Значит, все-таки Конь Кобылыч. Дело приобретало неприятный оттенок, и Спидлец на шкафу в прихожей своей фразой про человека рыжего явно намекал на подвох.
Только тут Андрей Т. осознал, что Спидлец, Спиридоша, Спиха вовсе не стоит на шкафу, а вот он, перед глазами, в руке хозяина, и оплавленная дыра в его теле напоминает о временах героических, когда он, Андрей Т., молодой, красивый, четырнадцатилетний, выходил сражаться за дружбу, не думая ни о подвигах, ни о славе.
Уже через три часа после всех своих раздумий и разговоров Андрей Т. шагал по мягкой лесной дорожке, проложенной в замусоренном лесу. Места были обжитые, то и дело приходилось огибать какой-нибудь огород, или свалку, или ржавый кузов троллейбуса, неизвестно каким волшебником занесенный в эти пригородные края.
Лес был исполосован просеками, оголён вырубками, изрыт траншеями и карьерами, но странно тих и непривычно безлюден. То есть люди кое-где попадались, но это были, должно быть, дачники - они ходили, словно бледные тени, на вопросы отвечали невнятно, заикались и пожимали плечами. Ни о каких живодёрнях, тубдиспансерах и мыловаренных фабриках они знать не знали и ведать не ведали.
Спиха, притороченный ремешком к джинсам, порою судорожно вздыхал, то ли от переизбытка в лесном воздухе кислорода, то ли от воспоминаний о пережитом в детстве выстреле из лазерного оружия. Андрей Т. посматривал на часы и на клонящееся к закату солнце. Ровно в 18-00 Спиха выдавил из себя голосом московского диктора: "Вёрсты чёрт мерил, да в воду ушёл", потом сглотнул, как удавленник, и в атмосфере что-то переменилось.
Воздух стал какой-то другой, не лесной, а пустой и спёртый, как в закупоренном наглухо кабинете. В горле неприятно защекотало. И мох вокруг, наполненный тенями и светом, резко потемнел и увял, и муравьиные ручьи под ногами замерцали змеиным блеском, и деревья посуровели и поникли, и солнце - красное солнышко - сделалось каким-то синюшным, и на нем, как больной нарост, вздулась шишка сливовидного носа, блестящего, в трещинах и ложбинках, словно сделанного из папье-маше.
- А шнурочки я тебе не верну, не понадобятся тебе шнурочки, - сказало заболевшее солнце с гнусавой ласковой хрипотцой, тараня лицо Андрея полями широкой шляпы и сверля его вкривь и вкось смоляными стёклышками очков. - В белых тапках тебе скоро лежать в сосновом гробу по наивности своей и доверчивости.
- Как это? - Андрей Т. не понял.
- А вот так, - ответило солнце и ткнуло подагрическим пальцем Андрею за левое плечо. - Вон она, пятая мыловаренная фабрика, видишь, дым из трубы? - Андрей Т. повернул голову и увидел низкорослое здание с черной пароходной трубой, из которой неряшливыми клубами к небу уходил дым. Рядом, понурив головы, сидели дохлые, замученные дворняги. Стрелка на чугунном столбе показывала на деревянный барак, где красными плакатными буквами на воротах было написано: ЖИВОДЁРНЯ. - Гляди, гляди, - сказало за спиной солнце, - такое ни в каком кино не показывают. - Ворота живодёрни раскрылись, и оттуда раздался свист. Собаки подняли морды. "Тю-тю-тю, доходяги", - послышался из ворот голос. Собаки неуверенно поднялись. "Кушать подано", - из проёма высунулась рука. Она сжимала поддон с кусками сырого мяса. Собаки весело заворчали и скопом устремились в ворота. - Жрать захочешь, последнюю шкуру с себя отдашь, - хихикнуло за спиной солнце. Андрея Т. передёрнуло. - Ладно, - сказало солнце, - мыловаренную фабрику мы, считай, прошли, живодёрню тоже, ну, свалку и диспансер опускаем, это так, ничего особенного. Что у нас там осталось? Так-так-так, бетонный забор - ну и чёрт с ним, с этим забором, все равно за ним одни мухоморы, а учебные стрельбы начнутся только через неделю. Болото! Хе-хе, болото. Да, кстати, а где твои болотные сапоги? Там же без них хана. Эх, молодёжь, молодёжь, никакой у вас нынче памяти. Придется опустить и болото. - Солнце хрипло прокашлялось. - Ладно, считай, пришли. Вышку я тоже вычеркнул, и часового, и твои документы, ты же всё равно их забыл. А теперь открывай глаза.
ГЛАВА 3
Солнце было на месте, где ему полагалось быть, - то есть на вечереющем небе. Правда, небо это было забрано в переплёт окна, и по пыльному надтреснутому стеклу путешествовали полусонные мухи.
- Где я? - спросил Андрей Т., обращаясь неизвестно к кому.
- В ЗАМАСКе, где же еще, - обыденным голосом ответил Андрею Т. неизвестно кто.
- В замазке, - автоматически повторил Андрей Т., представив себя маленьким паучком в янтаре, глядящим на мир вокруг остекленевшими доисторическими глазами. - То есть как это? - дошла наконец до Андрея вся нелепость услышанного ответа. - Какая, к черту, замазка?
- ЗАМАСКа - она не "какая", она - "какой". Заповедник Материализованных Сказок, сокращенно - ЗАМАСКа.
Медленно, словно после дурного сна, Андрей Т. приходил в себя. Потрогал пальцами веки, надавил на глазные яблоки. Голова вроде бы не болела, руки-ноги были на месте.
- Тоже мне - Заповедник, - услышал он прежний голос. - Только одно название.
Андрей Т. повернул голову от окна. И тут же об этом пожалел. На зашарпанном, вытертом ногами линолеуме, застилающем разбегающийся в обе стороны коридор, у стены напротив него стоял дряхлый, седой петух и жаловался человеческим голосом:
- Голые помещения, никаких удобств. Хоть бы рога какие на стенку повесили, какой-никакой насест.
- Денег у них нет на рога, - послышался голос сбоку. Андрей Т. посмотрел туда, и сердце его покрылось изморозью. Навстречу ковылял волк. Весь он был какой-то побитый, с опущенными не по-волчьи ушами и с волочащимся по полу хвостом.
- Знаем мы ихние "нету денег". - Петух приподнял крыло и почесал клювом под мышкой. - Сами, вон, дворцов понастроили. В дублёнках ходят, на "мерседесах" ездят. А тут протирай перья об их линолеум, мерзни на подоконниках, не жизнь, одно прозябание. Да я, когда при царе Дадоне в охране служил, ел - от пуза, и не какое-нибудь там гнилое пшено, а пшеницу, самую что ни на есть отборную. И пил - по утрам квасок, за ужином - то винцо, то бражку. И если что не по мне, у меня разговор короткий слечу, бывало, со шпиля да обидчику клювом в глаз. Царь, не царь - это мне всё равно: глаз - вон, и к следующему клиенту. Отбою, между прочим, от предложений не было. В деньгах купался, как теперь вон эти в своих личных бассейнах.
- Да уж. - Волк уселся рядышком с петухом и стал нервно бить хвостом о линолеум. - Не кормят почти, не поят, кино - только по воскресеньям, и то крутят одно и тоже. Лично меня от "Семнадцати мгновений весны" уже одной водою тошнит. Я Штирлица этого сил моих нет как ненавижу. Попался бы он мне в свое время где-нибудь в чистом поле, никакая б ему фашистская ксива не помогла. И "Титаник" их этот - тоже дерьмо. - Волк вздохнул, в глазах его блеснула слеза. - Продать они нас хотят, вот что я вам скажу. В Диснейленд, в Мульттаун, американцам. Не выйдет. - Волк встал на все лапы и грозно оглядел коридор. - Я им не какой-нибудь безродный космополит. Родина моя мать, а Тамбов мне заместо папы...
- Америка, Диснейленд... Кому ты нужен там, такой доходяга. У них своих нахлебников - негров всяких, пуэрториканцев - что козлов недоенных, а тут еще ты им на гузно свалишься со своей волчьей харей. Тоже мне, Шварценеггер. - Рядом с волком сидело (или лежало) нечто, очень похожее на старый футбольный мяч, - такое же круглое, грязное, с продранными боками и нарисованным фломастером ртом. Оно-то и рассуждало на тему "Родина и эмиграция".
- Колобок прав, - поддакнул справа кто-то ещё, - кому мы там такие нужны.
Андрей Т. посмотрел туда и даже не улыбнулся. Это говорил крокодил. Рот его едва раскрывался, обмотанный нелепым бинтом с торчащим наверху бантиком. Похоже, у крокодила болели зубы.
Странного народца вокруг становилось больше и больше. Вроде бы, когда Андрей Т. повернул голову от окна, коридор был почти пустой - ну, сидел у стены петух, хотя, если честно, и петуха-то никакого у стены поначалу не было, - и вот, пяти минут не прошло, а в коридоре уже буквально не протолкнуться от всех этих слоновьих хоботов, деревянных ступ с торчащими из них вениками да мётлами, каких-то дураковатых малых с облупленными носами и в ватниках на голое тело, тщедушных девочек с перемазанными золою лицами, краснорожих дедов-морозов, маленьких чертенят с манерами азиатских детей, побирающихся в поездах метро, и прочих экзотических экземпляров. Наверное, в ЗАМАСКе наступило что-то, похожее на час пик. На Андрея Т. не обращали внимания, он медленно шел в толпе, изучая непривычную обстановку и прислушиваясь к разговорам.
- Все беды от неудовольствия проистекают, - говорил кто-то, невидимый за лесом перепончатых крыльев и ослиных ушей, выросшим перед глазами Андрея Т., - и ежели, значить, дать человеку всё - хлебца, отрубей пареных, - то и будет не человек, а ангел...
Щеки Андрея Т. коснулось что-то тёплое и текучее и медленно поползло по коже. Андрей Т. поднял голову. Над ним, рядом с тусклым, пыльным плафоном, в воздухе висел человек. Пара розовых потрепанных крыльев болталась у него за спиной, руки были скрещены на груди, ноги вяло подергивались в коленях. Глаза летучего человека были прикрыты веками, по лицу блуждала голодная страдальческая улыбка - должно быть, утомленный летун мечтал о пареных отрубях, вареном сусле или просто о бутерброде с сыром; тоненькая струйка слюны сопровождала его ангельские мечтания и орошала рога и головы мельтешащей внизу толпы. Андрей Т. брезгливо поморщился, отер слюну и отошел в сторону.
- Слон съедает самое большее девять македонских медимнов за одну еду, - продолжал тем временем прежний голос, - но такое количество представляет опасность; вообще же шесть или семь медимнов, ячменной крупы пять медимнов и вина пять марисов...
Обогнув компанию каких-то сизорылых утопленников, которые, усевшись в кружок, чинили рыбачью сеть, Андрей Т., наконец, увидел обладателя голоса.
Им был бледный стариковатый юноша, сутулый, с виноватой улыбкой, таких в 19 веке обычно называли "архивными". Он сидел на корточках у стены и читал сочинение Аристотеля "О животных".
- Съест-то съест, да кто даст? - раздался рядом протяжный вздох. Вяло шевеля хоботом, сквозь толпу пробирался слон. Бока его были впалые, глаза усталые и больные, ребра вылезали наружу - хоть по ним анатомию изучай. Меж пыльных слоновьих ног вертелась мелкая облезлая собачонка.
- А этот из какой сказки? - Андрей Т. обратился к сгорбленной старухе с клюкой, показывая на архивного юношу.
- Из сказки про Читателя сказок, - ответила бойко бабка.
- Кто же такую написал?
- Сам он и написал, кто ж еще про него напишет, как не он сам. - Бабка смотрела на Андрея Т. подозрительно. Край губы её поднялся, и оттуда, из черной ямы, вылез и блестел на свету ржавый опасный клык. - А сам ты, мил человек, из какой сказки будешь?
Андрей Т. замялся, не зная, что ей ответить. Он почувствовал, как краснеет. Лица, рожи, морды и хари окружающих его сказочных персонажей повернулись как по команде к нему. Ничего хорошего это не предвещало. По взмокшей под рубашкой спине прошёлся антарктический холодок. Рядом клацнули чьи-то зубы. Когтистая рука упыря вылезла из-за медвежьих голов, и медленно потянулась к Андрею. Бабка стукнула по руке клюкой, рука убралась на место.
- Что молчишь? Аль язык отсох? - Бабкина клюка крутилась возле лица Андрея, примериваясь к его глазам; наконечник клюки был острый, с хищной крючковатой зазубриной, похожей на ястребиный клюв.
- А может, он того... засланный? - Из толпы выступил паренек с волевым, мужественным лицом и холодным огнем в глазах. На поясе его висела погнутая тёмная сабля. - Может, он хочет выведать всю нашу Военную Тайну? Может, ему за это выдали целую бочку варенья да целую корзину печенья? - Мальчик вдруг замер, насторожился и приложил ладонь к уху. Слышу я, как трубят тревогу вражеские сигнальщики и машут флагами вражеские махальщики. Видно, будет у нас сейчас не лёгкий бой, а тяжёлая битва. Только бы нам ночь простоять да день продержаться...
- Цыц! - сказала ему бабка с клюкой. - Без сопливых как-нибудь обойдемся. Ну? - Она грохнула клюкой о линолеум и угрожающе уставилась на Андрея.
- Я... я... - Андрей Т. пытался набросать в голове какой-то примитивный сюжет, но ничего, кроме попа и коляски, на ум не шло.
- Это еще что за собрание? - услышал он вдруг рядом с собой. Голос звучал вкрадчиво и елейно, но сквозь эту мармеладную мягкость проступали сталь и свинец.
Андрей Т. скосил взгляд в ту сторону и обомлел. Важно выпятив грудь и по-разбойничьи растопырив усы, к нему навстречу приближалась очень даже знакомая личность. Хвост у личности торчал вверх пистолетом, левый глаз был прищурен, правый был широко раскрыт и оттуда в окружающую толпу бил зелёный холодный взгляд, замораживая и обжигая. Еще минуту назад в коридоре было не протолкнуться, а сейчас он вдруг стал просторным, население его резко выдохнуло, вжалось в стены и попряталось друг за друга.
Андрей Т. раскрыл уже было рот, чтобы сказать Мурзиле привычное домашнее "здрасьте", но Мурзила то ли зазнался, то ли должность не позволяла проявлять на глазах у публики родственные, тёплые чувства, - он демонстративно отвернул от Андрея голову и глазом обвёл толпу.
- Ага! Всё те же, и заводила, как всегда, Марфа Крюкова. - Кот вытащил из холёной шерсти толстую амбарную книгу, раскрыл ее примерно посередине и сдул со страницы пыль. - Так и запишем: Крюкова Марфа Индриковна, девяносто пятое серьёзное предупреждение за неделю. - В лапе его уже торчала древняя перьевая ручка и скрипела, ёрзая по бумаге. Еще пять серьёзных предупреждений, и висеть тебе, Марфа Крюкова, на Доске отстающих. - Он пристально посмотрел на бабку, зевнул и добавил нехотя: - Со всеми вытекающими последствиями.
Андрей Т. почувствовал укор совести - ещё бы, ни с того ни с сего подвести старого человека. Он сглотнул, хотел сказать что-то вроде: "Стойте! Гражданка не виновата!", - но его опередила старуха. Она затрясла губой, сделалась совсем маленькой и несчастной и слезливо запричитала:
- Да уж, если что - вали всё на бабку Мару. Мара стерпит, Мара - бабка привычная. В прошлый раз, когда Кащеево яйцо спёрли, сразу все на кого на Крюкову. А на кой мне ляд Кащеево яйцо, раз яичницу из него не сваришь. Справедливость, где она, ваша хвалёная справедливость?
Лица многих при слове "яичница" затянули грусть и печаль, губы оросила слюна. Кот с шумом захлопнул книгу.
- Так, - сказал он сурово. - О справедливости поговорим в другой раз. Разойдитесь, всем разойтись. Делом лучше займитесь, нечего языком чесать. А вы пройдите со мной. - Кот лапой указал на Андрея Т.. Тот с виноватой улыбкой двинулся за ним следом.