Луч чахлой лампочки упал на него - свету хватило ровно настолько, чтобы осветить черную бровь, круглый соколиный глаз, смуглую щеку... и сердце у Гриши забилось.
- Неужто дядя Кирюша?!
Вошедший круто обернулся - это был Комлев; все тот же, каким знал его и любил Гриша за веселый нрав, за удаль, которой тот славился на всю деревню Савны и даже далеко за ее околицей... Только лицо Кирилла, прежде худощавое, как будто раздалось вширь да плечи стали еще могутней.
- Дядя Кирюша!
Комлев осторожно вгляделся в Гришино лицо:
- Не признаю.
- Ну как же так?
- Ей-ей, не признаю.
- Да я же Шумов Григорий. В "Затишье" встречались... Забыл?
- Забыть - не забыл, а поверить - никак не поверю, Ивана Иваныча наследник, что ли?
- Ну да!
- Вот история-то! Ты что ж, теперь с ясными пуговицами? Встретил бы я тебя на улице - ни за что не угадал бы.
- А я тебя сразу узнал! Ну, пойдем ко мне, потолкуем...
- Меня-то немудрено узнать: я как числился в дядях, так в этом звании и остался. А ты был мальчонкой, а теперь сам дядей стал. Вот оно в чем разница-то.
Кирилл вошел вслед за Гришей в комнату и спросил:
- Стало быть, теперь мне тебя и обнять не полагается? Вон какая на тебе одёжа.
- Полагается, дядя Кирюша... Обязательно!
Они обнялись, потрясли друг друга по-мужицки, изо всех сил, и Кирилл сказал одобрительно:
- Костью в батю пошел. Силенки хватает?
- Не жалуюсь. А я знал, дядя Кирилл, что ты в Питере.
- Ну как же! Я давно столичный житель. В пятом году, как подался из деревни, сперва плоты гонял на Двине, а потом сюда определился, в грузчики.
- А на войну почему не попал?
Кирилл молча протянул на свет правую руку: вместо среднего и указательного пальцев торчали на ней два обрубка, похожие на разросшиеся мозоли.
- На плотах бревном ударило. Да что ты все меня спрашиваешь, а сам про себя ничего не говоришь?
- Да про меня что ж говорить? Вот - учусь в университете. А больше и рассказать нечего.
- "Рассказать нечего"! Да это ж самое удивительное - из нашего брата мужика хоть один человек в бары попал.
- За что ж ты меня обижать вздумал, Кирилл?
- Обижать? - Комлев спохватился. - Верно, не то слово сказал, это меня твои пуговицы сбили... А за то, что в бары не лезешь, дай-ка я тебя еще раз обойму.
Они опять обнялись. И опять Комлев сказал:
- Костью широк.
- В грузчики гожусь?
- Хоть завтра могу определить - баржи разгружать. - Кирилл вдруг прищурился и залился тоненьким, не подходившим к его фигуре смехом: - А своего знакомца, дружка моего - Ивана-солдата помнишь? Тоже здесь, в Питере. И знаешь, кем он тут состоит?
- Кем?
Кирилл опять засмеялся:
- Иван теперь важная птица. На большой должности состоит... Старшим дворником.
- Вот бы его повидать!
Кирилл покачал головой:
- А вот уж этого нельзя. Никак нельзя.
Он поглядел на Гришу, подумал. И будто решился:
- Ладно. Тебе-то я могу сказать. Ты ведь к этому делу причастен. Помнишь, носил ты в лес Кейнину книжки, красивые такие, листки в них будто в голубизну малость ударяют, с черной печатью - орел лапы распятил, - ну, все как полагается?
- Паспортные бланки. Помню, - сказал Гриша.
- Одну из таких книжек Кейнин отдал Ивану. Годов ему по паспорту прибавили, бородищу мой дружок отрастил во всю грудь, до пояса, вероисповедание ему поменяли: из старовера православным сделали... Ну, и ясное дело - фамилию вписали другую. Только имя, Иван, оставили. Но помни, Гриша: говорю тебе только как Шумову, как человеку, к этому делу причастному...
Дверь приоткрылась, просунулась голова Шелягина.
- Слушаю, слушаю - будто голос Комлева. Что за притча? Знакомы вы, что ли?
- Мы с Шумовым родственники: деды на одном плетне онучи сушили! Вот встретились, разговорились...
- Да так, что и звонка не слыхали, - сказал Гриша.
- А я без звонка - со своим ключом. Не обессудь, Кирилл, - заставил тебя ждать. И вы извините, - сказал токарь Грише, - нам с Комлевым на некоторое время придется уединиться.
"Некоторое время" затянулось. Гриша без устали ходил и ходил по своей комнате, радостно взволнованный. У него было такое чувство, будто он опять, после долгой разлуки, попал к своим.
Своим был Кирилл Комлев: своим - это он теперь понял - был и Тимофей Шелягин... И где-то, за Невской заставой, жила Катя Трофимова.