- Уверяю тебя, что я не пьян, с ума не сошел; спрашиваю тебя еще раз, хочешь быть моей женой, да или нет?
Девушка продолжала смотреть на него удивленными глазами.
- Тебя это удивляет, я это понимаю и объясню тебе, в чем тут дело. Я решил страшно насолить моей семье, насолить так, чтобы они никогда этого, не могли забыть, ни простить. Ничто не причинит им большей неприятности, чем женитьба на пансионерке публичного дома, - вот почему я вспомнил о тебе.
Она, по-видимому, поняла, но на ее лице появилась грусть. Все-таки она задала ему вопрос, чтобы вполне убедиться:
- Стало быть, это не из-за любви ко мне? - робко спросила она его.
Услыхав этот вопрос, Гектор залился смехом.
- Нет, моя цыпочка, ты до невозможности глупа! Я не стану тебя дурачить, - никакой любви тут нет. Но какое тебе дело до этого? Ведь я серьезно предлагаю тебе отправиться со мною к мэру, хочешь или нет?
- О! Никогда в жизни! - отвечала девушка самым решительным тоном.
- Как хочешь! - с досадой проговорил молодой человек, пораженный такой глупостью и отчасти даже обиженный тем, что получил отказ от девушки, которая за пять рублей шла спать каждую ночь с первым встречным.
Когда он в общем зало рассказал про ее отказ хозяйке и другим девушкам, то у всех вырвался единодушный крик возмущения.
Девушка вышла проводить Гектора, когда тот уходил домой, и хозяйка, при виде ее, закричала:
- Дура, почему ты не хочешь?
- Никогда в жизни! - опять повторила та.
Этот отказ, как всегда бывает у людей богатых, не привыкших встречать отказы, вызвал у Гектора упорное желание добиться своего. Его приводило в ярость упрямство девушки.
Он приходил к ней чуть не каждый день. Наслаждался тем, что девушка его шлепала и позволяла шлепать ее.
В первый же раз как он пришел к ней, она скрылась куда-то и затем вернулась с длинными толстыми березовыми прутьями, которыми на этот раз захотела заменить руки. Молча связала два пучка розог и каждым свистнула несколько раз в воздухе, пока Гектор раздевался. Толщина розог, их свист и особенно какой-то злой огонек в ее глазах напугали его, и он сказал, что раздумал и не позволит сечь себя розгами, а только, как всегда, руками.
Девушка заявила, что если он сейчас же не ляжет на кровать, не позволит себя привязывать веревками и высечь, как ей захочется, то она больше с ним никогда не будет в близких отношениях, хотя бы ей пришлось бросить этот дом. По тону, каким это было сказано, Гектор увидал, что она не шутит и сдержит свое слово. Так как он к ней сильно привык, то решил исполнить ее каприз и сказал, что она может делать с ним что ей угодно. Сказав это, он лег на кровать и дал ей себя привязать.
Когда она подняла у него рубашку и собиралась начать сечь, то он спросил, сколько же розог она ему даст. Она улыбнулась и отвечала:
- Не знаю, но во всяком случае не меньше пятисот...
И тотчас же начала сечь. Секла она его страшно долго и больно. Особенно тяжело было то, что он не мог кричать из боязни насмешек со стороны других девиц.
Когда она прекратила экзекуцию и отвязала его, то все тело его было в крови, во многих местах были черные полосы. Она ему дала тысячу розог. Придя в себя, он стал перед ней на колени и умолял ее, как это делал впоследствии еще не раз, простить его и выйти за него замуж.
Но она постоянно качала отрицательно головой, не будучи в силах забыть грубость его первого признания, хотя теперь Гектор не шутя был в нее влюблен.
162
Быть может, в глубине своей души эта погибшая девушка, несчастная жертва порока и нищеты, сама сознавала себя недостойной быть законной женой.
Больше она ни разу не секла его розгами, а только руками, хотя он несколько раз просил высечь его розгами.
Для нее особенно было тяжело отказываться выйти замуж, потому что здоровье ее, вследтвие тяжелых условий жизни, все ухудшалось и ухудшалось.
Она как-то раз вечером простудилась и стала харкать кровью. С этого времени чахотка стала развиваться быстрыми шагами.
Агония ее была очень трогательная: она благодарила всех за уход за ней, дала каждой девице что-нибудь на память из своих вещей... Просила Гектора похоронить ее с тем кольцом на пальце, которое он хотел ей надеть, когда предлагал жениться на ней.
Молодой безумец, которому не удалось жениться на ней, купил для нее на кладбище участок земли, где ее и похоронил. Он провожал ее до могилы и поставил мраморный памятник бедной флагеллянтше.
Мы уже знаем, что в средние века телесное наказание являлось одной из главных основ воспитания мальчиков и девочек.
Ришелье сказал, что девочка или мальчик, которых в молодости беспощадно пороли розгами, будут хорошо воспитанными, - это считалось в те времена аксиомой.
Теория, согласно которой по приказу родителей или воспитателей добровольно или силой приходилось показывать другим часть тела, которую обыкновенно скрывали от глаз всех, возымела, в конце концов, благодетельное действие на формирование характера будущих женщин. Аристократические ягодицы подвергались порке, чтобы после основательного сечения в мозгу их прелестных обладательниц запечатлелось убеждение в необходимости трудиться и слушаться, которое мало-помалу превратилось бы в привычку.
В те сравнительно отдаленные времена существовали особые исправительные дома, в которых режим был гораздо строже, чем в пансионах при монастырях. В последних секли розгами, плетью или крапивой и т. п. только тогда, когда вы провинились, и каждое телесное наказание назначалось за действительную вину. В исправительных же домах первоначальный проступок, приведший виновную в дом, превращал ее ягодицы как бы в ежедневный приемник телесного наказания, которому она подвергалась, начиная с первого дня прибытия и кончая днем выхода оттуда.
Всякая преступная девочка, переступившая порог такого дома, заранее знала, что она будет немедленно растянута на скамейке и жестоко выпорота розгами или плетью.
Обитательницы этих домов даже дали шутливое название первому наказанию. Они называли его "приветственный поцелуй". Этот поцелуи состоял всегда из нескольких полных дюжин ударов розгами!
Обыкновенно наказывали в присутствии возможно большего числа посторонних лиц; вновь прибывшая наказывалась розгами в первый раз в своем карцере. Регламент требовал, чтобы вновь приведенная была не позже, как через два часа, наказана розгами. Только доктор, который осматривает каждую вновь прибывшую, мог потребовать, чтобы экзекуция была отложена или назначенное число дюжин ударов розгами было уменьшено или дано с некоторым промежутком.
Как мы уже сказали, наказание розгами происходило в карцере, где должна была сидеть виновная. При наказании должны были находиться начальница дома и надзирательница, затем две монахини, которые должны были держать растянутую на скамейке преступницу за ноги и за руки, и, наконец, третья монахиня, которая должна была сечь ее розгами. Начальница дома, по регламенту, могла пригласить присутствовать при наказании доктора, но только в том случае, если могла ожидать, что потребуется его помощь.
На другой день утром к наказанной являлась надзирательница и говорила следующее, опять же в установленных регламентом выражениях: "Моя дорогая сестра, сейчас вы будете подвергнуты еще более позорному наказанию, чем вчера. Вместе с другими, как вы, бесстыдницами, вас накажут розгами, как наказывают детей. Во время наказания в присутствии посторонних лиц, я уверена, вы подумаете о проступке, который вас привел сюда, и постараетесь исправиться".
Итак, в то блаженное время пороли розгами или плетью девочек, и, как мы выше сказали, в розгах видели воспитательное средство не только для детей, но даже для девочек-подростков.
В семьях высокопоставленных особ гувернеры, гувернантки, учителя или учительницы не только обучали, но и пороли безжалостно, причем не обращалось никакого внимания на пол виновных. Тринадцатилетнюю, а иногда и старше девочку учитель сек розгами без всякого стеснения. Но нужно заметить, что средневековые педагоги секли розгами собственноручно провинившихся учеников или учениц, все равно как родители собственноручно пороли розгами своих дочерей и сыновей. Позднее же стали поручать наказывать мужской или женской прислуге. Таким образом, произошло разделение между воспитателем и наказанием. Поэтому-то и произошло понижение в применении телесных наказаний. Розги потеряли свою нравственную ценность.
Нужно перенестись мысленно в эту эпоху, чтобы понять, что учитель, наказывая розгами обнаженную, часто почти взрослую, благородную барышню, не посмел бы злоупотребить ею, как крепостной крестьянин не дерзнул бы убить хозяйского барашка.
Если прислуга, наказывая барчат розгами, и была сдержана в выражении половой страсти, возбужденной в таких случаях, то из этого вовсе еще не следует, что у ней отсутствовало подобное возбуждение. Нет, подобные бесстыдные спектакли вызывали в ней, бесспорно, более или менее сильное половое чувство, но удовлетворялось оно не на наказываемых, а на других доступных лицах.
В то же доброе старое время существовал обычай, что богатые и знатные лица содержали в складчину приюты для бедных сирот обоего пола, где им давали бесплатно образование.
Понятно, что при воспитании их розги играли главную роль.
Я пользуюсь уставом одного из таких в Глазго в 1455 г.
По уставу, попечительницами являлись жены и совершеннолетние дочери лиц, на счет которых содержался приют.
За нарушение школьной дисциплины и особенную леность дети обоего пола подлежали наказанию розгами. Но наказание розгами производилось не иначе как одной из воспитательниц, собственноручно. В экстренных случаях, правда, директор или директриса приюта могли собственноручно наказать провинившегося ребенка, но курьезно, что это не избавляло его все-таки от наказания розгами одной из попечительниц приюта за ту же самую вину.
Воскресенье было излюбленным днем, в который дамы-патронессы являлись в свои приюты, производили разбор поведения покровительствуемых ими детей и затем на особом общем заседании назначали каждому из провинившихся число ударов розгами, которое мальчик или девочка должны были получить.
Так как среди виноватых и подлежащих наказанию розгами были мальчики и девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет, то, по уставу, мальчиков могли наказывать только замужние дамы-патронессы или вдовы. Девицы же патронессы могли наказывать розгами только провинившихся девочек.