но нередко и без нашей помощи находили общий язык: играли в мяч или во что-нибудь ещё, фотографировались, обменивались подарками. Был у нас также день спорта — моим Фениксам, а значит, и мне, он показался одним из самых весёлых дней, проведённых вместе. В этот день проводились соревнования по баскетболу и волейболу между китайскими детьми и вновь приезжавшими к нам на базу русскими, дети также играли в спортивные эстафеты, прыгали в классики, соревновались в прыжках в длину и набрасывании колец на колышки. А вечером состоялась церемония награждения — каждый получил грамоту за свои спортивные заслуги. И таким насыщенным был почти каждый день. Каждое утро дети начинали с зарядки (кстати, вставать в 6–7 часов утра китайцам, в отличие от русских, совсем не в тягость), затем детей строили в колонну и вели на завтрак. После завтрака, как правило, было часа два свободного времени на игры, а потом мы собирались по командам и начинались различные мероприятия. Порой казалось, что график для детей даже слишком плотный — недостаточно времени было для простого общения. Но, по крайней мере, скучать им с нами уж точно не пришлось.
На каждый день было запланировано что-то совершенно новое — всего и не перечислишь. Мы дважды возили детей на экскурсии — на Бородинский угольный разрез и в Канск, и, как мне показалось, зря — для детей эти места недостаточно зрелищны и многим было невыносимо скучно. А к чему дети, ко всеобщему удивлению, проявили невероятную страсть, так это к плетению браслетиков из бисера. Интересно, что мальчиков это занятие увлекло ничуть не меньше, чем девочек, и у многих мальчиков получалось даже лучше. А завершив своё творение, мальчики, ничуть не стесняясь, надевали браслетик на руку и носили, видимо, нисколько не считая его девчачьим атрибутом. Дети не только с азартом плели браслетики сами, но и заставляли нас, своих «старших сестёр», плести их им в подарок. Дошло до того, что пришлось скупить весь бисер в канском магазине, но и тогда его оказалось недостаточно. Кстати, «старшими сёстрами» я нас назвала не случайно: именно так нас называли дети. Сначала меня звали то «Маша старшая сестра», то «Маша Учитель», но со временем формальности отпали, и я и вовсе превратилась в сестру. Стоит упомянуть, что однажды, день-таки на восьмой, китайские руководители, почему-то обеспокоенные тем, что отношения с детьми у нас сложились слишком дружные, настоятельно попросили нас соблюдать с детьми дистанцию: не обнимать, не брать на руки, разговаривать с ними построже, не как друзья с друзьями, но как преподаватели с учениками. Те же наставления в тот день от них получили и дети. Аргументом китайских руководителей стало то, что дети, слишком привязавшись к нам, получат ещё одну эмоциональную травму, навсегда с нами расставшись. А потому, по мнению китайцев, разумнее было бы детей от этой травмы уберечь, обращаясь с ними похолоднее. Не знаю, исчерпывались ли этими гуманными доводами намерения китайцев или здесь была замешена ревность к русским, а может быть, даже политика: им не хотелось, чтобы дети глубоко полюбили Россию и русских. По-моему, поездка в чужую страну для детей, ничего в своей жизни не видевших, в любом случае обернулась бы потрясением. Поэтому, раз уж они приехали к нам, мы обязаны были принять их так тепло и душевно, как только могли, чтобы 2008 год, помимо Олимпийских игр, ассоциировался не с чудовищным землетрясением, а с доброй и гостеприимной Россией, где они, пусть и ненадолго, нашли друзей — или, если им угодно, сестёр и братьев. Впрочем, сердцу не прикажешь, особенно детскому. Несмотря на замечание китайских преподавателей, дети продолжали к нам тянуться, и с каждым днём мы становились всё дружнее.
Интересным оказался последний день на базе отдыха. К нам приезжали специалисты по туризму (или по альпинизму, или по спортивному ориентированию) и обучали детей основам туризма. Дети (а вместе с ними и мы) прыгали по деревянным кочкам, имитируя переправу через болото, перескакивали через воображаемую реку или пропасть, держась за канат, перелазили по различным натянутым между деревьями сеткам и верёвкам, некоторые из которых одолеть было очень непросто — справились далеко не все. Вечером того же дня мы в последний раз в «Салюте» собрались отрядом, написали друг другу пожелания, обменялись электронными адресами и вместе пофотографировались. Мы слышали, как дети из других отрядов выкрикивают свои девизы и плачут, но мои Фениксы были постарше и не плакали, хотя было невыносимо грустно. В тот вечер детям привезли баллончики с краской и разрешили разрисовать забор, ограждавший нашу базу отдыха. Некоторые нарисовали картинки, но большинство написали о своих впечатлениях и пожеланиях.
Последний день мы с детьми провели в Красноярске — как в день прилёта из Китая, ещё до отъезда в «Салют», так и теперь они ночевали в Кадетском корпусе. Это был довольно яркий и насыщенный день, хотя радость была омрачена сознанием предстоящего расставания. Утром дети посетили ГЭС, которая не произвела на них сильного впечатления. Днём побывали в «Роеве ручье», где им понравилось гораздо больше — для некоторых детей это был первый в жизни поход в зоопарк, и они с любопытством рассматривали наших зверей, хотя и не с таким возбуждением, какое свойственно в такой ситуации русским детям. Моих деток более других животных заинтересовали медведи — особенно отсутствующие в Китае белый и бурый. Услышав, что по-русски этот милый зверь называется «медведем» и уловив в нём сходство с фамилией нашего президента, они очень оживились. Вечером мы отправились на экскурсию по Красноярску, которая длилась часа полтора и маршрут которой включал посещение часовни на Караульной горе, железнодорожного вокзала (на него детям разрешили поглядеть только из окна автобуса), площади перед Театром оперы и балета, памятника Чехову и фонтанов возле набережной, памятника Астафьеву возле КИЦа. Естественно, что этот достаточно длинный маршрут за полтора часа одолеть было сложно, и детей, если и выпускали из автобуса посмотреть на вышеназванные достопримечательности, то не более чем на пять минут, а бывало и того меньше — гораздо больше времени ушло на то, чтобы высадить их из автобуса, построить и снова посадить.
В аэропорт провожать наших китайских друзей поехали мы все. В автобусе на пути в аэропорт вместо царившего всегда веселья и оживления стояла напряжённая тишина — все поникли, не только петь, веселиться, но и разговаривать не могли. Тоскливо было видеть их всех печальными и понимать, что весёлыми и озорными — такими, какими я привыкла их видеть, я их уже никогда не увижу. Прощание с китайской делегацией, как и их встречу, сделали торжественным — и снова это торжество проходило перед терминалом аэропорта, хотя теперь вид дверей терминала, вызывавший во мне тогда приятное волнение, теперь приводил в отчаяние. Снова приехал какой-то ансамбль с танцами — на этот раз уровнем гораздо ниже, чем «Орлёнок». Но, думаю, мало кто с интересом наблюдал за танцевальным номером — все были слишком погружены в свою печаль. Я, конечно, ожидала, что будут слёзы — дети есть дети. Но я и предположить не могла, что в глубокое отчаяние впадут все — за очень редкими исключениями: и дети, и переводчики, и организаторы, и даже китайские руководители — они, так желавшие уберечь детей от горечи расставания, даже сами не смогли уберечься. Все были объяты общим горем, чувствуя, что очень яркий, тёплый, светлый период жизни уходит безвозвратно. Конечно, и двухнедельное общение, и последовавшее за ним расставание не были бы столь эмоциональными, если бы главными героями не оказались дети. Хотя и среди них оказались сильные духом. Уже упомянутый мной тибетец Нола Джаси с самого утра ходил подавленный, а к приезду в аэропорт совсем скис. Было заметно, как он страдает и изо всех сил борется со слезами, но воля взяла верх над сентиментальностью и он так и не заплакал. Но я видела, как крепко он сжимает руку своего рыдающего товарища, как бы говоря: «Крепись, парень!» Это, наверное, самое трогательное из всего, виденного мною в тот день. Я, как и другие переводчики и организаторы, в последний раз собрала своих Фениксов командой, в последний раз мы прокричали наш девиз, затем дети в последний раз спели нам «Катюшу». А потом, поскольку времени до посадки оставалось слишком много, наши организаторы стали настаивать, чтобы мы развлекали детей, заставляли их петь или танцевать. Дети, всё ещё заливаясь слезами, принялись через силу водить хоровод, и этот танец, имеющий целью развлекать, делал их мучения ещё более явными. Это была очень тягостная сцена. Но, в конце концов, мы все обнялись и долго просто стояли вместе, зная, что через несколько минут нас разлучат и мы, Фениксы, уже никогда не соберёмся все вместе; многие продолжали плакать. Вскоре всё завершилось: детей увели в терминал, построили в соответствии с их собственными порядковыми номерами, а не по командам. Мы находились с детьми в терминале до последнего. Когда детей всех до одного увели, мы попрощались с китайскими преподавателями, врачами, переводчиками и журналистами, с некоторыми из которых тоже успели подружиться. Когда и они скрылись из виду, нас посадили в автобус и увезли из аэропорта. Миссия была закончена
Уже через два дня после отъезда детей я получила письмо от четырнадцатилетней Гэ Синь-юй — это одна из моих любимиц, самая милая, женственная и чуткая девочка из нашего отряда. Вот что она пишет:
«Здравствуй, дорогая сестра Маша! Наша разлука продлилась лишь два коротких дня, но я уже скучаю по тебе: скучаю по жизни в России, скучаю по вечерам, которые мы проводили вместе, скучаю по всем тем, кто был с нами. Вчера вечером, расставаясь в ланчжоуском аэропорту, мы снова плакали: при мысли о том, что нам предстоит расстаться — возможно, расстаться навсегда — становилось страшно тяжело на душе. А как вы? Наверное, так же. Но у всего на свете есть своё начало и конец, главное — чтобы люди дорожили друг другом.
Не забудь прислать мне фотографии».
Гэ Синь-юй. 7.08.2008
Я была очень тронута искренними и мудрыми словами девочки и невероятно рада тому, что письмо пришло так скоро: по детям я тогда страшно скучала. Я ответила ей на следующий день — это был день открытия Олимпиады в Пекине, и я писала Гэ Синь-юй о том, что великолепная церемония открытия — это настоящее чудо, сотворённое китайцами, что я восхищаюсь и горжусь её страной, которую считаю в какой-то степени и моей страной тоже. Мы разговорились: сначала — об Олимпиаде, потом — о русских и китайских традициях, о характерах и привычках, о её учёбе и моей учёбе, о планах на будущее. Переписка продолжалась год. Вот последнее письмо, полученное от Гэ Синь-юй:
«Здравствуй, дорогая сестра Маша! Я тоже очень по тебе скучаю. Ты всё это время была в Китае? Я несколько дней провела в летнем лагере, мы ездили в пять крупных городов, их ещё называют «пять городов Восточного Китая». Проверим-ка твою эрудицию — знаешь ли ты, о каких городах идёт речь? (я не сильна в географии, поэтому угадала всего три города, а затем справилась в Интернете: это Нанкин, Уси, Суч-жоу, Ханчжоу и Шанхай).
В некоторых из наших школ, так же, как и у вас, школьники учатся с первого класса до самого десятого. Но в той школе, где учусь я, переходя из младших классов в средние и из средних — в старшие, мы каждый раз переходим в новое учебное заведение. Поэтому мне придётся расстаться с моими школьными друзьями… Старшие классы — это действительно самое несладкое время для китайских школьников. В течение этих трёх лет нам каждый день приходится выполнять огромное количество домашнего задания, для нас постоянно устраивают различные тесты, спать мы ложимся часов в 11–12 вечера, а в 5–6 утра уже приходится вставать — ритм жизни ужасно напряжённый. Но если я буду стараться изо всех сил, то смогу в конце концов поступить в хороший университет, и тогда уже можно будет расслабиться! Кстати, что ты изучала в университете в Харбине? Где ты собираешься работать после окончания университета? Ты могла бы работать в Китае, и, когда через три года я окончу школу и поступлю в хороший университет, мы могли бы встретиться снова!
В Китай уже пришла осень. С древних времён осень для китайских поэтов — символ печали, но почему-то у меня на душе только радость. А как относятся к осени русские?
Ну, вот и всё. Желаю, чтобы каждый день был для тебя счастливым».
Пока! Твой маленький феникс. 11.08.2009.
К концу XIX века Россия испытывала политическое пробуждение. В стране всё более нарастало критическое отношение к самодержавию как к власти, «созданной богом». Российское общество в судорогах и муках искало формулу правильного государственного устройства. Зарождались и развивались политические движения, по-разному видевшие ход исторических событий и будущее России.
Заявила о себе большевистская партия. Большевики ставили своей целью разрушение существовавшего строя и ликвидацию частной собственности не только в России, но и во всём мире. В своём стремлении ликвидировать частную собственность большевики опирались на теорию Маркса, который утверждал, что предприниматель не принимает участия в создании продукции и, таким образом, не имеет права ни на какую долю в прибыли. По словам Маркса, сам институт частной собственности порождает эксплуатацию человека человеком — «паразиты-капиталисты», захватывая огромную часть прибыли, сами не производя ничего, тем самым эксплуатируют своих работников.