Оба негра стоят с обеих сторон с поднятыми плетьми и ожидают только знака римлянина.
- Я все сделаю, - продолжает просить Цесилия, - все, что хотите... Ах, аа!
В это время один из негров наносит первый удар, на теле девушки появляется длинный красный рубец. За этим первым ударом второй негр тотчас наносит второй удар по тому же самому месту, отчего боль еще усиливается.
- Довольно, оо! Довольно! - вопит жертва. - Я не могу терпеть... Простите, не буду, не буду, ай, ай, не могу, ах, аа, ай, ааа!!..
Но плети продолжают медленно стегать несчастную девушку, покрывая круп ее все новыми и новыми красными рубцами и заставляя все ее тело судорожно вздрагивать.
- Я не могу, я не могу, ой, ай! - кричит несчастная, - ой, ой, аа, ай, аа!
Палачи начинают хохотать. Это настоящее наслаждение сечь такую нервную девушку, которая от первых же ударов так сильно страдает. Когда обе плети ложатся одновременно, то у девушки вырывается особенно продолжительный вопль от нестерпимой боли.
- Отлично, продолжайте ее так пороть, и с расстановкой, чтобы она побольше страдала! - говорит Метелиус.
Плети свистят в воздухе и с сухим ударом ложатся на молодое тело, которое корчится от страшной боли. Круп девушки остается неподвижным, так как талия и ноги крепко притянуты к кобыле, но все мускулы находятся в сильном напряжении, а оба полушария крупа только дрожат под жгучими ласками плетей...
Цесилия все время сильно кричит, изредко произнося отрывистые слова. Временами крики переходят в непрерывный стон. Весь ее круп уже иссечен красными рубцами, и когда плети ложатся по пораженным частям кожи, то вызывают у несчастной отчаянный вопль.
- Порите круп, - приказывает господин, - а также ляжки, чтобы она знала, как наказывают капризных женщин...
Крики жертвы становятся еще более отчаянными, раздирающими, она поднимает свою голову, и ее обезумевшие глаза, искривившийся рот лучше всего говорят о нестерпимом мучении, которое она переносит. Плети стегают решительно по всем, даже самым чувствительным местам. Негры, видимо, секут с особым наслаждением. Они не сразу отнимают, после удара, от тела плети, а выдерживают несколько секунд, чтобы кожаные хвосты, прижимаясь к пораженным местам кожи, причиняли более сильную боль... Затем они хлещут также по внутренним частям ляжек, где, как известно, кожа особенно чувствительна. Каждый из них направляет удары плети, начиная от колен, и, медленно, постепенно поднимаясь, доходит до крупа девушки, где обе страшные плети, по молчаливому уговору палачей, ложатся на круп одновременно с более ускоренным темпом, который выдерживается ими все время, пока они секут круп и спускаются к ляжкам, откуда до колен опять начинают сечь враздробь и более медленно.
Римлянин, видимо, с сладострастием следит за истязанием, которое производится по его приказу. Все тут должно доставлять ему наслаждение. Девушка обнажена, ее круп сделался красным, тело дрожит под ударами плетей все это действует возбуждающим образом на его чувства, и это видно по блеску его глаз. Но кроме того, он удовлетворяет свою месть. Отказ девушки выйти замуж за него задел его гордость, и он в восторге, что подвергает мучениям неосторожную девушку; он ее неограниченный повелитель и только от него одного зависит, прекратить или продолжать жестокое наказание.
Цесилия теперь безостановочно вопит, боль от ударов плетьми так велика, что она уже не в состоянии произносить, как вначале, слова мольбы о прощении. Теперь она чувствует только, как внутренний жар проникает во все части ее тела и все растет, и растет... Каждую секунду ей кажется, что она не в силах будет дольше переносить такие мучения, и, мгновение спустя, новый удар плети вызывает опять приступ страшной боли и заставляет все ее тело конвульсивно содрогнуться.
Ее мать в безумном ужасе плачет и умоляет... Крики корчащейся под ударами плетей дочери вырывают у нее жалобные стоны. Она молит господина, просит сжалиться палачей, умоляет, чтобы ее снова наказывали плетьми с какой угодно жестокостью, но чтобы пощадили Цесилию. Негры даже не слушают ее причитаний, так же как и криков жертвы. Плеть для того и назначена, чтобы гулять по спинам женщин. Они секут спокойно, видимо наслаждаясь производимым ими истязанием. Что касается до Метелиуса, то крики и слезы несчастных только усиливают наслаждение, испытываемое им при виде наказания их.
Молодую девушку все еще секут. Теперь плети опять ложатся на дрожащий круп девушки. Кожа стала менее красной и в состоянии без вреда принять еще новое число ударов. Но чувствительность не уменьшилась, и бедную девушку, напротив, ждут еще большие страдания.
Наконец Метелиус приказывает прекратить наказание девушки и велит отвязать ее и унести негру, которого он ей назначил в мужья. Юлия, все еще привязанная к деревянной кобыле, не может удержаться, чтобы не обругать гнусного господина, когда видит, как негр, с горящими от сладострастия глазами, уносит ее истерзанную дочь, чтобы совершить над ней еще более ужасное насилие. Патриций, услыхав брань, хватает плеть у негра и начинает полосовать тело несчастной Юлии. В припадке бешенства он с остервенением сечет ее. Вскоре круп и ляжки Юлии снова покрываются темно-красными рубцами, и во многих местах выступает кровь... Наконец он бросает плеть и велит негру отвязать женщину и увести ее.
Метелиус взял себе в наложницы одну из доставшихся ему в наследство рабынь по имени Калиста, которая за последнее время пользовалась его особенным фавором. Это была брюнетка с большими черными глазами. От природы она была очень страстная, но страшно ленивая. Когда Юлия пользовалась правами супруги Лициния, то Калиста была ее горничной. Хотя, как мы уже выше сказали, Юлия Помпония не была любительницей жестоких наказаний, но Калисту она неоднократно наказывала очень строго розгами за лень, а раз, когда она застала ее на коленях Лициния, то уговорила Лициния велеть наказать ее плетьми и поручить наказывать двум неграм. Но когда Калисту привели наказывать, то она все-таки смягчилась, отослала негров, велела позвать для наказания женщин, а также убрать плети и принести несколько пучков длинных и толстых березовых розог. Правда, из страха потерять любовь Лициния и желая отучить Калисту раз и навсегда от всяких любовных видов на Лициния, Помпония проявила обыкновенно не свойственную ей жестокость. Когда Калиста была раздета и привязана к скамейке, Юлия велела сечь ее розгами с двух сторон одновременно и, кроме того, мочить розги в уксусе. Два раза Калиста от потери крови и боли теряла сознание, и каждый раз Юлия приказывала прекратить сечение и привести Калисту в сознание, но оба раза как только она немного оправлялась, ее снова, по приказу Юлии, растягивали на скамейке и продолжали беспощадно сечь розгами. Наконец, когда Калиста потеряла сознание в третий раз, Юлия после того, как ее привели в сознание и опять собирались растянуть на скамейке, смягчилась и простила ее. Помпония достигла цели. После такого жестокого наказания, когда ее отвязали от скамейки, она не могла стоять, и ее снесли на плаще в ее комнату, где она провалялась три дня, лежа все время на животе. Больше она не искала любви Лициния и стала очень усердно исполнять обязанности горничной Цесилии. Молодая же девушка в течение двух лет велела наказать розгами Калисту всего три раза, каждый раз по настоянию матери. Наказание розгами производилось в присутствии Цесилии, но она, под страхом самой быть наказанной розгами, не смела намного уменьшить число ударов розог, назначенных матерью. Во всяком случае, Калисту наказывали эти три раза так слабо, как не наказывали даже патриции своих провинившихся дочерей. Однако понятно, с какой радостью Калиста увидела, что ее бывшие госпожи попали в разряд простых рабынь, к тому же пользующихся нерасположением господина. Вот почему Калиста не упускала ни одного удобного случая восстановить Метелиуса против Юлии и Цесилии, пользуясь для этого своим влиянием, а также влиянием на него Фаоса.
Отдав обеих женщин, чтобы их унизить, во власть своих черных рабов, Метелиус и сам удостаивал их благосклонности. Хотя и чувственно, но он сильно любил Цесилию. Если место любви заменило чувство злобы, то все-таки физические прелести Цесилии по-прежнему возбуждали сладострастие у Метелиуса. Калиста была слишком хитра, чтобы открыто бороться с этим чувством, но она внушила молодому человеку мысль подвергать несчастных женщин телесному наказанию перед тем, как удостоить ту или другую своей благосклонности. Метелиус принял этот совет с удовольствием, так как он потворствовал его страсти к флагелляции. Теперь Цесилия и Юлия знали, что каждый раз, как та или другая будут приглашены Метелиусом для исполнения супружеских обязанностей, они перед этим будут неизбежно подвергнуты телесному наказанию, часто очень жестокому.
Жизнь бедных женщин стала настоящим адом. Метелиус велел назначать их на самые унизительные работы - прислуживать рабам и рабыням, главным образом кухаркам, а также убирать комнаты рабынь. Обеим женщинам постоянно приходилось исполнять отвратительные и нечистоплотные работы, одним словом быть прислугой слуг господина. Вопреки существовавшему обычаю, по которому рабы никогда не имели права наказывать телесно других рабов, патриций дозволил своим рабам и рабыням, которым обе женщины прислуживали или под наблюдением которых исполняли работы, наказывать их розгами за леность, дерзость или непослушание, сохранив за собою только право наказания их плетьми. Но и права наказания розгами по своему усмотрению было слишком достаточно. Под самым ничтожным предлогом, а иногда даже без всякого основания несчастных женщин секли розгами по голому телу. Причем немедленно после наказания они должны были продолжать работать без малейшего ропота под угрозой жалобы господину на их леность и неизбежного тогда за это жестокого наказания плетьми. Калиста особенно злоупотребляла правом наказывать их; она разыгрывала роль дамы, приказывала матери и дочери одевать ее в присутствии своих подруг-рабынь, насмешливо улыбавшихся. Пучки розог из толстых, длинных и свежих березовых прутьев постоянно лежали у нее в комнате, и под каким-нибудь предлогом она приказывала рабыням обнажать мать или дочь, держать их, и сама собственноручно жестоко наказывала розгами. Одной из работ, которой особенно страшились несчастные женщины, было верчение мельничного колеса для приготовления муки, необходимой для домашнего употребления. Господин велел назначать их на эту работу, и ежедневно утром их приводили к тяжелой машине. Перед тем как поставить их вертеть колесо, надсмотрщик обнажал им спину и круп, привязав платье. Затем при малейшем замедлении с их стороны работы он хлестал по обнаженному телу бичом. Часто даже он хлестал без всякого повода, чтобы полюбоваться красными полосами на теле, подпрыгиваниями и криками женщин от боли. Несмотря на подобное унижение, они должны были продолжать вертеть колесо из страха подвергнуться за непослушание жестокому наказанию плетьми.
Но самым тяжелым моментом, которого новые рабыни всегда ожидали с трепетом, был вечер, когда все работы оканчивались и вся прислуга собиралась вместе. Тогда нередко некоторые из мужчин делали попытки совершить над обеими женщинами гнусное насилие. Другие рабыни обыкновенно хохотали или помогали держать несчастных жертв, вырывавшихся из грубых объятий или защищавшихся от ударов. Иногда дело только этим и кончалось, но чаще, особенно когда при таких сценах присутствовала Калиста, мужчины хотели добиться, чтобы мать и дочь исполнили их фантазию. Конечно, обе отказывались подчиниться, и тогда Калиста шла жаловаться Метелиусу на мнимое непослушание со стороны новых рабынь. Ответ не заставлял себя ждать и всегда был неизменно один и тот же: "Выпори их обеих хорошенько плетьми и заставь слушаться". Когда Калиста возвращалась и сообщала о распоряжении господина, то рабы и рабыни громко выражали свой восторг; рабские души от природы были так низки, что могли наслаждаться мучениями своих же товарищей по несчастью. Все наперегонки торопились принести две деревянные кобылы, поспешно раздевали женщин и привязывали. Затем начиналась оргия истязания их. В таких случаях всегда наказывали не розгами, а страшными плетьми, причем секли мужчины. Под ударами плетей вскоре тела наказываемых женщин покрывались красными полосами. Женщины окружали наказываемых и, улыбаясь, подбивали наказывающих мужчин сечь сильнее, а крики истязуемых вызывали у них смех. Наказание производилось без соблюдения всякой стыдливости, в присутствии мужчин и женщин, как самая натуральная и обыкновенная вещь, причем секли с удивительной жестокостью. Молодая девушка всегда особенно сильно кричала, но и Юлия, хотя и более выносливая, не могла удержаться от стонов. Число ударов не считалось. Наказывали не только беспощадно, но страшно долго, так как знали, что господин одобрит всякое истязание, лишь бы кожа не была повреждена. В особенности для Цесилии были тяжелы и мучительны подобные истязания. Благодаря нежности своей кожи, она испытывала страшную боль и не могла удержаться, чтобы не кричать. Исступленные же ее крики и стоны доставляли особенное наслаждение мучителям, и они всегда наказывали ее сильнее и дольше матери ее. После наказания мать обыкновенно, забыв собственные страдания, должна была до самой поздней ночи омывать и лечить иссеченное тело своей бедной дочери.
Друзья Метелиуса, конечно, отлично знали горькую участь этих двух женщин, но никто не жалел их; Закон давал господину самую неограниченную власть над рабом, и в его власти было наказывать раба по своему усмотрению. Раз в руках господина была жизнь этих двух женщин, то, очевидно, он имел полное право подвергать их каким угодно наказаниям, и никто не мог помешать ему в этом. Напротив, все были очень довольны, что Метелиус подвергает двух искательниц приключений и интриганок таким унизительным и жестоким наказаниям. Римские матроны и барышни патрицианки никогда не могли им простить, что они обманом вошли в их среду; Строгость Метелиуса привлекла ему симпатии, и его политическое положение возросло, когда узнали о его обращении с обеими женщинами. Все сожалели, что поверили сплетням, распускавшимся про него Юлией и Цесилией, и, чтобы заставить его забыть это, сами советовали приказывать почаще и построже сечь обеих женщин.
Римлянин, как мы уже видели, вовсе не нуждался в таких поощрениях. Он всегда от души смеялся, слушая рассказы Калисты о жестоких и продолжительных наказаниях розгами, которым она подвергает этих несчастных женщин. Не говоря уже о том, что чрезвычайно часто и сам приказывал жестоко сечь Юлию и Цесилию в своем присутствии. В последнее время он велел наказывать их особой длинной плетью. Наказания такой плетью боялись самые отчаянные мужчины. В первый раз, когда несчастные узнали, что их ожидает такое наказание, обе стали безумно кричать и умолять Метелиуса... Они имели понятие о той боли, которую приходится испытывать при обыкновенных наказаниях розгами или ременной плетью, даже очень строгой, но они знали, что страдания от длинной плети в несколько раз мучительнее.
Этот инструмент употреблялся для наказания азиатскими царьками, и римские чиновники заимствовали его от них. Длинная плеть была изобретена специально для наказания рабов за наиболее страшные проступки. Она состояла из толстой рукоятки с одним хвостом, длиною в шесть или семь футов, из полос коровьей кожи, склеенных так, чтобы получилась лента толщиною в палец. Предварительно такая лента делалась очень мягкой, благодаря этому она при ударе плотно прилегала к коже, а ее чрезвычайная гибкость даже препятствовала поранению тела при наказании. Длинная плеть причиняла наказываемой женщине невероятные страдания, благодаря своей длине и толщине. Хвост охватывал все тело, и после удара получалось впечатление, как от ужасного и продолжительного ожога; испытываемая боль была несравненно сильнее, чем от удара обыкновенной плетью. После нескольких ударов такою плетью тело наказываемой становилось столь чувствительным, что прикосновение к коже пальцем вызывало страшную боль. Несмотря на это, если экзекуторы были опытные, то кровь не появлялась даже после очень значительного числа ударов, хотя наказываемая испытывала адские мучения.
Обеим женщинам не удалось упросить Метелиуса избавить их от подобного жестокого истязания. Напротив, он, по совету Калисты, согласился усилить и без того страшно жестокое истязание обжиганием кожи перед наказанием длинной плетью и поркой на деревянной кобыле веревочной плетью погонщиков.
Для наказания длинной плетью обеих женщин совершенно раздели и в стоячем положении, со связанными и поднятыми вверх руками, привязали к веревке, спускавшейся с потолка, а ноги их были также связаны и притянуты к полу. Таким образом тело было доступно для плети со всех сторон, и от пяток до шеи не было места, по которому палач не мог бы сечь.
Но перед этим их подвергли прижиганию раскаленным железом. По очереди к обеим женщинам подходит Калиста и, взяв раскаленный железный прут, начинает им водить по коже, начиная с грудей. Потом негры поворачивают женщин, и она водит таким же прутом по ягодицам, которые спазматически сжимаются и открываются от прикосновения прута. Калиста постоянно меняет пруты, чтобы они были хорошо накалены, водит она по телу слегка, кожа, остается нетронутой, обжигается только наружная поверхность. Но дикие крики и конвульсивные движения несчастных женщин лучше всего говорят, какие нестерпимые мучения им приходится испытывать...
Наконец прижигание кончено, и, по знаку Метелиуса, обеих женщин начинают сечь длинной плетью. Боль так сильна, что захватывает дух у наказываемых, и секунду они молчат и затем испускают дикий, нечеловеческий крик, одновременно тела их начинают корчиться в конвульсиях.
Крики утихают, как только плеть отнимается от тела, чтобы с новым ударом раздасться еще сильнее. Истязуемые женщины отчаянно бьются, как бы желая избавиться от объятий плети. Они кричат с безумными глазами и пеной во рту.
Цесилия откинулась назад и издает жалобные, дикие вопли. Страдание вдвое сильнее оттого, что плеть ложится по обожженным местам.
Метелиус с горящими глазами следит за истязанием. Наконец, по его приказанию, обеих женщин отвязывают и дают несколько минут отдохнуть. Несчастные, все исполосованные рубцами, катаются по полу от боли. В это время негры приносят две деревянные кобылы. По знаку хозяина обеих женщин привязывают на кобылах и по только что иссеченному телу начинают сечь веревочной плетью погонщиков. Женщины кричат от страшной боли... Еще несколько ударов и кровь польется, но господин желает сохранить их для новых истязаний и приказывает прекратить наказание и отнести женщин в их комнату.
Мы не будем перечислять всех последующих истязаний, которым Метелиус подвергал обеих женщин. Его звезда на политическом небосклоне блистала все ярче и ярче. Он был выбран на очень важную должность. В восторге от своей победы, он подверг Юлию и Цесилию ужасному наказанию плетьми, - причем в этот раз разрешил сечь до крови. Калиста же добилась права наказывать их не только розгами, но и плетью.
ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О НАКАЗАНИИ ЖЕНЩИН
Трудно теперь воссоздать в воображении облик Парижа в средние века. Со своими домиками, похожими скорее на голубятни, маленькими лавчонками в подвалах, железными барьерами на улицах, отделявшими школьный квартал, готическими окнами Парижского собора Богоматери и набережными Сены, почти ежедневно заливаемыми водой, Париж представлял любопытное зрелище.
В грязных переулочках, которые были, однако, главными артериями города, с самого раннего утра и до поздней ночи постоянно толпилась масса праздношатающихся. Это была забавная, веселая, шумная, настоящая французская толпа.
Ежеминутно сцены менялись. Вот подьячие столпились около клиента, и каждый старается затащить его к себе под смех окружающих их зубоскалов. Далее из-под ворот одного дома выскочил толстяк и с палкой в руках гоняется за стаей гогочущих и удирающих от него школьников.
Наемные солдаты, от которых на целую версту несет водкой, строят куры служанкам со здоровенными ручищами...
Это - Париж в царствование доброго короля Франсуа Первого.
Праздношатающиеся ищут даровых зрелищ, в которых нет недостатка.
В то время частенько можно было видеть уличных мальчишек, бегущих к уличному перекрестку, за ними мчались сломя голову мужчины и женщины, толкая друг друга, награждая бранью; все спешили, теснились, поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Вдали одной из улиц слышался шум, мало-помалу приближавшийся... Достигнув маленькой площади, мальчишки разражались громким хохотом. Все они жестикулировали, кричали, свистали.
За этими нарушителями тишины и спокойствия показывался осел, меланхолически тащивший деревянную тележку.
Осла вел под уздцы один из помощников парижского палача; отряд городовых окружал экипаж и старался оттеснить от него наседавшую толпу.
Со всех сторон из толпы неслись смех, крики, свист...
- У, У, У!
Осел подвигался медленно, тележка качалась во все стороны. Наконец все могли видеть интересовавший предмет.
Это была совсем еще молодая женщина со связанными руками, привязанная к тележке.
Одетая в рубашку, из которой выглядывали ее груди, и скверную юбку, с распущенными волосами, вся задыхающаяся, она безумными глазами смотрела на толпу, подобно бедному загнанному зверьку.
Наконец кортеж останавливался среди маленькой площади, и судебный пристав деревянным голосом прочитывал, что "женщина, признанная виновной в нарушении полицейского запрещения проституткам входить в школьный квартал, была по указу короля приговорена к публичному наказанию розгами на всех площадях того квартала, где она проживала".