Я теперь знал тайны Сирано, как и представлял его страстную натуру, стремление любить и вместе с тем беззаветно служить всеобщему благу.
Француз прочитал первую строчку его любовного сонета и последнюю философского, так пусть же сонет Сирано, посвященный "Философу Солнца", откроет завершающий роман о дуэлянте, поэте, писателе и философе Сирано де Бержераке, каким фантаст представил его себе.
ФИЛОСОФУ СОЛНЦА
С о н е т
Кампанелле
История страны - поток убийств
Во имя короля иль бога.
Велик лишь тот, кто совестью не чист
И золота награбил много.
Добра искатель ходит в чудаках,
Мыслителям грозят кострами.
Ползи, лижи - не будешь в дураках,
Найдешь благословенье в храме.
Но Солнца свет не в пустоте ночей!
Откроем ум и сердце людям
И мириадами живых свечей
Единым пламенем мы будем.
Мир станет общим. Каждый побратим:
"Мне - ничего, а все, что есть, - другим!"
______________________________________________________
Часть первая
МИССИЯ УМА И СЕРДЦА
Познал я горесть всю земную
И к небу обращаю взор,
К Луне и Солнцу, в даль пустую,
Богов где вижу и простор.
Собственноручная подпись Сирано де
Бержерака под его портретом.
(Перевод здесь и дальше автора.)
Глава первая
ИЩУЩИЙ
Искать и найти - большое счастье.
Найти и потерять - великое горе.
С о к р а т
Шло третье десятилетие Тридцатилетней войны.
Париж был в счастливом отдалении от мест кровавых схваток "во имя короля иль бога". В Европе неистовствовала реакция, утверждая неограниченную власть королей - абсолютизм. После Реформации, пробудившей надежды угнетенных народов на избавление от гнета церковного монарха, сидящего на "святом престоле", католицизм перешел в наступление под знаменем нерушимых догм. И при этом властители Европы под видом служения папе римскому или освобождения от клерикального гнета пытались прежде всего утвердить собственную власть. И противостояли друг другу в неутолимой вражде с одной стороны - Священная Римская империя, представляемая Габсбургами, и с другой - протестантская коалиция во главе с удачливым шведским королем Густавом-Адольфом, непокорные курфюрсты, Нидерланды, Дания, Швеция. К этой воинствующей группе, к которой, помимо религиозной отступницы Англии с ее англиканской церковью, кромвелевской революцией и казнью собственного короля, в удобный момент примкнула и католическая Франция. Ее правитель кардинал Ришелье, близкий к папскому нунцию*, вступая в нескончаемую войну, помышлял не столько об интересах папы римского, сколько о собственной гегемонии в Европе.
_______________
* Послу Ватикана. (Примеч. авт.)
И вписывались в летопись сражений имена полководцев, затемнявших один другого, среди которых после Толли особенно прославился Валленштейн. Воспитанный иезуитами, а потом возненавидевший их, он расчетливо женился на родственнице императора и сразу удивил всех сначала небывалой щедростью и роскошными пирами, а вслед за тем редкими способностями в военном деле. Как военачальник, он умудрялся малыми силами побеждать целые армии, а при пустоте императорской казны знал, как обходиться без нее. Он считал, что "армия в двадцать тысяч человек останется голодной, а в сорок тысяч будет сыта и довольна". И там, где проходили его войска, оставалась выжженная земля, покрываемая затем новыми лесами с волками и медведями или болотами с коварными топями. За армией тащились, по численности людей превосходя ее, обозы. Ехали на скрипучих телегах и солдатские семьи, и всевозможные проходимцы, тунеядцы, чужеземцы, преступники. На отнятых у крестьян подводах везли также скарб, награбленный у жителей этих мест, "не так, как надо, молившихся", словом, все то, что, по замыслу полководца, могло прокормить армию, а также поднять ее боевой дух, который не держится в голодном теле.
И так двадцать с лишним лет! С переменным успехом для враждующих сторон. Вожди их погибали или в бою, или на плахе (в том числе и непобедимый Валленштейн). Их сменяли другие, продолжая отвратительное преступление против человечества, опустошая цветущие края, растаптывая все христианские заповеди морали, за которые якобы боролись.
Историки спустя двести с лишним лет после завершения этого позора цивилизации (по словам Виктора Гюго) так живописали воспроизведенную ими по документам отталкивающую картину:
"...то, чего не могла сожрать или поднять с собой эта саранча, то истреблялось. И оставался за армией хвост из "свиноловов" или "братьев-разбойников", которые не давали спуску ни врагам, ни союзникам, а потом на попойках при дележе добычи резались между собой".
Земские чины Саксонии жаловались:
"Императорские войска явили невиданный даже у турок пример безжалостного истребления всей земли огнем и мечом. Они рубили все, что попало, отрезали языки, носы и уши, выкалывали глаза, вбивали гвозди в голову и ноги, вливали в уши, нос и рот расплавленную смолу, олово и свинец; больно мучили разными инструментами; связывали попарно и ставили в виде мишеней для стрельбы или прикручивали к хвостам коней. Женщин позорили всех, без различия возраста и звания, и отрезали им груди. Как звери набрасывались на детей, рубили, накалывали их на вертелы, жарили в печах; церкви и школы превращали в клоаки. Умалчиваем о других варварских злодеяниях, пером не описать всех".
По свидетельству историка XIX века, "особенно свирепствовала "испанская уния", но немногим лучше были и французы. Немецкая молодежь была перебита, уцелевшие по лесам и болотам падали жертвами заразы и особенно голода, не только питались трупами, но резали друг друга, даже матери жарили и ели собственных детей... Из семнадцати миллионов в живых осталось лишь четыре миллиона"*.
_______________
* Профессор Александр Трачевский. Новая история,
Санкт-Петербург, 1889.
Конечно, летописец, писавший эти содрогающие любого читателя строки сто лет назад, не подозревал, что в той же Европе или Южной Америке век спустя (то есть в наше столетие!) другие историки должны написать подобные же строки, но о своем собственном времени. И еще более с т р а ш н ы е, но уже не о Тридцатилетней, а всего лишь о т р и д ц а т и м и н у т н о й в о й н е, висящей жуткой угрозой над всем человечеством, последствия которой могут быть губительнее всех минувших войн вместе взятых.