Сказки не рассказывай,
Ты чего-нибудь взорви,
А потом ухаживай...
Пикунов, обласкав девушку взглядом, от удовольствия даже крякнул.
- Ай да дивчина, хорошо поет!..
Десантники рассмеялись.
В это время группу обогнала тройка верховых. Лицо первого, бронзовое от загара, худощавое, Рабцевичу показалось знакомым. Конник на полном скаку осадил лошадь, с проворством бывалого наездника слетел с нее, лихо бросил поводья товарищу.
- Кого ж я бачу!
Рабцевич нерешительно шагнул навстречу. Потом вдруг раскинул руки. Человек в немецком кителе, перетянутом ремнями, в гражданских брюках, в сапогах, с биноклем на груди, полевой сумкой на одном боку и маузером в деревянной кобуре на другом оказался земляком и партизанским другом времен гражданской войны.
- Комар, Герасим Леонович! - воскликнул Рабцевич. - Неужели ты?
Обнялись. Их сразу же обступили бойцы группы, партизаны...
- Откуда объявился, Маркович? - тискал и тормошил его Комар.
- С Большой земли, Герасим. - Еле высвободившись из жарких объятий друга, Рабцевич представил ему Линке: - Мой комиссар - Карл Карлович Линке.
- Немец? - не сумел скрыть удивления Комар и пристально оглядел несколько растерявшегося Линке.
- Антифашист, коммунист, - пояснил Рабцевич.
Познакомившись со Змушко и бойцами группы, Герасим Леонович вдруг пробасил:
- Вот, бисов сын, что ж мы посеред шляха стоим, а ну марш в хату! Он тут же дал распоряжение всаднику, державшему его лошадь, устроить бойцов группы на ночлег, а сам, взяв Рабцевича под руку и все еще не переставая удивляться встрече, повел его и заместителей в штаб.
В одной половине просторной хаты жили старенькая хозяйка да муж ее, в другой - комиссар Комар и командир отряда.
- Располагайтесь! - Герасим указал на скамейки, окружавшие большой дощатый стол, выскобленный до желтизны, и пошел на хозяйскую половину.
Горница была большая, светлая. В переднем углу висела икона, покрытая расшитым полотенцем, на стене - две большие, неумело раскрашенные фотографии мужчины и женщины, под ними - фотокарточка улыбающегося подростка; чуть ли не полстены, отделявшей хозяйские комнаты, занимала побеленная русская печь, от нее тянуло теплом, - должно быть, недавно стряпали, топили ее; у глухой стены стояли две накрытые одеялами кровати...
С шумом, задорно потирая руки и похлопывая, появился улыбающийся Комар.
- А ты, я вижу, хорошо устроился. Не боишься, что фашисты нагрянут? усмешливо спросил Рабцевич.
- А чего их бояться, мы ж у себя. Вот они нас стали бояться, поняли: неодолим народ, если взялся за оружие. Ты это не хуже меня знаешь.
Вошла старушка в чистеньком шерстяном платье. От него густо пахло нафталином.
На столе появились миски, большой, пышущий жаром чугунок тушеной картошки с мясом, крынка молока, ломти хлеба.
- Кушайте! - с поклоном потчевала хозяйка.
Комар благодарно посмотрел на нее:
- У меня гость важный: друг. Сто лет не виделись.
"Да, - подумал Рабцевич, - не виделись мы давненько". Последний раз Комар был у него, когда Рабцевич возвратился из Испании и возглавил в своем родном Кировском районе отдел здравоохранения. У Комара кто-то заболел из родственников, ему срочно понадобилось редкое лекарство. Рабцевич достал. Договорились собраться семьями, даже день назначили. Но встретиться больше не довелось. В ноябре тридцать девятого, после воссоединения Западной Белоруссии с БССР, ЦК КП(б)Б направил Рабцевича в Брест, где он стал членом Временного управления города и заведующим отделом здравоохранения. В Западной Белоруссии шли революционные преобразования, Рабцевич национализировал больницы, поликлиники, аптеки, конфисковывал медикаменты у частных предпринимателей...
- Не будем терять времени, - весело проговорил Комар и стал раскладывать в миски картошку.
За дверью послышался шум, и в горницу ввалился бородатый мужик гигантского роста с руками молотобойца.
- Да что ж такое получается, Герасим Леонович? - заговорил с порога. - Гнать в шею такого завхоза надо, совсем о людях не думает...
Комар молча повернулся в его сторону.
- У Захарова от сапог одни голенища остались, вместо подметок щепу подвязывает, а завхоз говорит, что нет обувки. Я сам видел у него новенькие сапожки. Куда их дел? Что ж, Захарову лапти, что ли, носить? напирал вошедший.
- А это ты, Фрол Семеныч, здорово сказал! - рассмеялся Герасим. Лапти по такой погоде в самый раз. И по болотам в них лазить очень даже удобно - вода вольется, выльется, и нога сухая. - Помедлил. - А сапог у него действительно нема: Василию-пулеметчику отдал - совсем хлопец оказался босой.
Не успела дверь за бородачом закрыться, прибежал юноша. На конопатом раскрасневшемся лице алмазной россыпью блестели капельки пота, в глазах радостное удивление.
- Герасим Леонович, мы листовку все-таки написали. Почитайте. - И протянул комиссару листок.
Комар, медленно шевеля губами, прочитал, сверкнул глазами.
- Молодцы, хлопцы. Здорово! Перепишите десятка два и сегодня же ночью, как договорились, расклейте. Только на рожон не лезьте!
Когда за вылетевшим из горницы юношей захлопнулась дверь, Комар пояснил с улыбкой:
- Командир в отъезде, дак я верчусь, как бисов сын, - туды, сюды, все надо.
Только принялись за еду, как в дверь постучали и в горницу осторожно вошли и остановились у порога сразу десять человек - старики, старухи, женщины с детьми.
Белобородый старик, опершись на темную от времени еловую палку, глухо откашлялся.
- Да мы, Герасим Леонович, не к тебе... - Он замялся, переступил с ноги на ногу, отчего тихо скрипнула половица. - Тут кажут, у пришлых комиссаром немец. Так мы до него, не откажи глянуть...
- Ну и народ, уже все знают! - раскатисто засмеялся Комар. - Выходи, комиссар, коль народ тебя бачить пришел.
Линке, не зная, как себя вести, нехотя поднялся из-за стола. Он был по-юношески строен. И если бы не морщинки на лице и мешки под глазами, говорящие о пережитом, никто не поверил бы, что он всего на два года моложе Рабцевича.
Старик подступил к нему и, сузив выцветшие глаза, оглядел всего - от хромовых сапог до красноармейской фуражки.
- Гэта так, - старик вздохнул, - и все же немец. Чудно, немец иде против немцев.
- Я, папаша, не против немцев иду, я против фашистов. Вспомните, как у вас в гражданскую войну было: не русский против русского шел или белорус против белоруса, а рабочие и крестьяне - против помещиков и буржуев, пояснил Линке.