— Да. А что такое календарь?
— Календарь это и есть все эти цифры, которые обозначают дни. Люди смотрят на него и узнают, какой сегодня день, месяц или число.
— Число?
— Ну, да. Третье Декабря или первое Января? А может быть восьмое Марта? А день, какой? Пятница? Суббота? Воскресенье?
— Понедельник.
— Правильно! Умница! Вот видишь, какой ты у меня молодец. Ну, а теперь будем фотографироваться?
— Да! — весело вскрикиваю я, забывая напрочь, обо всех этих числах, красных и чёрных днях.
Санки останавливаются ровно там, где кончается снег. Отец ссаживает меня и ставит на тёплую рыхлую землю.
— Видишь этот незакрытый канализационный люк? Я хочу сфотографировать тебя рядом с ним.
— Вижу уж, только вот зачем здесь фотографироваться? — думаю я, наблюдая за клубнями пара, вырывающимися из уличного колодца наружу.
— Встань-ка вот тут, — говорит мне отец.
Он держит меня за плечо и как будто бы даже пытается качнуть, точно я предмет, и проверяют устойчивость моего положения.
— Вот так. А теперь я отойду немного, чтобы сделать снимок, а ты ни шагу с этого места! Понял? — спрашивает он, но почему-то серьёзным тоном.
Такое происходит впервые. Обычно, когда мы фотографируемся, он весел.
— Ага, — произносит отец, не дождавшись ответа. Теперь он смотрит на меня через объектив фотокамеры.
— Попробуй, чуть-чуть нагнуться в сторону люка. Только очень-очень осторожно, медленно! Вот так. А теперь посмотри внутрь. Ага. Замечательно.
Разглядеть мне удаётся не многое — лестница на бетонной стене, ржавые вентиля и трубы, на дне колодца вижу лужу.
— Ой, папа, здесь котёнок.
— Что? Какой котёнок? Стой! Не подходи к люку! Ты что не слышал, что я тебе говорил.
— А я и не подхожу, вот смотри, котёнок чёрного цвета, он плачет — говорю я, подбежавшему ко мне отцу.
— Нет, он не плачет, кошки так разговаривают, он говорит тебе Привет! Ну, давай, поздоровайся и ты же с ним.
— Привет, как дела? — кричу я котёнку, а тот продолжает лишь мяукать в ответ.
— Он отвечает тебе, что у него всё хорошо, ему там тепло, у него там дом, смотри, как щурится от удовольствия, — нашёлся тут же отец.
— А ты, что же, понимаешь его?
— Да, конечно. Вот будешь взрослым, и ты научишься понимать их язык. Хочешь быть взрослым?
— Да! — вскрикиваю я с возвратившейся ко мне весёлостью.
— Ну, тогда, давай уже фотографироваться. Раздаётся щелчок фотообъектива.
В колодце капает вода.
Металлический забор детского сада весь в дырках, как решето. Как-то отец сказал маме, по большому секрету, что дырки эти остаются на листе метала после выпиливания каких-то деталей для снарядов, а делают такие заборы у нас на пороховом заводе. Отец может это знать, он работает архитектором в проектном институте, относящемся к оборонной промышленности страны.
Забор выкрашен в зелёный цвет.
— Пап, а у нас в детском саду один мальчик есть, который ходит в военной фуражке и называет себя маршалом. Это, правда, что главнее уже никого не бывает?
— Ну почему же не бывает? Ты ему скажи, что ты генералиссимус — вот этот-то уж точно самый главный.
— Генералиссимус? — переспрашиваю я, дивясь незнакомому мне слову. Уж больно звучит оно как-то смешно и нелепо, не по-русски.
— Да! Их не так-то и много было за всю историю, но звание такое есть, — произносит отец чуть ли не гордо.
В помещении раздевалки детского сада «Журавлик» нас встречает Таисия Ивановна — моя воспитательница.
— Здравствуйте, а вы сегодня немного запаздываете, у нас уже и занятия по аппликации начались, — обращается она к отцу, который уже успел снять с меня шапку и шарф.
— Доброе утро. Ну, надеюсь, мы не многое пропустили? — берёт он шуточный тон, но в тоже время всем своим видом даёт понять, что осознаёт, что опоздали, извиняется.
Отец расстёгивает на мне пальто, он торопится, одна из пуговиц падает на пол.
— Не волнуйтесь вы так, вы совсем даже ничего не пропустили, я ещё и задание не успела дать. Давайте я вам лучше помогу, — говорит, Таисия Ивановна и помогает снять с меня валенки.
— А почему это мы такие серьёзные? — обращается воспитательница уже ко мне.
Тут она надувает свои щёки и хмурит брови, пытаясь в шутку изобразить всю серьёзность пухленького детского личика. Она передразнивает меня, понимаю я по её глазам. Они зелёного цвета. Волосы рыжие. Голос хриплый и тихий. У неё красивое белое лицо, хотя она уже не молода, ей около сорока, но так часто бывает — человек всегда красивый, если он любит кого-то, Таисия Ивановна любит нас — детей. Она подносит свою руку к моей голове и разом взъерошивает на ней все волосы. Кожа на руке приятно холодная.
Отец ставит меня на деревянный детский стул.
— А можно я его сфотографирую, вот так? — спрашивает он виновато у воспитательницы. — Я очень быстро, честное слово, или давайте я вас вместе щёлкну? Вставайте-ка рядом.
— Ой, нет, нет. Мне бежать пора, там меня уже дети заждались. До свидания, — прощается воспитательница с моим отцом и сбегает в другую комнату.
Мы чувствуем себя покинутыми.
— Да, вы бы хоть причесали его. Посмотрите, что я с его головой сделала, — кричит она, закрывая за собой дверь.
— А ведь вас ни на одной фотографии нет, Таисия Ивановна, — неожиданно произносит отец куда-то в воздух.
— И то правда, — думаю я, как бы принимая его загадочный тон. Прошлой зимой на групповом фото детей и всех воспитателей детского сада её не было, болела. А когда нас фотографировали летом с клоуном и обезьяной, она тоже отсутствовала, но уже по неизвестным мне причинам.
— Готов? — спрашивает меня отец.