- Да довольно, мать, уже, будет тебе. Идем, сестрица, - устав слушать старую княгиню, Никита увел Вассиану в сад.
Сад Шелешпанских был невелик и уютен. Раскидистые липы буйно росли вокруг пруда, где специально для хозяина, тосковавшего в Москве о родимой сторонке, разводили белозерских рыб. Зеленели только что отцветшие яблони, вишни, сливы. Над розовыми цветами пахучего шиповника кружились золотистые шмели. В некошеной траве пролегали узкие дорожки. Одна из них вела мимо кустов смородины, алых от плодов, и высоких подсолнечников с желто-черными широкими головами к дерновой скамье у самого частокола, куда Никита и привел Вассиану. На скамейке княгиня увидела Сомыча. Он держал на руках белую соколиху и как ребенка убаюкивал ее. Вокруг стояли какие-то аптекарские склянки.
- Вот, горе у нас, - сказал Никита сокрушенно, подводя Вассиану. - Не знаем с Сомычем, что и делать. Помирает соколиха наша.
Увидев княгиню, Сома встал и хотел поклониться, но Вассиана остановила его:
- Сиди, сиди, занимайся своим...
- Белоперая моя, - горестно вздыхал Сома, и в голосе его слышались скрытые слезы, - за сторонку родимую билась в ставке с иноземным самцом, да весь дух и отдала. Уж мы и так, и так, аж Лукиничну колдовать позвали - а того гляди... -- он не договорил, чувствовалось, что и вымолвить боится, о чем подумалось.
- Мы с Сомычем ее еще птенцом поймали на Соколиной горе, - сказал Никита. - Растили, учили... Смышленая - таких и не сыщешь, прямо, человек. В лицо знает нас, на голос откликается, все понимает, что говорим. Она не могла не победить, - продолжил он по-французски, - я ее Вассианой назвал, в честь тебя...
Княгиня вскинула на Никиту удивленный взгляд. Он слегка покраснел от смущения, но глаз не отвел.
- Дай-ка мне поглядеть, - попросила Вассиану Сомыча, - может, помогу чем.
Старый финн осторожно передал птицу княгине. Соколиха лежала, не двигаясь, закрыв глаза. Она была вся горячая и дрожала. Потом открыла глаза, подернутые пеленой слез и грустно посмотрела на княгиню, как будто прощалась.
- Что ж, коли в честь меня назвал, то мне и спасать, - решила Вассиана. - Гарсиа! Поди в мою горницу и принеси мне лекарство из янтарного ларчика. Ты знаешь, какое.
- Но, госпожа, - поклонился непонятно когда появившейся на дорожке испанец, - лекарство то предназначено...
- Иди, - настойчиво прервала его Вассиана. - Мне помнится, тебе не терпелось поучаствовать. Вот и поучаствуй теперь.
- Слушаюсь, госпожа. - Гарсиа быстро пошел по направлению к дому.
- Сейчас все будет хорошо, милая моя, - Вассиана присела на скамейку, держа соколиху меж ладоней.
Вскоре вернулся капитан де Армес. Он принес небольшой флакон красного венецианского стекла, в котором мерцала густая темно-лиловая жидкость. Вассиана взяла флакон из его рук.
- Ну, голуба моя, раскрой клювик, раскрой... - попросила она соколиху. - Сейчас мы выпьем - вот так. И силы к нам вернуться, и крылышко срастется...
- Что это ты даешь ей? - спросил с удивлением смотревший на нее Никита.
- То же, что и брату твоему, когда он был при смерти, - ответила гречанка. - Слезы лекаря моего, карфагенского пифона. По ночам он плачет, тоскуя о карфагенском оазисе, где вырос, и который давно уже превратился в пустыню, так как его разрушили римляне. Слезы пифона - древний эликсир жизни. Он убивает смерть. А еще он помогает тем, кого сама жизнь превращает в пустыню.
Несколько капель из флакона упали на крыло соколихи. Она перестала дрожать и скоро задремала на руках у Вассианы.
- Будет жить? Будет, госпожа? - взволнованно спрашивал Сомыч, заглядывая Вассиане через плечо.
- Будет, будет, - успокоила его княгиня. - Иди, Сома, подготовь для своей красавицы клетку, а я пока ее подержу. Скоро ей полегчает. Веришь?
- Как не верить! - изумлялся Сомыч. Не теряя времени, он поспешил исполнить приказание княгини.
- Вы тоже свободны, капитан де Армес, отнесите лекарство на место, гречанка передала де Армесу флакон. Молча поклонившись, Гарсиа ушел.
Вассиана с Никитой остались вдвоем. Князь Ухтомский некоторое время безмолвно наблюдал за ней, потом присел на скамейку рядом.
- Ты нянчишься с ней как с младенцем, - сказал он с улыбкой. - Странно, почему у тебя нет детей, тебе бы пошло качать на руках малыша...
- Да, наверное, пошло бы, - тихо согласилась княгиня, не поднимая лица, - да не пришлось...
Он молча положил руку на ее колено. Совсем рядом, над своей шеей, она почувствовала его взволнованное дыхание. Слова готовы были сорваться с его губ - и она знала наперед, что это были за слова.
- Не говори, - горячо прошептала Вассиана, повернувшись, - не говори ничего. Все знаю, что хочешь сказать. И потому молю - не надо. Чтоб не пришлось мне отвечать тебе. Ведь правду сказать не могу, и не хочу, чтобы ложь стояла между нами...
Его лицо было совсем близко, каждой клеточкой кожи она чувствовала томивший его жар, зажигавший и ее сердце. Его губы почти касались ее губ.
- Нет, нет... - она отстранилась, - нельзя нам. Пойми, не потому, что брату твоему верность храню, хотя был он всегда добр ко мне и зла от меня не заслужил. А потому... - она запнулась на мгновение, переводя дух, - что дорог ты мне, Никита...
Признание вырвалось помимо воли княгини, и тут же на бледных щеках ее проступили красноватые пятна. Длинные темные ресницы взволнованно дрогнули.
- Мне лицо твое дорого, каждая линия тела, руки, голос, но нет... От того, что дорог, потому и говорю - не надо. Знаю я, что затянет тебя пагубная страсть. Не меня погубишь, обо мне речи нет, с меня как с гуся вода - не в первый раз. Себя погубишь... И не княжеский гнев страшен, куда пуще опасность есть...
- Мне не жить без тебя... - слова как вздох сорвались с губ его и камнем упали ей на грудь, сдавив мукой сердце.
- Но и со мной не жить, - едва слышно ответила она, тщетно стараясь скрыть горечь своих слов. - Ты и вообразить себе не можешь... Не поверил бы никогда, но так и есть: не хозяйка я себе самой, раба еще бесправней твоих холопов. Мне все позволено ради корысти, и ничего - ради сердца.
- Что ты говоришь? Не понимаю я, о чем ты? - Никита обнял ее за плечи, хотел прижать ее голову к своей груди, но она опять отстранилась.
- Оженишься ты, Никита, - быстро продолжала она, - забудешь меня. Жена нарожает тебе детей - будешь счастлив. Все пойдет добрым путем...
- Нет, не женюсь, - вздохнув, ответил он. - Коли моя воля какое значение будет иметь - ни за что. Ты о Лизке Шереметевой не думай. Это еще когда покойная Наталья Кирилловна жива была, сговорились они с моим отцом. Она сама ведь в девичестве Шереметева. А я мамки своей не помню, померла рано. Я один у отца был. Вот Наталья Кирилловна и порадела обо мне. Своих-то сыновей она для царевен по-знатней берегла, чтоб от Рюриковичей - не меньше. А мне тогда лет двенадцать было. Я Лизки Шереметевой в глаза не видал. Не знаю даже, хороша ли собой. Пока в сердце покой был, так и не думал об этом. Все так живут: как родители скажут - так тому и быть. Пошел бы под венец, что сделаешь? Да тут отец помер, война одна-другая, все откладывали сватовство. Теперь только понимаю, для чего Господь возвел все препятствия на том пути: чтобы я тебя встретил. Коли Алексей Петрович настаивать не станет, то лучше уж один останусь. Если же станет сватов к Шереметевой посылать - в монахи уйду, другого пути избежать свадьбы нет. Грех, порой, Вассиана, великий я на душу беру, не простит мне Господь - брату своему добра не желаю, чтоб овдовела ты хочу...
- А Стеша? Утешает тебя? - спросила княгиня, отводя взгляд.
- Ты никак меня к дворовой ревнуешь? - рассмеялся Никита. - Но это же смешно, ты с тетки-то Емельяны сумасбродной пример не бери...
Княгиня снова повернула к нему лицо, и он замолчал, очарованный. Он вдруг увидел, что глаза у Вассианы не синие, как он привык и любил их такими. Зародившись где-то в темно-синей глубине ее глаз, яркий зеленоватый огонь поднимался и разрастался, вспыхивая золотыми искрами, и цвет их теперь напоминал зеленоватые воды моря, мерцающие в бликах солнечного предгрозья. Казалось, спала пелена с ее души, глаза ее просветлели, засияли, как расплавленное золото.
- На самом деле, это даже более смешно, чем ты можешь себе вообразить, - сказала она мягко, не отводя взгляда. - Но обещай мне, я прошу, что больше не позовешь Стешку...
- Обещаю, - быстро согласился Никита. - Только и ты мне скажи о Гарсиа...
- А ты меня ревнуешь к капитану? Он - всего лишь слуга, - ответила, улыбнувшись Вассиана. - Он не чувствует и половины того, что чувствуешв ты...
- Как это так? - удивился Никита.
- Да так. Им владеет одна-единственная страсть, но лично ко мне она имеет лишь косвенное отношение, женщина тут не соперница...
- Мне кажется сейчас, что ты другая, - сказал Никита, рассматривая ее лицо и ласково прикасаясь к расшитым золотом рукавам ее одежды, - что я не знал тебя такой...
- Другой я тебе не нравлюсь? - спросила его Вассиана
- Ты мне любой понравишься, - с подкупающей честностью ответил он. Если бы я увидал тебя такой лет шесть назад в Риме, я бы сразу голову потерял...