Девочку Милу зовут Мила-премила - за то, что она на каждом шагу говорит:
- Большой-пребольшой, маленький-премаленький, коричневый-прекоричневый, вкусный-превкусный, хорошенький-прехорошенький и так далее.
* * *
Блатной язык худо-бедно обогатил русский язык, как, впрочем, и другие языки. Слова жулик, мазурик, двурушник - жаргонного происхождения. Разинский лозунг "сарынь на кичку" - тоже. Даже такое скромное, уже почти дамское слово, как шустрый, - из словаря петербургских воров (приставка "шу" к слову острый).
* * *
- Побледнел, посинел, как осенняя сыроежечка.
* * *
Вежливый милиционер (на даче) успокаивает пьяного:
- Поскольку вы пьяный - будьте свободны. Идите домой и проспитесь. А вообще-то вы в корне не правы.
* * *
Полчаса наблюдал, как борется паук с собственной тенью (при электрическом освещении, на белом потолке). Борьба эта - страшная, изнурительная, потому что пауку никогда не понять, что тень бесплотна, что сосать ее невкусно и бесполезно. И даже инстинкт ему ничего не говорит. Солнечная тень не такая яркая, она расплывчатая, а электричество еще молодо, род паучий к нему не успел привыкнуть.
Борьба (или, вернее, охота) идет по всем правилам паучьей корриды. Паук кидается на свою тень с теми же ухватками, с какими он кидается на зазевавшуюся муху. Он пытается оглушить ее, обволакивает паутиной и перебирает при этом с быстротой велосипедиста задними лапками. На какое-то время, на минуту или на полминуты, как бы разочаровавшись, он оставляет "жертву" и повисает на своей тончайшей ниточке. Но малейшее движение его лапки - и тень зашевелилась тоже. И снова - хищный скачок. И снова идет борьба с призраком.
Бой длился до тех пор, пока я не пожалел измученного паука и не повернул выключатель.
* * *
Милая, сердечная, добрая и простоватая тетя Зина. Сыну ее Шурику сорок лет. Идет по какому-то не простому делу - не то в военкомат, не то на чистку.
Мать вздыхает:
- Ох, Шурик, я сегодня во сне полы мыла. А это худо. Я, помню, всегда во сне полы мыла, когда ты из гимназии двойки приносил.
* * *
Заголовки в периферийной газете:
"Кто еще хромает?".
"Япония становится нахальнее".
"Один в носу ковыряет, другие перегружены".
* * *
Куплеты 1921-1922 гг.:
Весна пришла, запели птички,
Им вторит радостно поэт
На рынке дороги яички
И сахару в помине нет
А потому, медам, месье,
Давайте кушать монпансье!
* * *
Была уже в том возрасте, когда говорят: перезрелая. Однако желание выйти замуж не оставляло ее. Страшно суеверная. В гостях не брала ничего по одному куску: ни хлеба, ни ветчины, ни жаркого. Хозяйки ее не любили. И зимой и летом носила по две пары чулок. Оказывается - такая примета.
- Все-таки, - говорила она, - это значит, что я не всегда буду одинокая.
Умерла одинокой.
* * *
Вторично слышу в Мельничном Ручье странное употребление глагола "мечтать". Парикмахерша говорит подруге:
- Я и не мечтала, что ты сегодня выходная.
* * *
В Мельничном Ручье живет доктор Ткачев, специалист по внутренним и детским болезням. Я знаю его с тридцать шестого года. Летом он обычно гастролирует по дачным местностям. Два лета жил в Разливе, нынче - здесь. Высокий, молодой еще, сутулый, ходит в белой косоворотке и в фетровой шляпе. Не ходит, а рыщет. Мимо дачи за день пробежит раз двадцать. У него девочка, дочка.
Иринка, которой Ткачев очень хорошо знаком, спрашивает у меня:
- Это что у него за девочка? Дочка?
- Да, наверно, дочка.
- Бедная!
- Почему же, - я говорю, - бедная?
- Наверно, все время лечит ее.
* * *
- У меня мнуков да прамнуков - не сосчитать.
* * *
"Катя".