— Это музыкальный инструмент такой, приедем домой, покажу.
Я уже лежу под одеялом, мне тепло и уютно, мама сидит рядом и просто смотрит на меня.
— Ух, какое у нас красивое личико, — говорит она мне, теребя руками за обе мои щёчки.
— Ну, больно, — капризничаю я, хотя мне совсем не больно.
— Ой, чуть не забыла, — вдруг вскрикивает мама, вскакивая с кровати.
Она подходит к шифоньеру, встаёт на цыпочки и начинает, что-то искать на самом его верху. Наконец она достаёт оттуда какую-то книгу, а я и не знал, что там есть такие, наверное, среди них есть и те, что с картинками.
— Вот, смотри, это и есть скрипка, — говорит мне мама, раскрыв передо мной книжку.
Я вижу, что-то чудесное. Это скрипка, понимаю я, и это, видимо, то же, что и гитара, на ней играют, только вот намного красивее, чем гитара.
— Нравится?
— Да, очень.
— А ты бы хотел научиться играть на такой?
— Да, — отвечаю я маме, до конца не понимая смысла её вопроса, но, однако, примерно представляя, что при таком моём ответе, мне обязательно купят скрипку.
— Хорошо, ты обязательно научишься, я отдам тебя в музыкальную школу.
Я киваю головой, я готов согласиться и на школу, лишь бы у меня была скрипка.
В комнату, заходит отец, чтобы пожелать мне спокойной ночи.
— Пап, а я на скрипке играть буду.
Я вижу, что отца это расстраивает. Всё дело в том, что они давно с мамой, спорили в какую школу меня отдать, отец настаивал на художественной, мама же склонялась в сторону музыкальной. Причём спор, этот проходил всегда в какой-то шуточной форме, их забавляло это, и казалось, они специально оттягивают решение, потому что оно уже никак не могло быть шуточным. А тут ещё получилось всё так, будто мама специально показала мне скрипку из книги. Как бы то ни было, но она предпочитает перевести тему для разговора.
— Представляешь, что мне сегодня их заведующая сказала? — говорит она вдруг отцу.
— Что?
— То, что я, видите ли, за детский сад ещё за ноябрь не заплатила, сама квитанцию потеряла нашу, а я не заплатила.
— А корешка от квитанции, конечно же, нет?
— Да, нет! Зачем спрашиваешь, ты же уверен, что я его потеряла, — раздражается мама.
— Спокойной ночи, сынок, — обращается она ко мне, целует быстро в щёку и уходит из комнаты. Тон у неё, будто бы она и на меня обиделась.
— Спокойной ночи, сын, — говорит мне и отец, целует в щёку и следует за мамой.
— Свет! — кричу я.
Отец возвращается и выключает свет.
Я наблюдаю, как предметы постепенно находят свои очертания в темноте. Появляются окно, шторы, стены и тумбочка. Я включаю лампу, смотрю на шифоньер, вспоминаю, что наверху есть книжки с картинками. Я встаю на стул, но роста не хватает, чтобы увидеть, что там, а рука нащупывает лишь какую-то картонную коробку. Я открываю её, там лежит серебристый игрушечный револьвер.
— Ух, ты, — вырывается из меня чувство восторга, — Подарок на Новый год!
Не могу налюбоваться на него.
Здесь же, в коробке, лежат пистоны. Я беру револьвер в руки и нажимаю пальцем на курок. Раздаётся тихий щелчок.
— Эх, жаль, что только, в холостую можно, — думаю я. — Запах серы пойдёт по всей комнате, и тогда родители сразу догадаются о моей находке.
За дверью доносятся, шаги. Я быстро укладываю пистолет и возвращаю коробку на своё прежнее место. Рука ударяется о какую-то книгу, я достаю её, спрыгиваю со стула и залезаю в кровать.
Тёмно-коричневая обложка скрывает за собой огромное количество картинок. Я облегчено вздыхаю и начинаю листать переплёт.
Я вижу серый размытый фон, а на нём грязно-жёлтые, розовые, бледно-зелёные, голубые круги разных размеров, и один совсем большой круг по центру рисунка, только он не грязный, не бледный и не размытый, он яркий, чёрный, плоский, но в тоже время глубокий, идеальный, как прозрачный шар, внутри которого лежит плоскость, а на ней леса, поля и горы. Где-то там же бегают и животные, ходят люди, хотя их и нет на рисунке.
А вот иллюстрации и самими животными.
Два тюленя греются на солнышке после вкусного обеда. Один из них спит на плече у другого. На земле разбросаны останки рыб, клешни крабов, ракушки. На льдине алая лужа крови, белые медведи и тюлень с размозжённой об лёд головой.
Лютый мороз.
Три косули пристроились к деревенскому стожку в поле. Ноги у них худющие-худющие, непонятно, как они вообще умудряются устоять. В поле гуляет ветер, вот-вот подхватит умирающих от голода косуль и умчит к себе в оранжевое небо. Там слоны на худющих ногах на холсте Сальвадора Дали.
На холсте Юпитера бабочки, радуга, Меркурий и Добродетель — Святая Вероника с изображением Иисуса, вышитом на платке рукой Эль Греко.
В книге много портретов.
На одном нарисован воин из прошлого. На нём надет восточный халат поверх кольчуги. Одну саблю он держит в руке, другую за пазухой. На голове размоталась чалма, так что один край её повис на плече, из-под неё выглядывают чёрные волосы, которых очень много и на самом лице, борода у него густая и длинная, глаза и улыбка, как близнецы-братья, похожи друг на друга, они что-то скрывают и оттого так рады, наверное.
На другом портрете — воин из нашего времени. Это советский солдат с медалью на гимнастёрке. Он сидит в купе поезда. Одна его рука сжата в кулак, больше похожей на камень, а не на человеческую плоть, стрижка короткая, есть и усы. Улыбки вот нет и глаз.
Оба портрета идут под названием «Афганец».
— Ух, ты, — вздрагиваю я, открыв следующую страницу.
Настоящий бой, «Оборона Одессы», огонь вырывается из башенных орудий корабля.
— А вы, что же, не воюете? — мысленно обращаюсь я к двум матросам, тянущим канат, на следующей картинке, — и лица, главное, такие довольные, сразу видно, работа у вас ладится.
— Да, чего тут только нет, — думаю я, всё быстрее и быстрее перелистывая страницы.
Вот женщины Дакоты, играющие в мяч, пряхи, ткущие роскошные наряды для герцогинь, русалки на болоте, крестьянки на Волге, рабыни в гареме.
Христос в окружении толпы, учитель в окружении учеников, урок анатомии, на столе лежит мёртвое тело, преподаватель водит указкой вдоль кости, торчащей из разрезанной руки.