— Кто там? — спрашиваю я соседа, не понимая, кого он мог увидеть в такой узкой щели между шкафом и стеной. — Паук?
— Да нет! Какой ещё паук? — разочарованно произносит Саша, которому наконец удаётся отодвинуть полностью шкаф от стены. Тут он разводит руками, садится на кровать и начинает о чём-то судорожно думать.
Саша включает телевизор. Звук появляется раньше изображения.
— Шайба у Архипова. Ну, отдай же в угол. Андроников, удар! Выше ворот, но вбрасывание будет в средней зоне, — слышу я уже знакомый мне голос комментатора.
— О, хоккей, — реагирует Саша и меняется в лице. — Так, так, Архипова, значит, в «Мотор» сманили. Это ведь племянник мой, — обращается сосед ко мне, — что не веришь? Да знаешь ли ты, кто перед тобой сидит? Да меня сам Тарасов в сборную звал! Что, не веришь? У меня и фотография есть, сейчас покажу.
Саша вскакивает с кровати и начинает рыться в ящике стола.
— Вот ведь глупая женщина! Говорил же ей, не убирайся ты здесь, вечно после неё ничего не найдёшь. А фотография была! На лыжах!
— Я верю!
— Что? — удивляется мне Саша. — Ты что здесь сидишь? Иди домой!
Я выхожу из соседской квартиры под гул трибун, доносящийся с телевизора, в подъезде же всё заглушается каким-то кошачьим писком.
— Откуда?
Я поднимаюсь вверх по лестнице и на шестом этаже натыкаюсь на коробку с котятами.
— А мокрые какие!
— Там дождь был, вот я их сюда и перетащила, — слышу я голос тёти Маши, которая тоже здесь, рядом с коробкой — А Машка где? Я ей поесть принесла.
— Не знаю. Не было. Так это Машкины?
— Да.
На лестнице появляется кошка Машка. Она подбегает к еде, буквально на раз-два-три проглатывает её и запрыгивает в коробку к своим детёнышам.
Опять слышен писк, но уже через минуту всё успокаивается.
— А ты почему без носков? — спрашивает меня тётя Маша.
— Я паука испугался, и прямо так вот выбежал из квартиры.
— Да за что же его бояться-то? Он тебе плохо сделал? — смотрит на меня с укором соседка. — И ты ведь вон какой большой, а он маленький, да к тому же пауки пользу приносят — мух ловят.
— Страшный он какой-то, противный, непонятный, — отвечаю я ей, не зная, что ещё сказать.
— Да, согласна, некрасивый, не котёнок, но некрасивый не значит злой. Представь, что он как маленький старичок, который уже некрасив в своей старости, но зато очень добрый и мудрый. Как приятно послушать такого. Ну а теперь беги домой, а то ещё простудишься.
Я спускаюсь на одну ступеньку вниз.
— А вот этот на Толстяка похож, — говорит мне тётя Маша, вытаскивая из коробки одного котёнка, — у нас жил такой в доме моего деда.
— Шайба у Соломонова. Архипов.
Во всеуслышание звучит радостное «Гол»! Но даже оно не способно разбудить моего отца, спящего в кресле перед телевизором.
Я смотрю на потолок.
Под ногами валяется развёрнутая газета.
Помню календарь на стене за 1986 год, на фотографии Москва Река, Кремлёвская стена, прогулочный теплоход.
Утро, отец выходит из комнаты, но запах его одеколона ещё здесь, мама натягивает на меня колготки. Отец возвращается, он уже в брюках, открывает верхнюю дверцу шкафа и достаёт фотоаппарат, смотрю на него с любопытством, неужели будет фотографировать в такую рань?
— Ты скоро? — спрашивает он у мамы.
— Да, уже почти готовы. Сколько там градусов за окном? Не смотрел?
— Пятнадцать.
— Почему пятнадцать? — недоумеваю я.
— Минус, минус пятнадцать, сын. Эх, да ты ещё только в колготках! Давайте-ка я вас, хоть, сфотографирую?
— Опоздаете, — ворчит мама и усаживает меня к себе на коленки.
— Улыбайся! — говорит она мне. Раздаётся щелчок фотообъектива. На столе тикают часы.
Я люблю ездить на санках, пожалуй, это лучшее, что со мной может произойти в течение дня. По утрам — отец отвозит меня в детский сад, вечером — мама забирает меня из него. Мы проезжаем мимо, школьного стадиона, общежития, продуктового магазина. На стадионе мимо нас пробегает мужчина. Каждое утро я вижу, как он здесь наматывает круги вокруг футбольного поля, босиком по снегу, в одних трусах. Отец говорит, что это спортсмен.
— Минус пятнадцать, — думаю я. Трусы красные.
— Папа, а что значит — один, девять, восемь, шесть, год?
— Что? А! Это год сейчас такой — одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
— Одна тысяча? Это же очень много?
— Да, сын. А где ты видел такую надпись?
— На фотографии, на стене в коридоре, где кремль нарисован. А почему там цифры есть чёрные и красные?
— Это календарь. Цифрами обозначаются дни. Чёрные цифры — обычные дни, будни. Сегодня вот, например, какой день? — задал он вопрос и сам же на него ответил. — Третье Декабря! Цифра три в Декабре — чёрная. Праздничные же дни выделяются красными цифрами. Какие праздники ты знаешь?
— Новый Год.
— А когда у нас Новый Год?
— Первого Января.