- Беспартийная. (К Шуваловой.) Где работали в момент совершения преступления?
- В редакции газеты.
- После совершения преступления?
- Там же.
Покорно отвечает бедная Маша. "До совершения... после совершения". Покорно жду своей очереди и я - единственный свидетель защиты.
Между прочим, суд, разбиравший это дело три дня, оправдал Шувалову. Есть еще судьи в Ленинграде!
* * *
Тургенев как-то сказал, что русская народная поэзия не дает фигур трогательных любовников ("только какие-то там Танька с Ванькой"). Это верно. В русском эпосе не было Окассенов и Николлет{321}. Этим наш эпос сближается с античным. Можно этим утешиться.
* * *
Показывал Иринке (5 лет 8 месяцев) заводную лягушку. Потом говорю, что у меня есть настоящая, живая лягушка.
- Верно?!
- Глупая. Откуда же у меня здесь могут быть лягушки?
Подумала и говорит рассудительно:
- Правда, если бы ты в сырости бы жил, тогда были бы у тебя маленькие лягушечки. Правда?
* * *
Из какой глубокой, седой старины пришли к нам некоторые литературные штампы. Читаю "Эфиопику" Гелиодора Эмесского. Если не ошибаюсь, это первый европейский прозаический роман. Написан в III веке. И вдруг героиня:
"...сославшись на головную боль, вышла из покоев".
* * *
Но он же, описывая смущение влюбленного эфиопа, говорит:
"Румянец пробежал по его лицу, как огонь по саже".
До чего же здорово! Но ведь, возможно, и головная боль героини была находкой Гелиодора.
* * *
В поезде. Два мужика. Одному лет под пятьдесят, другой помоложе. Оба навеселе. У старшего - плотного, крепкошеего дяди - на ногах что-то вроде ночных туфель. Он говорит:
- Вот до чего дожили. В опорках хожу. Голенища были, да продал. Отличные голенища - тринадцать вершков, вот до этих пор. Суворов шил. Это мастер. Семнадцать рублей еще в мирное время платил.
Голоса:
- Семнадцать рублей! Это много.
- Да. А нынче одни голенища за шестьдесят рублей продал. Вот жисть! Лучше не надо.
Товарищ его - худощавый, беззубый (остались одни клыки), похож на цыгана или еврея. Краснолицый, с вытаращенными глазами.
Обнявшись, они поют - совсем как у Твардовского в "Муравии" - и про "Трансвааль, Трансвааль, страну мою", и про Ваньку-ключника...
Вспоминают прошлое. Старший (видно, из зажиточных, может быть раскулаченный) вспоминает, как он в японскую войну, будучи санитаром, спас офицера и получил Георгия. Младшему тоже хочется похвалиться подвигами. Он торопливо засучивает рукав:
- Видишь?
- Что видишь?
- А ну скажи: прямая рука или не прямая?
- Это ясно. Уклон имеется.
- Уклон! Во, гляди. Вот тут она, стерва, вошла, а тут вышла.
Он начинает рассказывать длинную историю о том, как его чуть не зарубили клинком.
- Это в германскую? - спрашивает старший.
- Нет. Когда белых били.
- А!
Этот-то вряд ли воевал с белыми.
Обоим не терпится еще выпить, ждут не дождутся своей станции.
Опять поют. Вдруг, не сговариваясь, запевают:
- Спаси, го-о-осподи, люди тво-оя и благослови достояния твоя...
На словах "победы благоверному императору нашему" старший обрывает товарища, толкает его локтем в бок. Тот на ходу импровизирует:
- Побе-еды нашему прави-иительству...
Начинается спор, можно ли петь за правительство?
Старший уверяет, что можно.
- За временное правительство пели? Пели.
- Так это при Керенском.