14525.fb2 Журнал «День и ночь» 2011-03 (83) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 41

Журнал «День и ночь» 2011-03 (83) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 41

11. Мысль не отделяй от дела. Прочитал — хорошо. Но самое главное — делай!

12. Рассказывай и передавай опыт этого дела, но не хвались и не возвышайся в этом. Будь скромен.

Я прошу и умоляю всех людей: становись и занимай своё место в Природе. Оно никем не занято и не покупается ни за какие деньги, а только собственными делами и трудом в природе себе на благо, чтобы тебе было легко.

Желаю тебе счастья, здоровья хорошего.

После того, как Порфирий Корнеевич закончил работу с нами, он сказал: «Сейчас вы пойдёте к Валентине Леонтьевне. Она будет работать с вашим физическим телом». Само это словосочетание указывало на то, что Порфирий Корнеевич обладал особым глубинным знанием, отличавшим биопсихическое поле, с которым он по преимуществу работал от физического тела. Знание это во внешних формах проявлялось редко, но иногда проскальзывали в его речи термины и обороты, которые свидетельствовали о знакомстве и с основами биоэнергетики, и с мистической философией. И это не единственный случай. Я жил около семи дней рядом с ним, много с ним общался, работал с его тетрадями и был свидетелем множества странных событий и явлений.

Затем нас приняла Валентина Леонтьевна. Она сама обладала экстрасенсорной чувствительностью, которую, как она сказала, передал ей Порфирий Корнеевич. Как только она начала со мной работать, сразу спросила: «Володя, с тобой уже кто-то работал. Кто?» «Леонид Галкин», — ответил я. Услышав это имя, она сказала: «Почему Лёня говорит, что знает Учителя, (т. е. Порфирия Корнеевича), ведь они не встречались?» «Он говорит о духовной связи, а не о личном знакомстве», — ответил я.

Руками она не махала, как обычно у нас это делают экстрасенсы. Скорее всего, она обладала таким фундаментальным восприятием биопсихического поля, которое не нуждается в рукомахании. Далее она сделала особый, очень жёсткий и болезненный массаж, адекватный тем изменениям, которые Порфирий Корнеевич сделал в теле. Массаж уникальный по многим параметрам. Особенно стонали под её руками толстокожие женщины, у которых жировая клетчатка составляла значительную часть тела. Они кричали и царапали ногтями пол и коврик под собой. Болезнь нелегко уходила из их тел.

Основу массажа составляла правка позвоночника, причём от каждого позвонка оттягивалась кожа. Там, где потоки энергии были заблокированы и где на функциональном или на морфологическом уровне возникали изменения, происходил щелчок, подобный хрусту пальца, когда его разминают. Массаж шёл сначала от копчика вверх до шейных позвонков, потом — вниз до основания позвоночника. Использовались и другие виды массажа. Обладая биоэнергетическим ясновидением, Валентина Леонтьевна, видимо, знала, каким образом на уровне физического тела внести изменения, адекватные тем, что сделал Порфирий Корнеевич на уровне информационно-энергетического поля. Ощущения после приёма были поразительные. Многие говорили, что родились заново.

Затем всех пригласили на обед. Порфирий Корнеевич во время обеда ел очень мало: буквально, несколько ложек. Всё остальное он раскладывал из своей тарелки людям, приехавшим на лечение. Они принимали с благодарностью эту пищу. Затем Валентина Леонтьевна после чая сказала каждому, когда он уедет и сколько сеансов каждому требуется. «Парень с Урала останется», — сказала она обо мне. Я прожил там семь дней, хотя полагал, что проживу десять. Но о том, почему я уехал раньше намеченного срока, расскажу ниже.

Итак, я наблюдал жизнь Порфирия Иванова и всего небольшого сообщества, которое сформировалось вокруг него, изнутри. Я жил в его большом новом доме, в комнате для гостей. Здесь в гостиной стояла пишущая машинка и лежали тетради, которые написал Порфирий Корнеевич. Их было около двухсот. Писал он не очень разборчивым почерком. Люди, работавшие с его тетрадями, расшифровывали эти тексты. Я изучал тетради несколько дней, читал, делал выписки. У меня сложилось впечатление, что отдельные предложения в этих текстах напоминали дзэн-буддистские коаны[13].

Искать в них формальную логику было бесполезно, как в коане: «Скажи мне, как звучит хлопок одной ладони?» Чиновники, которые читали тетради Порфирия Корнеевича, приходили в большое недоумение и говорили, что это — бред ненормального человека. У меня же возникло впечатление, что это тексты, для понимания которых логика не нужна. Надо расширить структуры сознания, включить структуры бессознательной психики, такие, как засознание и надразум[14]. Только тогда можно принять и понять эти тексты. Они содержали странные метафоры. В «Тетрадях» Порфирий Иванов записывал также сны и сновидения. Но, поскольку он не обладал нашим изощрённым и извращённым образованием, всё было написано очень просто. Это была речь простого русского человека, фиксировавшая информацию, полученную из Ноосферы, из информационного поля земного биота. «Я строил из матери-Природы друга, часто разговаривал на русском единственном языке относительно всей прежней жизни», — пишет Порфирий Корнеевич.

Я работал с тетрадями Порфирия Иванова и наблюдал за тем, что происходит вокруг. Каждый день к нему приезжали люди. Причём в день моего приезда он весь сиял и показывал приехавшим письмо из Управления профилактической медицины Минздрава СССР, которое ему направили и в котором были строки: «Управление профилактической медицины Министерства Здравоохранения СССР весьма признательно Вам за выводы и рекомендации по воспитанию подрастающего поколения». «Наконец, мы признаны», — говорил Порфирий Корнеевич, показывая присутствующим письмо.

Он думал, что многолетнее преследование его как целителя, наконец, закончилось с этим письмом. Вспоминая прошлые гонения, Порфирий Корнеевич записал в своих «Тетрадях»: «Мне нигде не даётся места, даже в Москву не пускают; Я не имею права никакого где-нибудь показаться Своим телом. Я нахожусь только в доме, который построил для всех людей». Впоследствии я узнал о причине появления письма из Минздрава. Несколько его московских последователей и учеников, одним из которых был учёный — термодинамик Игорь Хвощевский, написали Л. И. Брежневу письмо и послали ему «Детку» Порфирия Корнеевича. Естественно, что наш генсек не счёл возможным ответить Порфирию Иванову лично. Вполне возможно, что он даже не видел этого письма, которое застряло в кремлёвских коридорах власти, откуда его переслали в Минздрав СССР. И вот из Министерства Здравоохранения, из Управления профилактической медицины Порфирию Корнеевичу пришло письмо с выражением признательности. А раньше, как говорила мне Валентина Леонтьевна, милиционеры стояли у входа в усадьбу и за огородом Порфирия Иванова и отбирали паспорта у всех, кто к нему приезжал, препятствовали приёму и отпугивали людей. Письмо из Минздрава СССР он счёл добрым знаком, свидетельством того, что ему, наконец, разрешили приём. Но не тут-то было… В тоталитарном обществе одной рукой милуют, другой — карают. Не прошло и недели после прихода этого письма, как в хутор Верхний Кондрючий приехала чиновница — председатель Свердловского исполкома горсовета Ворошиловградской области и под честное слово заставила Порфирия Корнеевича отказаться от приёма. Я не был свидетелем самого разговора. Я слышал о нём от Валентины Леонтьевны. Видимо, опять были прямые угрозы репрессий со стороны властей, потому что Порфирий Иванов вынужден был дать слово, что не будет больше принимать людей.

На следующий день приехало человек двадцать на машинах. А поскольку Порфирий Корнеевич дал слово больше не принимать, он вынужден был им отказать. Люди были страшно возмущены позицией властей и решили ехать в Свердловский горком партии искать справедливость. Валентина Леонтьевна отозвала меня в сторону и сказала: «Володя, они сейчас дров наломают, ещё хуже будет. Ты человек учёный. Учитель просит тебя поехать с ними и взять это дело в свои руки». В общем, так и произошло. Я сел в одну из машин. Приехали мы в Свердловский горком партии — целая делегация, человек пятнадцать. Сидим в приёмной. Вдруг появляется лощёный молодой человек в безупречном костюме — этакий «слуга народа», инструктор по атеизму Свердловского горкома партии. Поскольку Валентина Леонтьевна мне поручила заниматься этим делом, я рассказал ему о том, что происходит, высказал претензии от лица приехавших людей и попросил отменить запрет. Молодой человек на это ответил: «Вы знаете, я познакомился с тетрадями Порфирия Иванова, и, хотя я получил высшее образование, но ничего не понял и пришёл к выводу, что это бред не вполне нормального человека». На что я ему сказал: «Вы знаете, я тоже получил некоторое образование, закончил аспирантуру на философском факультете МГУИ написал диссертацию по религиоведению и социологии религии. Я изучил эти тетради и считаю, что часть текстов, похожа на дзэн-буддистские коаны, которые никто в мире не считает бредом не вполне нормальных людей. Для того чтобы понять эти тексты, нужна особая подготовка, которой в наших вуз ах не дают». На что лощёный молодой «слуга народа» сказал: «Ну вот, вы, учёные, изучайте, делайте выводы. А мы — люди подневольные: нам, что скажут, то и делаем». И я понял, что запрет идёт откуда-то сверху и сделан вовсе не по инициативе местных властей. На этом наш разговор закончился, и я вернулся с делегацией возмущённых людей к Порфирию Корнеевичу.

Я рассказал ему и Валентине Леонтьевне о том, как нас приняли в горкоме партии. Порфирий Корнеевич очень переживал, что не может принимать и лечить людей. Я вдруг увидел, что из могучего старца, наполненного энергией, он превратился в обычного старого человека. Это длилось недолго. Я услышал, как Валентина Леонтьевна сказала ему: «А ты спроси у Природы. Может быть, так и нужно было?» Вскоре рядом с нами был снова могучий старец, Целитель и Учитель.

Хотя Порфирий Корнеевич дал слово, что не будет принимать пациентов, но было два случая при мне, когда он его всё-таки нарушил. Там уже невозможно было людям не помочь. Приехала старушка, которая после операции утратила зрение, и он простым наложением рук в течение нескольких секунд возвратил ей зрение. Был и второй случай, когда он принял больного мальчика, которого привезли родители. Думаю, что отказать было нельзя. Видимо речь шла о жизни и смерти мальчика. А всем остальным он вынужден был отказывать.

В течение этой недели я встречался со многими людьми, которых исцелил Порфирий Корнеевич. Были люди, которых он вылечил от рака, диагностированного, прооперированного и безнадёжного. Некоторые приезжали не первый раз. Многие из тех, кого вылечил Порфирий Иванов, воспринимали исцеление как чудо. По моему мнению, чудо всегда связано с отменой объективных законов мира. Однако часто люди принимают за чудо событие, глубинные причины которого скрыты. Лечение многих болезней методами современной медицины в средние века несомненно было бы воспринято как чудо. Наблюдая процесс лечения, я пришёл к выводу, что метод Порфирия Иванова был связан с одновременным воздействием на все слои телесной, энергетической и информационной структуры человека. Согласно теории йоги и ряда восточных учений, первичные аномалии, ведущие впоследствии к болезням, связаны с неправильным мышлением и неправильными реакциями людей на окружающую действительность. Это создаёт блоки и пробки в информационно-энергетических каналах биопсихического поля. Постепенно информационная программа болезни обретает энергетическую составляющую, а затем спускается в плотное физическое тело. Пока болезнь не проявлена на уровне соматических структур тела, её можно вылечить с помощью информационно-энергетического воздействия. Но если она спустилась в физическое тело, одного экстрасенсорного воздействия недостаточно. Исключительные результаты в лечении болезней были достигнуты Порфирием Ивановым именно потому, что он оказывал одновременное воздействие на все слои многомерного человеческого существа. Немалую роль, разумеется, играла и вера в уникальные способности Иванова.

Обливание природной холодной водой, рекомендованное Порфирием Ивановым, многие авторы трактуют как закаливание. Думаю, что к закаливанию здесь дело не сводится. С точки зрения теории йоги, природная холодная вода концентрирует в себе большое количество праны — космической энергии. Если у человека раскрыты каналы поглощения этой энергии, то он может усваивать её через структуры своего биопсихического поля. Порфирий Корнеевич дал также совет не вытираться после обливания, а обсохнуть за счёт теплообмена с окружающей средой, тогда эффект от обливания значительно увеличится. Кроме того, он рекомендовал мне запомнить непроизвольный глотательный акт, который возникает в момент обливания. «Глотай этот воздух, проводи его в желудок, а оттуда — к больному органу, — советовал он, — делай это и вне обливания». Обдумывая этот совет, я пришёл к выводу, что Порфирий Иванов разработал особый метод поглощения космической энергии через горловую чакру. Методы ассимиляции космической энергии, принятые в классической йоге, достаточно сложны, требуют особой подготовки, освоения медитативных техник и техники пранаямы. Подавляющему большинству больных людей они недоступны, а энергия для исцеления нужна прямо сейчас. Разработанный Порфирием Ивановым метод прост, эффективен и не требует особой подготовки. Он использует естественный физиологический акт.

Жители хутора появлялись у Порфирия Корнеевича нечасто. В памяти осталось лишь общение с одним из учеников Иванова. Он рассказал несколько историй о жизни Порфирия Корнеевича. Вот одна из них. Во время войны, когда немцы захватили Украину, Порфирия Корнеевича пытались отправить в Берлин. Известно, что фашистские бонзы отыскивали всяких чудодеев. В Германии было более пятидесяти исследовательских центров, где изучалось проявление аномальных способностей и оккультных традиций в разных странах мира. Сначала Порфирия Иванова подвергли испытанию: поливали ледяной водой из брандспойтов несколько часов на морозе, закапывали в сугроб, возили в мотоциклетной коляске, пытаясь заморозить. Но того, что произошло с генералом Карбышевым и тысячами других военнопленных, которых фашисты замучили до смерти, поливая на морозе ледяной водой, с ним не случилось. Он остался жив, здоров и невредим. Затем, по рассказу Валентины Леонтьевны, Порфирия Коронеевича пожелал видеть сам генерал Паулюс, который спросил Порфирия Иванова: «Кто победит, Сталин или Гитлер?» Порфирий Корнеевич ответил: «Сталин». После этого его закрыли в холодный подвал, а на следующий день посадили в вагон и отправили в Германию. Однако, по неясным причинам, высадили в степи, примерно в 20 километрах от ближайшего жилья, и он босой по снегу в одних своих шортах добрался до дома. Было ещё несколько историй. Рассказывавшие их люди утверждали, что Порфирий Иванов мог произвольно менять свой рост и иногда выглядел, как гигант, возвышающийся над окружающими. Лично я такого не видел, но впечатление на людей он производил огромное мощным энергетическим полем, которое всегда ощущалось.

Однажды утром после завтрака Порфирий Корнеевич сказал мне: «Володя, пойдём, будешь помогать мне отвечать на письма». Сели мы за стол, и он протянул мне довольно объёмистый труд некоего московского мистика, который пытался исследовать феномен Иванова. Текст был насыщен философскими категориями и написан сложным языком. «Читай!» — сказал Порфирий Корнеевич. После того, как я прочёл текст, он спросил: «Что будем отвечать?» В этот момент в моей голове возникла фраза:

«Написал ты много, но подлинного знания о мире и человеке у тебя нет. Желаю счастья, здоровья хорошего. Учитель».

Фраза абсолютно не моя. Я воспроизвёл её и спросил: «Так, Порфирий Корнеевич?» «Да, так, — сказал он, — пиши». Он подписал эту бумагу и её отправили мистику. Обдумывая этот случай, я понял, что он использовал мой мозг как некий инструмент, поскольку не обладал систематическим, а, тем более, философским образованием.

Только мы закончили процесс ответа на письмо, как вдруг появляется бородатый мистик. Глаза горят, «власы подъяты в беспорядке» и падает в ноги Порфирию Корнеевичу с криком: «Учитель, отпусти грехи!». И тут я впервые услышал, как Порфирий Корнеевич повысил голос. «Ну-ка встань! — сказал он ему. — Что ты себе позволяешь? Нет, нет на тебе никакого греха!» Впоследствии я читал немало высказываний людей, Иванова не знавших, о том, что он поощрял поклонение себе, как некоему живому богу. Но этот случай свидетельствует об обратном. Не поощрял он, а пресекал поклонение себе. Об этом же свидетельствует и следующее его высказывание: «Я — человек, борюсь в Природе за продолжение жизни, за эволюционную систему».

После визита нашей делегации в Свердловский горком партии, нас посадили обедать. Затем Валентина Леонтьевна отозвала меня в сторону и сказала: «Володя, Учитель просит тебя поехать в Управление профилактической медицины Министерства Здравоохранения и рассказать о том, что тут происходит». «Хорошо», — ответил я. Утром следующего дня Порфирий Корнеевич проводил меня до калитки, обнял, поцеловал и сказал на прощание: «Иди, Володя, со мной иди!» Я вышел из хутора Верхний Кондрючий и оказался на круглой поляне, окружённой деревьями и кустарниками. Вдруг я вошёл в весьма странное состояние сознания: я увидел, что в воздухе появилась золотистая пыль, маленькие светящиеся искорки. Структура окружавших меня растений изменилась: вместо устойчивых вещественных форм меня окружали потоки энергии, подобные разноцветной мозаике. У меня возникло ощущение, что я способен управлять этими потоками и даже слепить вещь из энергии. Я забыл человеческую речь. Произошла полная остановка мысли, отключение внутреннего монолога. Думаю, что это был подарок Порфирия Корнеевича мне на прощание. Не знаю, сколько я пребывал в таком состоянии: чувство времени полностью исчезло, как будто это было одно длящееся мгновение.

Впоследствии это состояние стало возникать самопроизвольно. Стоило мне сконцентрироваться на каком-либо объекте — и я снова входил в это странное состояние. Однажды, примерно через месяц после поездки к Порфирию Иванову, я вёл семинарское занятие в студенческой группе. Сконцентрировавшись на ответе студентки, я вдруг вошёл в изменённое состояние сознания. В пространстве появились золотистые искорки, вместо студентов в аудитории — энергетические потоки. Но самое главное — я забыл человеческую речь. Процесс познания и мышления не исчез. Он лишь радикально изменил свою форму. Это было невербальное, недискретное мышление. Студентка завершила ответ, а я продолжал сидеть за столом и созерцать разноцветные энергетические потоки не в силах произнести ни слова.

Между тем, состояние аудитории начало меняться. Вдруг у меня возникло ощущение, что я должен немедленно прервать семинар. Я положил журнал в папку, кивнул студентам и вышел из аудитории. После этого я целую неделю отлёживался дома, пытаясь взять под контроль спонтанно возникающее изменённое состояние сознания. Мне это удалось. Больше оно никогда не появлялось непроизвольно.

Но вернёмся к моей поездке. Приехав на железнодорожный вокзал в Ворошиловграде, я обнаружил, что билетов на московский поезд нет. Стоило в здание вокзала кому-либо войти, как к нему бросалось несколько человек с вопросом: «Нет ли билета до Москвы?». Попытавшись купить билет таким образом, я понял, что в Москву мне на этом поезде не уехать. Вдруг я вспомнил слова Порфирия Корнеевича, которые он сказал мне на прощание: «Иди, Володя, со мной иди!» — и мысленно обратился к нему за помощью. Не прошло и минуты, как в здание вокзала вошла женщина средних лет, к которой никто из желавших уехать почему-то не бросился, подошла ко мне и спросила: не нужен ли мне билет до Москвы. Через полчаса я лежал в купе на верхней полке и осмысливал всё происходящее.

Приехав в Москву, я, не заезжая в МГУ, отправился к ученику Порфирия Иванова — учёному-термодинамику Игорю Яковлевичу Хвощевскому, адрес которого дал мне Порфирий Корнеевич, и рассказал ему всё. Вместе с ним мы выработали стратегию поведения во время моего визита в Министерство Здравоохранения. Решив, что визита и словесного общения будет недостаточно, я написал письмо на четырёх машинописных листах на имя начальника Управления профилактической медицины. В нём я подробно описал свои впечатления о Системе Иванова, о том, что там происходит и о запрете приёма больных местными властями. Начальник Управления меня, разумеется, не принял, а отправил к одному из своих заместителей — функционеру сталинской закалки. Китель на нём смотрелся бы гораздо естественнее, чем штатский костюм. Заместитель выслушал меня и сказал: «Вы знаете, мы много слышали о Порфирии Иванове, о его методах лечения и профилактики, но, на наш взгляд, все эти методы ненаучны и мы не можем разрешить их применение. Тем более что он не имеет медицинского образования». В связи с этим вспоминается запись в «Тетрадях» Порфирия Корнеевича: «Все теоретики теориею своею окружаются, а чтобы делать, так и нету».

На замечание чиновника я ответил, что Гиппократ и Гален тоже не имели диплома об окончании советского медицинского вуза. Это его страшно разозлило. Он стал со мной очень резко говорить и завершил визит. Уходя, я сказал, что считаю своим долгом оставить письмо на имя начальника Управления профилактической медицины. «Это ваше право», — сказал чиновник. Так я и сделал. Зашёл в приёмную и зарегистрировал письмо. Думаю, что оно хранится в недрах архива Министерства, как одно из многочисленных свидетельств косности советской системы здравоохранения.

Вернувшись к Игорю Яковлевичу, я рассказал ему о результатах своего визита и о том, что надо сообщить о них Порфирию Корнеевичу. «Письмо по почте не отправляй, — сказал Хвощевский, — перехватят. Только через меня». Я написал большое письмо, которое закончил словами: «Таковы, Порфирий Корнеевич, неутешительные результаты моего визита» и оставил его И. Я. Хвощевскому. Прошло более месяца. Вдруг я получаю от Порфирия Иванова письмо:

«Володя, учитель не получил от тебя никакой весточки. Что случилось? Как ты съездил в Москву? Ответь. Желаю счастья, здоровья хорошего. Учитель».

Не знаю, по какой причине письмо не дошло. Видимо, его всё же перехватили. В тот же день я пошёл на почту и отправил телеграмму, текст которой занял целый машинописный лист. В ней я рассказал Порфирию Корнеевичу о результатах своего визита. Отправил я её с обратным телеграфным уведомлением о вручении. Уведомление пришло только через шесть дней.

Просматривая выписки из «Тетрадей», я не раз задумывался о глубинной жизненной мудрости Порфирия Иванова.

Так, например, Порфирий Корнеевич весьма критически относился к технике и достижениям современной цивилизации. В «Тетрадях» он пишет:

«Мы с вами технически сильные, но премудростью — нет!»

Весьма поучительно и отношение Порфирия Иванова к деньгам и частной собственности:

«У кого Природа, у Того и слава. А у кого есть частная собственность — у того вечная нужда».

«Деньги держат тюрьму, деньги ставят больницу. Преступник рождается через деньги».

«Государство это есть деньги. Они разрастаются на людях: то, что покупается, приходит в негодность, а богатство есть прах».

«В деньгах нет живого, а всё мёртвое. Мы через деньги создали смерть. Тот, кто не хочет, чтобы люди продавали за деньги Природу, — ему Природа продлит жизнь».

В условиях развивающегося олигархического капитализма эти изречения звучат весьма актуально. Неплохо бы обдумать их нашим политикам и олигархам, превращающим природные богатства в деньги.

В заключение приведу самооценку Порфирия Иванова:

«Он встретился с истиной, Он окружился правдою; это эволюционный порядок, надо этим порядком жить. Это есть правда — сознание определяет бытие».

ДиН стихи

Сергей Хомутов[10]Синдром хронической усталости

Предаться бы сегодня вольномуПорыву,да какие шалости?..Пришел на смену алкогольномуСиндром хронической усталости.Покуда освежались водочкой,Подпитывали душу грешную,Жизнь легкою крутилась лодочкой,Не тыкалась в траву прибрежную.Теперь же,трезвостью придавлены,В уныние впадаем долгое,И дни, что для прозрений дадены,Бесплодие сулят недоброе.И множит состоянье скверноеМысль,от которой век не пенится, —Что это времечко неверноеУже ничем другим не сменится.

* * *

Как вечности приговор,Мне видятся снова и сноваНацеленный взгляд ГумилеваИ Блока рассеянный взор.Нам рваться, метаться, хрипеть,Слагая напевы больные.А им всё глядеть и глядетьСквозь нас, в поколенья иные.

* * *

Не наливайте поэту, не стоит,Водка тревожного не успокоит,Вот упокоит — вполне;Время другое, и зелье опасно,Что впереди ожидает — неясно,Света не видно в окне.Если же налили, то не бросайтеВ месте чужом,пониманьем спасайтеИ разговором ночным.Пусть отогреется он под луною,Чтобы не мучиться дальше виноюИли безумьем сплошным.Пусть почитает вам новые строки,Вы потерпите,не будьте жестоки,Это полезно порой.Тягостно в мире сегодня и пусто,Да и душевности, в общем, не густо, —Что не заменишь игрой.Все-таки, не наливайте, пожалуй,В жизни его непонятной и шалойБыл и Эдем, и Содом.Выпейте сами за встречу с поэтомИ за спасенье,пускай не на этомСвете, хотя бы — на том.

Константин Миллер[34]Осенний круговорот меня в природе

На верёвка-ветках сплошь остатки лета,А на небе плюмбум, поперёк и вдоль.Ветер рвёт калитку в поисках ответаИ звучит повсюду ветра си-бемоль.Я смотрю на небо — что-то будет с нами? —Там на небе, в тучах тот, кто всем Отец.В голове у лета — все кресты крестами,А на лбу у лета — пламенный венец.Подоконник полон чешуи с берёзы,Запотели окна холодом ночей.Здесь вчера был Пушкин, пил, роняя слёзы,Вот и капли воска от его свечей.Я смотрю на небо, листья съели время,Листья съели лето, съели нас с тобой.Мы уходим в осень, превращаясь в семя,В то, откуда вера и земной покой.Как бы мне хотелось, чтобы так случилось,Чтобы ветер с моря долетел до нас…Из-за леса красным что-то к тучам взвилось:То ли «воздух-воздух», то ли русский «СПАС».Я смотрю на небо бестолковым взглядом,Вижу средь тумана лица и дома.Ты мне вновь приснилась, ты летала рядом…Я влюбился в осень и сошёл с ума.Ты рыдала птицей восемь суток кряду,Проклиная ветер, что принёс грозу,Отвела к гадалке, та дала мне яду,А потом сварила в бронзовом тазу.После варки этой стал я липкой глиной,Новогодним студнем с хрено-чесноком.Бабушка-гадалка съела половину,Остальное спрятав в подпол, на потом.Ты цвела нежнейшим розовым бутоном,Я — навеки скован студня мерзлотой.Больше я не буду бить тебе поклоны,Не упьюсь берёзой, насмерть золотой.Но беда подкралась (так всегда бывает,Я уж, право слово, утомился ждать —Ветер в трубах воет, и собака лает,Все приметы схожи), появился тать.Ратники лихие все пожгли до пеплаИ огонь вселенский растопил меня,Я впитался в почву (страх, какое пекло!),И познал, как пахнет Мать-Сыра-Земля.Через год, родившись сорною травою,Я увидел небо, осень и тебя.Небо было синим, ты была седою,Осень — светло-рыжей… Краски сентября.

Анатолий Аврутин[39]То ли Родина, то ли печаль…

И опять на песке блики белого-белого света,И опять золотая небесно-невинная даль.И светает в груди… И душа по-над бренным воздета,И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль…В мир открыты глаза, как у предка — распахнуты вежды,И под горлом клокочет: «Высокому не прекословь!»,Сможешь — спрячь в кулачок тотживительный лучик надежды,Чтоб мерцала внутри то ли Родина, то ли любовь.И придут времена, когда слово в окно застучится,И перо заскрипит, за собою строку торопя.Что-то ухнет вдали… Но с тобой ничего не случится,Хоть и целился враг то ли в Родину, то ли в тебя.И приблизишься ты, хоть на шаг, но к заветному слову,Что в дряхлеющем мире одно только и не старо.Испугается ворог… Уйдёт подобру-поздорову…Если будет здоровье… И всё-таки будет добро…И тогда осенит, что последняя песня — не спета,Что перо — это тоже звенящая, острая сталь,Что опять на песке — блики белого-белого света,И парит над тобой то ли Родина, то ли печальДень отгорит. Сомнение пройдёт.Иным аршином жизнь тебя измерит.Вновь кто-то — исповедуясь — солжёт,И кровной клятве кто-то не поверит.Иной простор… Иные времена…Надушённых платков теперь не дарят.Здесь каждый знал, что отчая странаВ лицо — солжёт, но в спину — не ударит.А что же ныне? Как ни повернись,А всё равно удар получишь в спину.Жизнь Родины?.. Где Родина, где жизнь? —Понять хотя бы в смертную годину.И ту годину нет, не торопя,Себе б сказать, хоть свет давно не светел:«Пусть Родина ударила тебя,Но ты ударом в спину не ответил…»Холодно… Сумрачно… Выглянешь,а за окном — непогодина.Свищет сквозь ветви смолёныеветер… Черно от ворон.Души, как псы одичалые.Холодно… Сумрачно… Родина…В свете четыре сторонушки —ты-то в какой из сторон?И ожидая Пришествия,и не страшась Вознесения,Помню, звенят в поднебесииот просветленья ключи.Вечер. Осенние сумерки.И настроенье осеннее.Не докричаться до истины,так что кричи — не кричи…То узелочек завяжется,то узелочек развяжется…Что с тобой, тихая Родина,место невзгод и потерь?То, что понять не дано тебе —Всё непонятнее кажется,Всё отдалённо-далёкое —вовсе далёко теперь.Вовсе замолкли в отчаяньевсе петухи предрассветные.Где соловьи? — А повывелись…Летом — жарища и смрад.Ночи твои одинокие,Утра твои беспросветные,Ворог попал в тебя, родина,хоть и стрелял наугад.Скрипнет журавль колодезный —и цепенеет от ужаса.Горек туман над лощиною,лодка гниёт на мели.Каждый — в своём одиночестве.Листья осенние кружатся,И разлетаются в стороны,не долетев до земли.

Памяти друзей-писателей

Как летят времена! —Был недавно ещё густобровым.Жизнь — недолгая штука,Где третья кончается треть…Заскочу к Маруку,Перекинусь словцом с Письменковым,После с Мишей СтрельцовымПойдём на «чугунку» смотреть.Нынче осень уже,И в садах — одиноко и голо.Больше веришь приметамИ меньше — всесильной молве.Вот и Грушевский сквер…Подойдёт Федюкович Микола,Вспомнит — с Колей РубцовымКогда-то учились в Москве.Мы начнём с ним листатьО судьбе бесконечную книгу,Где обиды обидами,Ну а судьбою — судьба.Так что хочешь — не хочешь,И Тараса вспомнишь, и Крыгу…Там и Сыс не буянит,Печаль вытирая со лба.Там — звенящее словоИ дерзкие-дерзкие мысли.Скоро — первая книга,Наверно, пойдёт нарасхват…Там опять по проспектуБредёт очарованный КисликИ звонит Кулешову,Торопко зайдя в автомат.А с проспекта свернёшь —Вот обшарпанный дом серостенный,Где Есенин с портретаЗапретные шепчет слова,Где читает стихи только тем, кому веритБлаженный…Только тем, кому верит…И кругом идёт голова.Что Блаженный? — И онПеред силой природы бессилен.Посижу — и домой,Вдруг под вечер, без всяких причин,Позвонит из Москвы мне, как водится,Игорь Блудилин,А к полуночи ближе, из Питера,Лёва Куклин…Неужели ушлоЭто время слепцов и поэтов? —Было время такое,Когда понимали без слов.Вам Володя ЖиженкоПод «Вермут» расскажет об этом…И Гречаников Толя…И хмурый Степан Гаврусёв…Не толкались друзья мои —Истово, злобно, без толку.И ушли, не простившись —Негромкие слуги пера.Вот их книги в рядок,Всё трудней умещаясь на полку.Там и мест не осталось,И новую вешать пора…Пусть скачет жених — не доскачет!Чеченская пуля верна.Александр Блок, 1910 г.Четвёртый час… Едва чадит жасмин.Бессонница… Рассвета поволока.И чудится, что в мире ты один,Кто этакой порой читает Блока.Причём тут Блок? Талантливый пиит,Скончался молодым… В своей постели.Тем лучше — как Есенин, не убит,Как Мандельштам, в ГУЛАГе не расстрелян.У нас проблемы новые, свои,И с блоковскими сходятся едва ли —Кто пробовал то «золото аи»,Кто незнакомкам розы шлёт в бокале?Но это Блок!.. Прозрение не лжёт,Какие бы ветра вокруг ни дули.Прошло столетье… Вновь десятый год…Не доскакал жених… Чечня… И пуля…В «пятой графе»,где о национальностиВоют анкетыс наркомовских лет,Я б начертал, презирая банальности,Гневно-торжественно:«Русский поэт».И осторожно,чернилами синими,В карточке,где обтрепались края:«Русский поэт… Вывод сделал консилиум…» —Вместо диагнозавывел бы я.А упадув одинокой дубравушке,Бледным лицом да на заячий след,«Русский поэт», —пусть напишут на камушке,Просто, без имени:«Русский поэт»…

Владимир Макаренков[40]Я в храм вошёл

Наказание

Как грустно, я не спал давным-давноТак, чтобы мир во сне перевернулся,И я на горнем облаке проснулсяСо всем небесным царством заодно.И был бы я большой, как шар земной.В себя вмещал бы горы и долины,И воды, и подводные глубины,Лёд полюсов и африканский зной.И говорил бы я на языкеЗверей и птиц, и земноводных гадов.И слышал бы я даже звук раскатов,Рождающихся в хлебном колоске.Так часто в детстве, озирая дом,Как небо, в пробуждении счастливомЯ ощущал себя огромным миром.Но, повзрослев, стал атомным ядром.Не избежать реакции цепной,Запущенной от райского изгнанья.За первородный грех от наказаньяНе откупиться никакой ценой.

В. С. Баевскому

«Они победили его кровью Агнцаи словом свидетельства своего, и невозлюбили души своей даже до смерти»Откровение. 12:11В любви скорбя о жизни всейИзгнанником земного Рима,Не возлюби души своейВо имя Иерусалима.Мир по-звериному ревётИ рвёт материю вселенной.Но царство Божие грядётЗвездой двенадцатиколенной.Вкус дольней соли на губах,В глазах — кручинная отрава,В руках и под ногами — прах —Вот сердца скорбная оправа.Колокола семи церквейВ крови гудят неутолимо:Не возлюби души своейВо имя Иерусалима.Мирозданье — как сеть Интернет.В нём живая душа виртуальна.Лишь у Бога в нём адреса нет,Он один существует реально.Я в пространство кричу и стучуГлыбой сердца, как будто по раме.Я до Бога добраться хочуИ увидеть весь мир на экране.Но боюсь, что экран этот чист,Как затёртый веками папирус,Что вселенский компьютер завис,Распознав человеческий вирус.

Свобода и рабство

Судьбу испробовав с ножа,У церкви мёрзли три бомжаИ стайка нищенок убогих.И я спросил:— Скажи, душа,Свобода разве хороша?— Да, хороша.Но не для многих.Ища земным делам оплот,Молиться шёл честной народ.И щедро сыпал подаянье.И я изрёк:— Блажен ведь тот,Кто милостыню подаёт,Свободу чтя, как состраданье.Душа одёрнула:— Предаст!Свободу за казну продаст,За власть и славу. Хоть сегодня…Лишь тот свободен, кто отдастПоследнее и тем воздастВо славу царствия Господня.Я оробел, как в судный час:— Душа, а ты не Божий глас?И, осознав головотяпство,Я в церковь поспешил, крестясь:— Господь наш, неразумных насПомилуй и прости нам рабство…

Я в храм вошёл

Я в храм вошёл. И было дивно мнеПроникнуть сердцем в пенье хоровое,И осознать желанье мировое,Живую душу нянчить на земле.Читал молитву иеромонах.И я вослед возвышенно крестился.И святый крест таинственно светился,Как кровяной потусторонний знак.Сказал мне спутник, взор мой отыскав:«Вы как? По одному… на причащенье»…И принял лоб мой влажное крещенье.И целовал я праздничный рукав.И был уж я не я. А ввысь и вширьРосли любви вселенские объятья.И были мне насельники, как братья.И был мне домом правды монастырь.О, как же долго я искал оплотДуше в миру, прекрасном, но жестоком!И вот стою, открывшись, перед Богом.И болью Слова переполнен рот.Всё начинать мне с чистого листа.Я и во сне шепчу одну молитву:«Господь, даруй мне вышних сил на битвуВо имя славы веры во Христа».

Глеб Соколов[54]Свобода

Языческий ветер Норвегии дует за пазуху. Скоро паром.Мы узнаём друг друга по запаху. Мы живём,Можно сказать, одинаково: курим, пьём,Кто-то не пьёт, но обязательно курит.Мы отличаемся скуластым обветрившимся лицомИ не любим стульев.Мы — дети парусных яхт, поездов, автостопа. В конце —Не видно конца. Устаём от дорожных сцен,От границ, от таможни, валюты, разницы цен.Иногда сорим деньгами налево-направо,Иногда по карманам ищем последний цент —Чисто наша забава.Мы узнаём друг друга по силуэту, походке, ноНикогда не здороваемся, будто всё равно,А на самом-то деле боимся мы все одного —Проснётся тоска по дому и по семье,Собьёмся в пару в попытке выстроить новый дом на чужой земле,И останемся гнить в тёплом, мягком цветном тряпье,Как те, над кем мы всегда смеялись, всегда смеёмся. К чёрту дома.Языческий ветер Норвегии за рукава —Иди, ты свободен! И помни, не стало тепла,Не стало уюта — ты всё променял на дорогу.Теперь всё твоё — этот порт, полюса, города.Ведь это так много.Мы плевали на ваши «против» и ваши «за».Мы слетели с катушек, расплавили тормоза.Нас что-то толкнуло на шаг ярким светом в глаза.И мы, не запирая двери, ушли с порога,Чтоб никогда не вернуться назад.

Алексей Дюпин[43]На шарике над бездной

Последним числом ноября,Свистя промороженным телом,От полюса в наши краяПолярная ночь прилетела.Должно быть, напала на следПоследних остатков рассвета —Теперь лишь искусственный светВернёт очертанья предметам.Не принятый ею в расчёт,День отсвет былых полномочийНа час-полтора протолкнётПод двери, закрытые ночью.Синюшной, озябшей рукойНедолгое пламя затеплитИ снова уйдёт на покойВ дремучие снежные дебри.Лишь окна да фары машин,Тоннель, темнотой обнесённый,Пробьют в омрачённой глуши.Да звёзды — во мраке Вселенной…Лечу давно, а дна не видно,и что-то изменить нельзя,и усмехаются ехидномои давнишние друзья.Следят за гибельным сюжетомиздалека и свысока…А где же добрые советыили же помощи рука?На что мне как-то очень дружнодают понять: «Ты это брось…»Как говорится: «Дружба — дружбой,а табачок и деньги — врозь».Не люблю я водку как напиток —Предпочту портвейн или коньяк,Но привык к ней, как к орудью пытокСадомазохист или маньяк…Душа не исчезает без следа,всевышнему творцу покорно внемля —она перетекает, как вода,с земли на небо и опять на землю…До беспамятства люблюжизнь с начинкой сладко-горькой:сколько выпито пилюль,пролито бальзамов сколько…Сколько счастья напрокатпримерял с плеча чужого…Вот и солнце на закат,да не сводятся ожоги.Сколько горестных усладзнал наощупь и воочью…Чистой веры парусаизмочалил ветер в клочья.Но по-прежнему люблюжизнь, что явно или тайнодарит отдых и приют.Жаль, что веры не латает.Сердце под лопатку тычети стучит начистоту:мы становимся практичней,несмотря на суету.Жизнь оценивая трезво,потихонечку вершимпродвижение прогресса,эволюцию души.Но при этом незаметно,чтобы всё свести на нет,охлаждается планетамиллионы долгих лет.Остывает постепенно…Только, прелести полна,для праматери Вселеннойв детском возрасте она.И, как девочка на шаре,мир на лучшей из планетпод ногой устало шаритравновесия момент.Очень просто оступиться,хоть давно к тому привык.Полагают лишь тупицы,что останутся в живых.Жизнь оценивая трезво,всё же верим в миражи,а на шарике над безднойчутко девочка дрожит…

Валерий Кузнецов[44]Метемпсихозы

Встреча Нового года в Тутончанах

Я вышел на крыльцо и вдруг увидел Новый год,Он к дому шёл навстречу мне по тропке.«Ты человек?» — спросил он, улыбаясь во весь рот.Сказал я: «Да, но я в командировке.Как мне ни жаль, но я в командировке».«А что это такое?» — удивился Новый год,И я ему отрезал по-простому:«Мир делится давно на тех, кто дома водку пьёт,И тех, кто водку пьёт вдали от дома,А я сейчас как раз вдали от дома».«Раз ты вдали, то вспомни о друзьях, — воскликнул он, —Ведь чувство локтя так присуще людям!».И Новый год завёлся, словно старый патефон,А я ему сказал: «Давай не будем.Давай о чувствах говорить не будем.Ты прост, а наша сущность раскрывается хитро,Она, как кошка, прячет в лапах когти:Когда тебя твой ближний двинет локтем под ребро,Тогда поймёшь, что значит чувство локтя.Ну, а пока молчи про чувство локтя».У малыша слезами переполнились глаза,И стало мне от этих слёз неловко.Он прошептал: «Тогда зачем я здесь?» А я сказал:«Наверно, как и я, в командировке,Мы в этом мире все в командировке».Малыш, вздохнув печально, произнёс: «Ну, я пойду».И больше я его нигде не видел.Ох, и устроит пакость он мне в нынешнем годуЗа то, что в прошлом я его обидел.А я ведь зря его тогда обидел.

Из Джо Уоллеса

Рыжая девчонка

Я был мальчишкой и умел в лесу тропу найти,Уху варить и слушать птиц, и яблони трясти.Девчонку рыжую к реке мой тихий свист манил,И каждый вечер для меня весёлым Маем был.Июль пришёл, а с ним пришли и зрелости года,И всё, что было у меня, я отдал ей тогда.Но как-то ночью за рекой услышал песню я,И рыжая моя ушла — ушла Любовь моя.Сейчас Сентябрь, и я старик, и мне пора уйти.Нет птиц в лесу, и мне в траве тропинки не найти.Река у ног моих звенит, а там — а за рекойДевчонка рыжая свистит и машет мне рукой.
Как-то раз в июньскую ночь на Сосновом, а может в ЮргеСтало мне от шума, невмочь и спустился я тихо к реке.Костерок возле берега тлел, у огня пел какой-то пацан.Пригляделся я и обомлел: не пацан это был, а я сам.Пять десятков лет скинуть бы с плеч, и сомнений нет — вылитый я:Те же руки, глаза и речь, даже, вон, гитара моя.«Где ж ты прятался столько лет? Я такого себя позабыл».А он, подлец, смеётся в ответ: «Я всю жизнь с тобой рядом был.Да, старик, ты совсем сдаёшь: растолстел, обрюзг, поглупел.А ведь песни, что ты поёшь, это я за тебя их пел.Я с тобой по кострам ходил, я учил, кому что сказать.Ты ж общительный, как крокодил, пары слов не можешь связать».Надоел мне его этот звон (нынче наглые все они),И сказал я юнцу: «Пошёл вон! И гитару мою, кстати, верни».Больше я его не видал. Ничего: ем, пью и дышу.Может, всё мне приснилось тогда? Жалко, песен с тех пор не пишу.

Баллада Франсуа Вийона, написанная в день изгнания из Парижа 8 января 1463 г. и до сих пор нигде не найденная (к спектаклю Ю. Эдлиса «Жажда над ручьём»)

Я почудил довольно, всё это было давно:Было мне очень больно — вам было просто смешно.Ах, как бывало стыдно — а вам было наплевать.Видно, пора мне, видно, лавочку закрывать.Головы тлеют на кольях — пусть поглазеет народ.Милое Средневековье вместе со мной не умрёт.Вьюга в ночи натужно будет нас отпевать.Видно, действительно нужно лавочку закрывать.Вряд ли потомки будут много умнее меня,Вряд ли они забудут меньше, чем сохранят.Люди живых боятся — на мертвецов им плевать.Видно, пора мне, братцы, лавочку закрывать.Жил я во время оно — всё это было давно.То, что звалось Вийоном, имя пустое одно.Тело моё истлело — этого не миновать.Ах, как оно не хотело лавочку закрывать!

Из цикла «Песни Агасфера»

Я Вечный Жид. То, что для вас эпоха —Неделя для меня по моему календарю.Я Вечный Жид. Я видел очень много,И мне на вас плевать, и это я вам говорю.Исчезнет жизнь, и прах закружит ветер,Моря возникнут новые из человечьих слёз.Я Вечный Жид — единственный свидетельТого, как идеалы превращаются в навоз.Средь вас, чужих, безлик, неслышен, нем я.У вас Любовь и Смерть по своему календарю.Я Вечный Жид, невидимый, как Время.Мне страшно одному, и это я вам говорю.Давно забыт, один на белом свете,Тепла не жду, любви не жду, дорога далека.Я, Вечный Жид, несу своё бессмертьеТуда, где в тёмной синеве кончаются века.

Юрий Годованец[45]Школа нелегальной красоты

Формула поста

Иногда я испускаю дым,Иногда тоску я испускаю,Что, как был, остался молодым,Закоптился вечностью — лишь с краю…Никаких фантазий и надежд!В свете дня бессильна ночи масса.Кто освоил звательный падеж,Может — и в коптильне — жить без мяса.

Вдох и выдох

Война и мир… Хождение по мукам…Отцы и дети… Слово о полку…Давая волю Мухам-цокотухам,Я тоже парю, жарю и пеку.Кто виноват?.. Что делать?.. Есть вопросы —Чтоб, отвечая за любовь-морковь,Из песни Слово выбросить и вбросить —Минуя промежуток — сразу в кровь!
«Пергаменты горят, а буквы улетают» —Назад во тьму, к себе на облака.И тот, кто жжёт, тот эту тайну знает,Хранит её, единственный пока.Сквозь сито лет проглядывают соты,Мёд, воск, прополис, молочко, перга.И в адском пламени есть умные пустотыДля диссидентов кисти и пера.Ты, кажется, ждала меня в берлогеи горячо мечтала о скитальце.Загривок холодит ошейник строгий,мерцает драгоценный пульс на пальце.Я не пойму — собака, или кошка,иль здесь клубятся неземные змеи?Меня ты нежно подожди немножко,пока снимаю все твои камеи.Была нелёгкой дальняя прогулка,я долго брёл по кромке океана.Чьё сердце тут колотится так гулко,что тишина становится, как рана?И снова я прикладываю к ухустальной курок дыхательного нерва.И мне даёт — ту и другую руку —поцеловать Милосская Венера.

Зеницы под сенью

Солнце рвётся к нам из райской чащи,Оставляя на колючках летНестерпимый, яростный, сладчайший,Изливающий Себя нетварный свет.Это чудо вовсе не для сытых,Зря толпится, тень роняя, плоть.Как бы ни был близок преизбыток,Не хватает мне Тебя, Господь!

Винтовая лествица

Грех, господа, и разведён, и вдов,И — навсегда — одновременно холост:Святоотеческий чудной порядок слов —Тому залог, как и чудесный голос.И как моя бы ни металась кровь,На Всенощной, вращая ворот суток,Они соединяют вместе вновьЭмоции и Твой, Господь, рассудок!
Под ладонью даль — как на ладони.Прямо по дорожке световойможно перейти простор бездонный,справиться с ретивой тетивой.То прибой — что уличная драка,то — трясёт повинной головой.Отряхнув стопы земного праха,с красного мы входим в голубой,а потом из голубого — в белый,где цветёт сирень без облакови кусочком солнечного меларазграфлён фиалковый альков.Есть ли выход за пределы света —на причал начальной черноты?Ангел по верёвочной — из ветра —носит в море новые цветы.Вам, кто, лёгок на поминеи тяжёлый на подъём,сохранил в хорошей минезапрещённый стол и дом,кто на свежем минном полервёт опасные цветы,кто учился в нашей школенелегальной красоты!

Осеннее несение креста

Может, чудо жизнь удочерило.Либо сам Господь усыновил?Никакие не нужны перилаНа святых ступенях синевы!Там все те, кто, вдруг покинув стаю,В новом тренируется строю.Некоторых ангелов я знаюИ легко до пяток достаю.Только нет свободной там ступени.Очередь — живая — до небес!Души, поспевая на Успенье,Постепенно сбрасывают вес.
В лесах распаренной нирваны —Аркады стрельчатой ирги.Лечу, но словно оловянный, —На этот свет не с той ноги.А лес — совсем не деревянный —Звук декламирует живой,И хвойные лесные ванныСмывают ропот вековой.Душа, как в сауне томится,И дух смолистый — как припой,А на серебряных ресницахПо лесу бродит дождь грибной.Стреляют шишки по колёсам,Играют дуры в дурака,И достаются важным осамОстанки пира пикника.Но берег спаривает парыНе только свадебных стрекоз,И открываются амбарыНедекларированных поз.И Бог расстроен на два тома,Семь пятниц и девятый вал.Когда я вылетел из дома,Я словно дома побывал.Но стоит Богу оступитьсяСреди потерянных подков,Гром вяжет дождь на грозных спицахИ собирает грибников.Спасибо, лес, спасибо, поле,Что дали Богу здесь просторИ столько воздуха, и воли,И в рощу спрятали топор.Не поминайте, ветры, лиха,Сушите слёзы Ци Бай Ши.Не отлипает облепиха.Хоть вирши заново пиши!В Помпеях все сгорели заживои не оставили кормил…Как долго я тебя приваживал,глазами зеркало кормил.Поил слезой, делился стужеюи пресмыкался, словно уж.Шуршало зеркало бездушноепереселениями душ.Мутнело, как чело оракула,сдвигая параллелограмм.Вдруг мне — в каракуле каракулей —пришло письмо из амальгам.Тем пеплом по краям измурзанои — видишь — вскрыто тут и там…И в нём всегда играет музыка,что так приваживает спам.

Воспитание

Когда, возвращаясь с обочин,Душа озаряла жильё,Как шла тебе чистая почта —Любви лицевое шитьё.Я был и сестрою, и братом;И мачо, и друг, и жиган.Ложились и думали рядом,И образ бельё обжигал.Зачем я поймал полнолуньеНа старом своём Маяке?Юродивый и полоумный,Сварился в твоём молокеИ вышел и сильным, и новымИ, дал мне Господь, молодым!И стал разведённым и вдовым,Женатым и холостым.Ты — нет, чтоб сидеть одеснуюТихоней тишайших тихонь —Открыла заслонку печнуюИ бросила песни в огонь.
Заехав фарами за роумингИз города куда-то прочь,В сугробах сумрачных черёмухБлагоухала наша ночь.И от заката до рассвета,Покинув Киев и Москву,Река переплывала летоПод небом «Слова о полку».

Наталья Попова[58]

Предчувствие

Летнему саду

Под сводами аллеи в жёлтых клёнах,у грани сумасшествия и чуда,сквозит эфир, опасно оголённый,разгаданный и пойманный лишь Буддой,Христом и вознесёнными святыми.Они к нему приблизились вплотную.А я всё силюсь вспомнить Его имя —ответ ищу беспомощно, вслепую.Вокруг босые женщины из камняиз амфор поливают этим духомвесь сад. И нить нащупывает память,шептание улавливает ухо.И запах обещает слишком много,а мысли натыкаются на вечность,скамья, в тени упрятанная Богом,готовит мне обещанную встречу.Ладонь в ладонь с Апрелем топатьпо мокрым улицам весны.Вдыхая запахи и шёпот,угадывая чьи-то сны,что бисером просыпал город,а ветер в закоулки смёл.Чтоб счастье каплями за ворот,чтоб только он с тобой брёл —Апрель… Твой верный спутник. Тугодыханья ваши сплетены.Ты ввек не сыщешь лучше другау хрупкой юности весны.Ведь только он, худой, раскосый,простил естественность ресниц,твои остриженные косыи профиль твой в полёте птиц.Он примет всё, он всё полюбит,раскурит нежный фимиам.И редкие навстречу людине потревожат ваш Сиам.

Минута молчания

Отголоски конца блокадыВ небе пасмурном января.На обочине ЛенинградаВот с минуту не говорят…Одинокие свечи в окнахИ печальные капли с крыш.Под растаявшим снегом мокнетДолгожданная эта тишь…

Рука из облаков

Рука сложила пальцы в горстьи сыплет солью отношений.Так далеко безликий гость,а мы в фарфоровой мишенииграем роли разных блюд:мы по зубам Тому, кто свыше.Обедню ангелы поют,Он внемлет им, а мы не слышим.И солью пропитавши ум,не уяснив всей сути, глупо,как тот индюк, горды от дум,лежим на дне в тарелке с супом.

Мёд поэзии

Сердце бросить, аспириномрастворить в стакане. Льдомразума наполовинуостудить душевный ром.На хрустальный обруч долькойтайны опустить вуаль.И за старой барной стойкойпить поэзии печаль.

Реке из детства

«Здравствуй, город вверх ногами,здравствуй, небо вместо дна!Что-то было между нами,потому сейчас одная сижу, оставшись дома,и пишу письмо туда,где уже не мне знакомыхуток ждёт твоя вода.Где, уже не мне даруя,солнце щедро золотитрябь зеркально-голубую.Тёплая поверхность плит —не моим стопам почтенье.Там не мой природный рай.Вековечное теченье,здравствуй! Здравствуй и прощай!Берег спит в сосновых лапах,ты по-прежнему Сибирь.Ну а я… А я на Запад —новый мир, иная ширь».Предумышленное бегство,год две тысячи восьмой,в жидком зеркале из детстваотражается письмо.

Наталья Никулина[59]Футляр для крыльев

Не отражайся в окнах моего вагона,потому что мне не видно, куда я еду.Не отражайся в витринах моего города,потому что я не могусделать свой выбор.Не отражайся в моих зеркалах,потому что я не вижу своих сумасшедшихот любви глаз.Не отражайся в стёклах моего окна,потому что я должна видетькак играет во дворемой ребёнок.

* * *

про человеческу —ю любовь невоз —можно рассказать:порнографияи сонеты петраркии любовь между нимимечетсяк огню тянетсяот огня от-дёргивается,бежит, бежит, взлетает, летит, летит, падает,и сгорает, сгорает…про чело-веч-ескую любовьне-в-оз-можно…про Божественную можнохотя бы проплакать.

* * *

Когда я была ещё травой,смерть приходила за мной с косой;с тех пор так и повелось:боюсь косарей,косильщиков газонов,космических пришельцев,косы не ношу,косынок не покупаю,косых взглядов не выношу,постепенно развиласьперманентная аллергияна косоворотки, косухи,косность, косноязычие, космополитов,косолапые умиляют —медведей люблю.Но хочу ещё раз заметить:коса не грабли —дваждына неё не наступишь.

* * *

Когда в старых коробкахпо чердачным лестницамприносят детские воспоминания,чтобы украсить ими ёлку,а по винтовым лестницам,заглаживая прошлые ошибки,уносят винуи вносят вино —в тот же самый мигпо чёрным лестницам,осторожно,только бы не оступиться —рядом бездна,в серебряных ведёркахвыносят осколкиновогодних поздравленийи выбрасывают их в синий рассвет.До следующей встречи!До следующего Нового года!

* * *

Падает дождь на траву,как подкошенный;травы на землю ложатсятолстыми косами;валится ветер на окнаи рамами грохает,а под набрякшими веками-листьямибольно пульсируюткрасные шарикиотяжелевшихрябиновых кистей.

* * *

Осень моя — листьев ладониПробуют воздух на прочностьИ землю на милость.Яркое время стоит наготовев прозрачном сифоне.Вот-вот нальют из неголишь бы не сбиласьсо счёта и ритмаптица в полётеот кровивнезапно прихлынувшейк горлу и крыльям.

Футляр для крыльев, или Внутренняя сторона света

что-то неймётся мне, неможется,что-то ищетсяне найдётся никак что-то;везде искала — не нашла,к себе оборотилась —в глубь пошла:бусины белые,бусины красныеиз-под шкуры просыпалисьжемчуга скатились,кораллы растеклисьиз-под первой шкуры, красной, всюду,всюду красно —страшно;из-под второй шкуры, оранжевой,пёрышки яркие фазаньи, павлиньипёстрые, полосатые, переливчатыевзмыли к небу,облака щекочут,из-под шкуры разлетелись,рассыпались по свету, по люду, по снегу —холодно;из-под третьей, жёлто-горячей — словавспыхнули, запульсировали неоновофразами, лозунгами, междометиями,песенками колыбельными,сонетами петрарки,ковром-самолётом легли взволнованно,рванулись куда-то, унеслись —неясно;четвёртая, зелёная, рухнулабронёй тяжёлой,рюкзаком необъятным, волной морской,земной бороздой бесконечнойа там: семена травяные, косточки плодовые,персиковые, оливковые,икорка рыбья, лягушечья зреет,зародыши детские, звериные, скотские,глазки картофельные, почки всякие, усыземляничные —вожделенно;пятую, голубую, никак, ну никак несодрать —— не поддаётся —пришлось выворачивать наизнанку,чулком телячьим стягивать.стянула — а там ты, любовь моя,небесами дарованная,спишь-потягиваешься,мягко светишься чем-то изнутри, греешьменянежно;шестая, синяя-синяя, сама треснула,ахнула, раскололась,на две половинки распалась —вот он — мир наш бренный, космос вечный,шум-гам, тишина звенящая,полнота-пустота, срамота-красота —застыдишься — залюбуешься —интересно;а седьмую, золотую, не снимала —так, приоткрыла немногопыль или пепел там —не поняла,два крыла лежат,вроде ангельскихи более никого;что искала — нашла.Верну ли?

Александра Вайс[60]На первом сквозняке

М. Г.

Чёрной птицей на ветке поручня повисаю,по ночам взрываю пространство чужого города.Задыхаюсь тобой, до тебя, без тебя, сдыхаю,только мелочь в карманах, да ветер гремит заворотом.…а с утра, возомнив себя белым лебедем,разбиваюсь.

Стихи

Я знаю, какими должны быть мои стихи,чтобы они нравились маме:такие не стыдно слушать,но очень стыдно читать.Я знаю, какими должны быть мои стихи,чтобы они нравились моим друзьям:их нужно кричать, наливаясь жёлчью.Я знаю, какими должны быть мои стихи,чтобы иметь девочек-фанаток:такие нужно публиковать в тоненьких книжкахили попросту писать на листочках.Я знаю, какими должны быть мои стихи,чтобы заслужить твою похвалу —я пишу такие стихи.Я знаю, какими должны быть мои стихи,но я не смогу их написать.

* * *

пережила и эту зимупереживала всё смогу лиразвоплощалась на витринев попытке усидеть на стулена тонких несуразных ножкахпроходит жизнь проходит глупоа к супу не подали ложкуа к супу не подали супаи очень рано появиласьлюбовь к неперемене пара ты всю зиму грелась в people’sа мне нельзя ни гриль ни бари будет общая тетрадьв расчётах будут дом пелёнкии если было в кайф писатьто больший кайф носить ребёнкаа третьему легко метатьсясрываться грызть краюхи крышему — его. мне — оставаться.тебе — отправиться в париж.

Бодрое

Я постирала твои носки —Повод опять прийтиЕсли замучился от тоски,И одному претит.Все будут знать и ругаться либоЛишь за глаза судить,Но если поймала такую рыбу,Надо уху варить.Разнообразны рецепты варки:Ленточки теребя,Будешь играть — приносить подарки,Но не дарить себя.Я возмещу тебе все расходы телом или душой.Только, пожалуйста, не целуйся с этой…с другой.
ПьескаРасколото небо — сюжет не нов.И ложь до того, что уже противно.Вот только финал не совсем готов,А значит, и критика не конструктивна.Но очень правильно осудить,А, главное, просто — ничто не гложет.Как будто можно уметь любить.И не любить будто можно тоже.Вино допито? Стакан не бить!И пусть привычно себе лукавить,Но как он сможет её забыть?Ну как он сможет её оставить!

* * *

Ночь, не породившая чудо,Не продлится вечно. Зачем?Мы с тобой пришли ниоткудаМы и остаёмся ни с чем.Будет на кого помолиться —Мы же не в молельных рядах.Нам с тобой — пустые страницы,Нам — пустое небо в глазах.Небо никого не обманет —Будет навсегда молодым.Не считая годы и грани,Не жалея слёз и воды,Будем каждый день до обедаСтроить наш, не Ноев, ковчег.Жаль, что не вернёмся с победой.Жаль, что не вернёмся вообще.

* * *

А мне уже не хочется бежатьИ проговариваться под наркозом дури:В оправе на кольце брильянт зажат,И платьишки всё чаще по фигуре.А мне уже не хочется идтиТуда, откуда возвратиться стыдно,Надеяться, что оправдает стих,И выглядеть смешно, но колоритно.Гореть согласна, но — не прогорать.И, кстати, я тебя давно простила.И мне совсем не надо умирать:Я только-то вчера переродилась.

* * *

Город закрыл на меня глаза —Будто бы крысу не стал морить…Тянет теперь и зовёт назад —Слёзы в глазах у него мои.Было — забыли. Теперь — вперёд.Дальше — не ада, но тоже — круг,А он по привычке любимым врёт,Ищет других дорогих подруг.Видела разные города —Толку-то, если за каждым — он!Много хотела ему отдать…Мелочь просыпала на перрон.

Инна Мельницкая[66]

Остров

Остров Диксон. Свинцово-седая вода,Незакатное солнце, бескрайнее небо…Если ты в тех краях не бывал никогда,То считай — никогда в царстве мужества не был.Где ольха и берёза, росточком с вершок,Как большие, под ветром колышут серёжки,До того распахнуться душой хорошо —Пусть её просквозит этот ветер сторожкий.Там не молкнут неслышные колокола,В небесах непрестанное чудо вершится,В оловянные лужицы, как в зеркала,Необсохшим цыплёнком глядится пушица,И в озёра оттаявшей злой мерзлотыОпрокинуты навзничь летучие тучи…Остров жёсткой реальности, дерзкой мечты,Остров ночи полярной и вьюги певучей —Остров верности строгой и дружбы мужской,Где по льдам и торосам проходит граница…Прежде чем захлебнуться смертельной тоской,Пусть мне Диксонхоть разна прощанье приснится!

Мастер из Кремоны

Ты знаешь, есть старинная легендаО том, как некогда Великий МастерПостроил скрипку — и она былаВсех прежних скрипокво сто раз прекрасней.Её он долго строил:выбиралИ слушал дерево,и колдовал над лаком,А по ночам молился исступлённо,Чтоб Бог вдохнул в его творенье жизнь.И вот она запела наконец.Она была, как женщина, всесильнаИ, уступая нежности смычка,Могла заставить плакать и смеятьсяКого угодно…Но бес-завистник под руку толкнул —Разбился звук о каменные плиты!..…Он собирал дрожащими рукамиСвоей мечты колючие осколки;Он твёрдо знал:другой такой не будет,Но склеивал разбитую любовьСлезами, кровью, яростным упорством.И день настал,и Мастер взял смычок.Он долго медлил, всё боясь коснутьсяМолчащих струн, но наконец решился —И звук возник. И дрогнула Кремона!..С тех самых пор его ученикиВ безжалостном стремленье к совершенствуПросверливали в каждой новой скрипкеОтверстия — чтоб раненая декаОтчаяньем отозвалась смычку…Не потому ль, когда настигнет боль,Рука спешит нашарить лист бумаги?..

Игорь ШевчукРазыгралась Непогода

Судью на мыло

Устроил мылу в ванне яВчера соревнование:Какое смоется быстрей —Хозяйственное?Детское?Французское?Немецкое?Медовое?Иль хвойное?И натиск мыльных пузырейТак сдерживал достойно я…Жаль, только был всему судьяВ конце мой папа, а не я.

Дырявая считалочка

Раз слизняк и два слизняк —В грибе дырка точится…Извините за сквозняк —Очень кушать хочется!

Как хомяк потерялся

Шёл хомякВ пиджаке.Но никто не знал о том,Что хомякВ пиджаке.Потому что с хомяком —С хомякомВ пиджаке —Сам шагал я налегке.Только я шагал ногамиПо дорожке, по двору.А хомяк шагал в карманеИ тихонько грыз дыру.И прогрыз наверняка…Потому что очень скороОдиноко вдоль забораШёл хомяк без пиджака…

Разыгралась Непогода

Разыгралась Непогода.Солнце спрятала в карман.Сдула шляпу с пешеходаЗагремела в барабан.Нас из лейки окатила.Спичкой чиркнула тайком.А потом глаза закрылаНам тумановым платком.Потому что НепогодеОт рожденья — только год.И она ещё не ходитВ детский сад для Непогод.Но пройдёт всего полгода —Поведут её в ДетсадТам в послушную ПогодуНепогоду превратят!

Алла ХодосВоздушный слой[56]

Два стихотворения

1

Если направо пойдёшь — не дойдёшь.Если налево — умрёшь, но не сразу.Прямо посмотришь — в ноябрьскую дрожьВойско восстанет, покорное глазу.Газа глотнёт, чтобы брать города.Тихо пройдёт, подчиняясь приказу.Двинется вспять и потом, как вода,Вширь потечёт, повинуясь экстазу.Станешь тогда: ни туда, ни сюда,В очи пихая свинцовые тучи.Точка рождения — это беда, милые, да.И бессмысленный случай.

2

Только зачем она так хороша,Точка рождения в море простора?Даже из шушенского шалаша —Скажешь: «Шалишь, не видал ни шиша! —Тоже смотрел очарованным взором.Взор помутнел. Набегает слеза.Душит надежда под звуки парада.То просвистит, то поляжет лоза,Вся зелена и полна винограда.

Сон в интернате

Стылый декабрь стоит под окном.Оцепенели деревья.Первым очнулся учительский дом,Только потом — деревня.Только потом заскрипели шагиИ заскользили салазки.В тёмном окошке у Бабы ЯгиКончились страшные сказки.Только мычит слабоумная матьВ душном угаре избёнки,И на мороз переносят кроватьДве неумерших сестрёнки.

Андрюше Цветкову

Свежая травка взошла поутру.Рыжий котёнок пошёл по двору.Словно большой переполненный чан,Двор выдыхает молочный туман.Из деревянных и каменных порВетер выходит и сыплется сор.Лютик растёт. Одуванчик растёт.Рыжий котёнок всё время идёт.Видит: букашки ползут из земли.Видит: летят золотые шмели.Видит: по липам тихоноко течётСладкий, как мышка, липовый мёд.Рыжий котёнок вздохнул глубоко:Ах, до чего хорошо и легко!Над горизонтом, кругла и тепла,Добрая рыжая мама взошла.Мы долго жили в гараже,Но это кончилось уже.Мы прятались на свалке,А грелись в раздевалке.Порой нам снилось, что сидимВ неосвещённом зале,Но спали мы в подвале.Наутро кончился погром —Куриным пухом и пером,И лёгким паром над двором,Весенним сладким паром.И значит, всё недаром.И хорошо на чердакеПри пауке и ветеркеПослушать пенье птичье.И в этом есть величье.

ДиН юбилейК 60-летию со дня рожденияЮрий ПерфильевПриглашение к путешествию

Жара, как на юге. Среда. Гермесова точка недели.Мы так торопились сюда, что даже прийти не успелив себя, оказавшись взамен двоих постояльцев отеля.В окошке горит цикламен. Двадцатые числа апреля.Твой день. Донимает Нева, братается с ветром и слепит.Волна, как чудная молва, одни восклицания лепит.Другие даются с трудом. Известная суетность вкуса.И некогда праздновать в том уже ни героя, ни труса.Среди ожиданий повтор среды обретений рапсода,на многоканальный простор балтийская рвётся свобода.И небо, сплотив покрова над нами, безличное сбросив,свои подбирает слова на зависть — Исакий, Иосиф.

Приглашение к путешествию

Охота молоть языком расстояний приплод(значений трясётся шкала поневоле пробега),триумф ли жены любопытств пожинающий Лот,наука ли разоблачений от Альфа к Омега?Не так ли ночной небосток — пережитков трансферна грешную Землю с не менее, скажем, Венеры,по штату на слух полагается музыка сфервлияния невыносимой на то атмосферы.Засим остаётся готовность ответить на зовпространства пока твой подсумок грудной «не заёкал»,пока звездочёты с трудом вычитают уловиз двух мотыльков между двух запылившихся стёкол.
Звёзды в окошке искрят о своём неслышно.Так по губам не поймёшь из обратных драмусвязей. К примеру, что яблоку Ева, Кришна,Ньютон, Парис — по классическому там-таму.По бестолковости выбора между злами,выхода нет, перепробуешь все регистры.Ладно, хотя б из чего возгорелось пламя,звёзды декабрьские в дело идут на искры.

* * *

Видимость необозримого не помешала б.Пой свою партию битого часа калиф,пей ежедневное пойло обживок и жалоб,бей в барабан, атмосферную плоть раскалив.Выдержка нам изменяет, подобная снимку,фотобумага помалу теряет чутьё.Видишь, едва различимые режем в обнимкуправду чуть больше положенной, сами — чуть ё…

* * *

Архитектурной быть бузе.Колодой через пень колонна.Марсель, магалам Корбюзьегрозит Гвардейская Мадонна.Неаполь, вопли — наплевать.Равенна варваров нирвана.Коробит Кордобы кроватьи телерана Тегерана.Умом горюет и Москвойусатый Бомбардир — неладен.Великобритов сводит свойнад Темзой боем Биг-Бен-Ладен.Версаль задуман как верстак,Суэц — подобно суициду.Под новым колпаком рейхстаг,и остеклили пирамидуу Лувра. Скользкий матерьялужимок лакомых и жестов.Лас-Вегас главный ареалградосмесительных инцестов.Мир обезбашен до небес.От Вавилона без оглядокпосредники Семи Чудесбесцеремонней на порядок.Распадом капищ и жилищподобное подобно слепку.В районном скверике Ильичпоследнюю сжимает кепку.

* * *

лечу смотрю куда когдазеваю чтоб не заложилопо верху сумерки звездагвоздит по праву старожилавнизу посадов светлякиагломераций парафразыгде красят быт на стоякинанизанные унитазык земле придирчивый уютна иждивении повадокподмоченных в сухой как брютне попадаются осадокколлизии размером с мифиз допотопных надоелино чем времён надёжней смывтем ближе и яснее цели

* * *

Гуляние под вечер и оркестрв саду с победной выправкой. По годупроходу нет от местных Клитемнестр,и от войны недавней нет проходу.Трофейного наследия приют —великой блажи детские задворки,как если б этот лучший мир-май-трудпридумали законченные орки.Загадочны теперь издалекаграницы сообщения сосуда,где прошлое витает в облакахгрядущего неясного оттуда.

* * *

Тактичней собеседника окрест,чем «ходики» со временем не встретишь,ещё — немного сбивчивая ветошьс деревьев, опроставшихся в обрез.Особенно, когда твой дом врасплохзастукан одиночеством застолийи скатертных потёков винных схолийпод лясы кровоточных выпивох.

* * *

Ни одной решительно зацепки,небу ли до наших неудач.Ласточки при деле, как прищепкилинии электропередач.Мусорная просеки щетинаколется, попробуй отрекись.В целом заурядная картинату ещё прописывает кисть.Тот ещё гешефта отголосокбухучёт идёт на чудоднитолько для одних, считай, колоссовагро-гидро-аэро родни!

* * *

Не до пищи, паче для ума,посреди пути. До переменысумма мест слагаемых самаждёт от привокзальной Мельпоменыизменений. Разница высотвзлётов и падений прихотлива.Участи на жизнь не достаёт,как последней мелочи на пиво

ДиН прозаАлександр Щербаков[46]Национальный кладРассказы о наших помощниках

МастерокВместо предисловия

Назло нынешним ценам на овощи-фрукты, прыгающим, как зайцы, решил я тоже взять за городом участок земли. Сам спроворил садовый домик из бруса, покрыл шифером — всё чин-чинарём. Однако за печку взяться побоялся, больно тонкое дело. Надо было найти печника. Но где? Ремесло это стало таким редким.

И вот приехал в гости племянник жены Санька Кононов из Хакасии, из сельца Марчелгаш. Он только закончил девятый, и у него начались каникулы. По-отрочески жидок, голенаст, но держится по-взрослому. В субботу поехал с нами на дачу. Придирчиво оглядел мою избушку, работу одобрил, но заметил, что печи нет.