- Возьми стул, Виктор, - указала ему Вассиана на стоящий у закрытого втулкой окна широкий стул с украшенной резьбой спинкой, - и садись рядом со мной.
Витя с опасением взглянул на спящего Алексея Петровича:
- Не потревожим?
- Его сон очень глубок, - загадочно ответила женщина. - Он сейчас еще далеко от нас, и не услышит голосов. Садись.
Витя послушно придвинул стул и сел у стольца рядом с княгиней. Только сейчас он заметил, что ножки стольца, а также стула, на котором он сидел, сплошь выложены кусочками бирюзы с серебряными прожилками и упираются в пол как бы растопыренными звериными лапами с серебряными когтями.
Княгиня, перекинула длинную черную косу на грудь. От ее волос струился какой-то удивительный южный аромат, заключавший в себе запах спелого апельсина, терпкого олеандра, складковатой цветущей липы, смолистой пинии и мечтательную нежность солоноватого морского бриза. Это был не искусственный запах духов, хотя Витя и не отличался особыми познаниями в парфюмерии. Скорее, он вообще в ней не разбирался, - но интуитивно почувствовал, что аромат этот, наполнявший, по его еще школьным представлениям, воздух античных городов, например, Древнего Рима или Помпеи, имел происхождение природное.
Он с рождения, вместе с первыми лучами света, с молоком матери, проникал в плоть и кровь человека, с детских лет принизывал все его существо, сопровождая потом всю жизнь.
И неудивительно, что этот аромат цветущей родины, взрастившей столько гениальных людей, с самой юности впитался в кожу и волосы княгини, долго прожившей, а может быть и родившейся, - Витя не знал наверняка, - под синим небом Италии. Он был неотделим от нее и делал очарование этой и без того прекрасной женщины неотразимым.
Княгиня придвинула к себе книгу и перевернула страницу.
- Скажи, Виктор, - спросила она Растопченко, - понимаешь ли ты по-французски?
- Нет, ваше сиятельство, - честно признался Витя, - плохо очень. Бонжур, пардон, оревуар - и только. Ленился в школе, а потом времени не было.
- А по-итальянски? - улыбнулась княгиня его словам, и ослепительно-белые ровные зубы ее, окаймленные алыми влажными губами, блеснули, как комочки нетающего горного снега в атласных лепестках цветущих на склонах роз.
- Тоже нет. Соле, кантаре, пьяно, - вспомнил Витя отдельные слова из песен итальянских певцов, которых часто слушал в конце восьмидесятых.
- Нерадивый ты ученик, я гляжу, - пожурила его княгиня. - Что, так ни одного языка и не знаешь толком?
- Нет, - Витя даже покраснел от стыда, - только русский, да и то пишу с ошибками.
Вассиана неодобрительно покачала головой.
- Да, ленив ты, ленив, братец. Познание тебя не увлекает. Как же государь твой, Феликс Эдмундович, за образованием твоим не проследил?
- Да он следил, конечно, - вступился Витя за "отца всех чекистов", - на учение сколько раз посылал, да только... - Витя запнулся и почесал затылок.
- Только, поди, обманывал ты его, - закончила за него Вассиана. - Вы, русские, заметила я, соврать горазды. И баклуши бить большие ловкачи. На печи полежать любите. Да чтоб само собой все вокруг делалось, чтоб ручками да ножками не работать. Чтоб и печка сама ехала, куда надобно, и чтоб гуси-лебеди сами на скатерку падали, причем уже поджаренные да под взваром. Только махни рукавом - и обглоданные косточки сами собой в пироги превращаются, а ты знай себе сиди, пей мед, да и в ус не дуй - вот и вся народная мечта, в легендах да сказаниях выраженная. И своровать вы не прочь, прихватить что плохо лежит. А самое главное, вера ваша и благочестие церковное - неискренние. Можно согрешить, а покаялся - и как будто нет греха, дальше греши, батюшка простит. С виду вроде боитесь Бога, а в душе нет, совсем не боитесь, к язычеству тянетесь. Духовники ваши проповедей не читают, к причастию народ едва ли раз в год ходит, и то не про все грехи рассказывает даже перед крестом. Иностранцев не любите вы, потому что видите, что далеко они ушли, есть чему поучиться у них. И за неученость свою отомщаете им высокомерием. Женщины не знают прелестей любви и наслаждение почитают мукой. Царь Иоанн умен, он понимает все это, да вряд ли удастся ему враз развернуть к Европе такую огромную страну.
- Развернет, мало не покажется, - буркнул в ответ чекист. - Рим и Париж по одному разу завоюем, Берлин три раза штурмом возьмем. Уж чья бы корова мычала, да только не из Европы. Сперва умываться по утрам научитесь.
- Что-что ты там говоришь? - возмущенно вскинула подбородок прекрасная итальянка.
- Говорю, ключник Матвей в Белоозере жаловался, что бегут люди на Русь из прекрасной Европы сотнями, от рабства, голодухи, да грабежа дворянского непосильного. Что ни год, несколько десятков семей на землю осаживать приходится, в крепостные сами просятся. Скоро наделов хватать перестанет.
- То простолюдины бегут, да ремесленники необразованные, - покачала головой княжна. - Ленивые, такие же, как вы. Работать в полную меру не хотят, вот и ищут жизни попроще.
- Князья Трубецкие, например, - опять не удержался Растопченко.
- Похоже, ты уверен, что русские духом и разумом превосходят европейские народы, свен? - не столько возмутилась, сколько удивилась Вассиана. - Ладно, так и быть, - вздохнула она, - прочитаю тебе одно стихотворение. И уж коли неискушен ты в языках, попробую тогда прочесть тебе по-русски. Вот, послушай.
Она склонила голову над пергаментной страницей и начала негромко читать:
Гранитный пик над голой крутизной,
.Глухих лесов дремучие громады,
В горах поток, прорвавший все преграды,
Провал, страшаший темной глубиной...
Проигран бой, войска мои разбиты,
Я отступаю вспять, коварством сокрушен,
Доносит мне отбой трубы охрипшей стон,
Полвека за спиной толпятся вместо свиты.
Грядет моя зима: нет от нее защиты...
Произнеся последнюю строку, княгиня замолчала и некоторое время сидела, не отрывая взгляда от рукописного текста. Затем сказала негромко:
- Эти стихи написаны знаменитым французским поэтом, родом из Наварры. Они посвящены моему отцу.
- Вот как? - удивился Витя.:- А мне говорили, что он был моряком.
- Можно сказать, что и моряком он тоже был, - грустно улыбнулась Вассиана, глаза ее повлажнели от нахлынувших воспоминаний. - Он очень любил море, но не оно стало главным в его жизни. Ну, так что? Хоть кто-нибудь из русского племени способен написать такие же прекрасные стихи? Или написать картины, подобные полотнам Боттичелли?
- Если судить по этим признакам, - упрямо буркнул себе под нос Растопченко, - то самым цивилизованным народом являются папуасы из Новой Гвинеи. Вы бы видели, какие прекрасные тотемы они вырезают из простого дерева, какие красивые песни поют, какие шьют наряды и как красиво танцу...
- Хватит! - резко оборвала его княжна. - Я вижу, ты туп и упрям, как все русские. Надеюсь, ты не оказался столь же ленив. Ты выполнил мое поручение?
- Так точно, ваше сиятельство! - Витя вскочил со стула и вытянул руки по швам. Раз уж его считают дураком - почему бы таким и не прикинуться? Дуракам завсегда легче живется. Это, как могла бы заметить Вассиана, во всех русских сказках написано.
- Что это ты? - удивилась княгиня. - Ну-ка присядь обратно. И не кричи. Расскажи лучше, нашел ты мне бесноватую невесту на моего охотника?
- Нашел одну красотку... - Витя в подробностях доложил княгине о своем походе на Даниловское подворье. Правда, о пане Дроздецком и о заключительной драке с оборванцами он умолчал. Вынужденное бегство особенно ранило его самолюбие, и он не хотел, чтобы самодовольная иноземка княгиня посмеялась еще и над этим.
Вассиана внимательно выслушала.
- Что ж, - задумчиво произнесла она, облокотившись на поручень кресла и опустив на руку свою красивую античную голову. - Пожалуй, твоя страдалица нам подойдет. Если ее опоить каким-нибудь снадобьем, она побудет некоторое время тихой, а затем, в нужный момент, устроит шум на всю Москву, что, собственно, нам и нужно.
Видя, что Растопченко не понимает, о чем идет речь, она спросила:
- Как ты считаешь, Виктор, какой самый лучший способ лишить важную персону уважения государя и публично унизить ее?
Чекист пожал плечами - в его практике такими делами заниматься не приходилось.