- До свидания, - Рыбак старался выглядеть спокойным.
- В колониях тяжелые условия... особенно для тех, у кого слабое здоровье. Кто вспомнит о тебе, когда ты будешь ТАМ, далеко-далеко? А мое ведомство может помочь...
- Приятно было познакомиться.
- Уверен, ты учтешь все "за" и "против".
- Я ни о ком и ничего не знаю, офицер.
- Мы побеседуем позже, о'кей? И помни, что я - на твоей стороне.
Оставшись один, Рыбак стал задумчиво жевать противную нетканую салфетку. Поманить жизнью - и погрозить смертью; ловко у них получается. Жабы подлючие... Им надо, чтобы ты оговорил кого-нибудь; ткни пальцем, назови имя и потянется цепь допросов, и где-нибудь найдется слабина, и закрутится дело, наматывая на себя людей...
Ты думал - пролетел над Городом, и все? Оказалось - это не конец, это начало. Самое трудное - впереди. Ты одинок, ты болен, ты ни жив ни мертв. Сдайся, прими их правила игры - и отсидишь без проблем. С новыми легкими, новым сердцем.
Эй, вы, нормальные люди! Где же вы были раньше со своей добротой?!!
А теперь откупаетесь, да?
Ночь и день Рыбак думал и думал, а потом прямиком с Бернслайн прилетел Доран - учредитель и распорядитель фонда "Доброта сильнее гнева". Сегодня ему не посмели отказать в свидании.
- А первый взнос сделал Стик Рикэрдо! Отдал весь гонорар за интервью. Сегодня на твоем счету уже семнадцать с лишним тысяч; поступления продолжаются! Я начал переговоры с клиникой Мартенса; они готовы приступить к созданию трансгенного животного немедленно, то есть - тебе не придется долго ждать!.. Слушай, Варвик, ты рад или нет?
- Угу. Я рад по-сумасшедшему. Но как прикину, сколько лет сидеть и где... Доран, нельзя от фонда отломить на адвокатов? Так, кусков десять.
- Это будут твои деньги; что хочешь с ними, то и делай. Но я бы настоятельно советовал начать с лечения. Ведь жизнь - это...
- ...дар Божий; психиатр мне уже объяснил, а я думал - она в наказание, как тюрьма. И сбежать не дают.
- За тобой здесь следят? - без обиняков спросил Доран.
- А то! - Рыбак глазами показал на телекамеру в углу под потолком. Круглые сутки. Думают, я во сне проговорюсь. У меня две матери! - крикнул он камере, показывая пальцами рога.
- Я беседовал с юристами. Дело твое мутное, не сказать - провальное. Никаких смягчающих обстоятельств, кроме болезни, - а от нее ты избавишься. Все еще хуже осложнилось - выяснилось, что киборги...
- Знаю-знаю, их мне подослал Миль Кнеер. Вот я и хочу, чтоб адвокаты раскопались с этим. Меня тут зарыли - "Ты с баншерами", "Баншеры с тобой"... Кто это видел-то?! Политику мне клеят, говорят: "В колонию сошлем, ты там подохнешь".
- Каждый из нас, - Доран посмотрел в объектив, - должен твердо знать, что его права обеспечены. Исключений нет и быть не может! Случай с Варвиком Ройтером - проба на действенность наших законов, тех, которые призваны оградить личность от произвола.
* * *
От Рыбака Доран понесся в "Омегу"; его там ждали, как ревизию. Отряд, проштрафившийся на 37-м этаже с Фердинандом, хотел хоть бравым видом и показом мастерства смыть с себя пятно.
Тут Волк Негели перестал выглядеть великаном; двухметровых ломцов в отряде хватало. Выправка, экипировка, суровые рубленые лица, будто отлитые из металла глаза, слова по-суперменски редкие и веские. Доран вспотел, вытягивая из самого мускулистого капрала пару связных фраз о преимуществах правопорядка перед беззаконием; капрал закончил свой ) предельно скупой, близкий по тексту к Уставу монолог тем, что сломал доску о свою голову, не шелохнувшись и не изменившись в лице. Больше дела, меньше слов! Сюда отбирают не самых речистых! Вдохновившись примером капрала, бойцы принялись кулаками крошить кирпичи, отрывать руками горлышки бутылок и перешибать ногами водопроводные трубы. Казалось, выпусти их на улицу - и через час от Города останутся развалины. Рев, хруст и треск наглядно показывали зрителям, что даже думать о сопротивлении властям не следует.
Доран по ходу съемки попросил продемонстрировать захват, стрельбу и штурм. Бойцы оказались готовы к импровизациям - условный террорист с бомбой в чемодане не прошел и двадцати шагов, как на него упали с потолка, взяли в тиски с боков и завязали в узел; чемодан при этом не испытал даже слабых толчков. Силуэтные мишени вмиг разлохматились выше плеч, а "сердце" каждой выжгло импульсом; на второй этаж бойцы в полном снаряжении просто взбегали по стене.
- Терроризм не пройдет! - уверенно изрек Доран. - Пока жива "Омега", деструктивным силам не удастся вновь расколоть Город на враждующие кланы. Верность идеалам, мужество и профессионализм - вот что мы противопоставим вылазкам недобитых мятежников и бомбистов...
Он понимал, что сбивается на интонации канала I, но ничего не мог с собой поделать. Форма, кокарды и погоны завораживают, строевой шаг выпрямляет мысль в струну, а язык становится официозно-пафосным. Да вы сами попытайтесь в обществе быкоподобных блюстителей Конституции заговорить о правах человека, о свободе совести и слова - и не заметите, как по инстинкту самосохранения станете кричать "Ура!", петь гимн и делать равнение на знамя. Кроме того, Доран обладал поразительным свойством улавливать, откуда ветер дует.
* * *
Темный полулежал на старом, продавленном диване и, изредка прикладываясь к бутылке, лениво пил пиво. Мячик сидел у него в ногах и торопливо говорил, говорил... Он еще не успокоился после акции; выпил, не пьянея, полбаллона "колора" и приготовил ужин, к которому не прикоснулся, просто чтобы занять время и руки. Теперь он подуспокоился, но Темный вновь всколыхнул его, поставив на видак репортажи о взрывах.
В комнате - диван и телевизор, больше ничего. Это было убогое жилье на верхнем этаже дешевого бигхауса с немытыми окнами и выцветшими фотообоями, где были подключены только вода в санузле и электричество на кухне; подсоединял телефон и делал отводку на телевизор сам Темный. Он давно воспринимал подобные жилища как привычную среду обитания, мог месяцами не выходить из квартиры и при этом не подыхать от скуки и даже полюбил спать в ворохе грязного белья с запахом множества человеческих тел. А вот Мячик начинал осваивать быт городских партизан недавно, и его еще тяготила голая бедность их тайных пристанищ.
Поскольку главная задача - как до, так и во время, и после акции остаться незамеченным, видеосъемок партизаны почти не вели. За них это делали репортеры; Темному оставалось собирать и склеивать куски репортажей в правильной последовательности, чтобы потом не спеша произвести анализ действий своих подопечных. Так заботливые тренеры записывают бои, прыжки и бег своих питомцев, чтобы проанализировать в замедленной съемке каждое движение, выверить с помощью компьютера эргономику и довести игру, бег, прыжок до совершенства, до автоматизма живой машины, где каждая клетка знает, где, когда и с какой силой ей сокращаться.
Взрыв высотной пилотируемой бомбы напротив стены офиса "Sock flower". Огромная черная клякса с ножками потеков вниз...
- Слишком близко к стене, - со спокойной деловитостью заметил Темный, дав стоп-кадр. Доран остался с открытым ртом. - Краска выплеснулась кучно, густо, потому и стекала вниз. Это хорошо, когда надо поразить небольшую, точечную цель, а если речь идет об объеме - то бомбу надо отводить подальше.
Темный взял Мячика к себе не только для того, чтоб спрятать или объяснить кое-какие тонкости партизанской работы. и Схроны были и во многих других местах. Все это время Темный неназойливо, исподтишка наблюдал за реакцией и состоянием Мячика - взволнован ли, что говорит, что делает, сколько пьет, как себя ведет? Что переживает - это понятно, все поначалу психуют, а вот руки у него не дрожат. Бутылку открывает и закрывает легко, с ходу, не промахивается. Это хорошо, что не дрожат, - для подрывника это главное. Собранность и точность. Не срываться, не чихать, не кашлять, не чесаться. Движения мягкие, меткие. Ходит бесшумно, садится тихо и раскованно, руки держит свободно, на весу. Темный посмотрел сквозь стекло, сколько осталось пива в бутылке, и подумал: "А ведь из него выйдет отличный пиротехник. Важно, чтобы парень не усомнился в правильности выбранного пути. Никогда".
Еще был взрыв в супермаркете. Сложный объект - кругом много систем слежения, но тут Мячику помогли. Место и время были выбраны заранее. Пошла запись. Захлебывающийся голос комментатора... Истошные крики ушибленных взрывом, сбитых с ног, насмерть перепуганных людей. В сущности, взрыв имитационный, бомба типа "кукурузный початок", заряд слабый - чтобы разбросать шарики с красителем, - без объемного компонента, поднимающего температуру воздуха до 80°С. Шарики, разлетевшись, лопались от удара о препятствия, и многие люди покрылись пятнами красной, желтой и синей несмываемой краски. Они что-то вопили, падали и вскакивали, бежали, наталкивались друг на друга, размазывали по себе краску, еще хуже пачкая себя и соседей. Кто-то в сутолоке наступил упавшему на руку, кто-то отталкивал от себя людей, какая-то женщина, запрокинув голову, лезла против движения, и не понять было, что она потеряла ребенка или кредитку. Мужчина в добротном костюме с деловой папкой, весь залитый красной и зеленой краской, исступленно кричал, размахивая руками и топая ногой...
Темный с удовольствием, которое бывает от хорошо выполненной работы, посмотрел еще немного на эту суматоху, затем открутил запись назад и, остановившись на моменте взрыва, как судья в пэйнтболе, стал опытным глазом подсчитывать окрашенных.
- Двадцать два тяжело и тридцать пять легко пораженных, - чуть позже объявил он счет Мячику. - Совсем неплохо. Если бы заряд был реальным, многих бы отсюда отвезли в Реанимацию, если не в морг.
Какая-то тень пробежала по лицу Мячика, и он отвел глаза от экрана.
- Э-э-э, - Темный сел, поставил бутылку на пол и, взяв
Мячика рукамиза плечи, развернул к себе, - уж не совестно ли тебе стало, а, Мячик? Что прикажешь подать: тазик для слез или бумагу для покаянного письма А'Райхалу?
Мячик, как ершистый мальчишка, попытался молча освободиться, но Темный держал его крепко, а смотрел глаза в глаза, насмешливо и зло.
- Нет, ты отвечай, - Темный кивнул головой в сторону экрана. - Жалко стало, так ведь? Давай разберемся сразу.
Мячик помолчал, отвел глаза и ответил односложно:
-Да.
Ему было неловко и неприятно, он маялся от душевной смуты.
-Ты как командир должен знать, что я думаю... Я бы глазом не сморгнул, если б это были люди в форме - полицейский дивизион или казарма сэйсидов. Платные псы, готовые за деньги на любой произвол. Но универмаг... Простые люди... женщины... Если "початок" зарядить осколочными шариками, полсотни человек отправились бы в больницу. Зачем? Да, мне их жалко. Я же понимаю, как бы их покрошило...
- Зачем? - негромко переспросил Темный. - А ты посмотрел на название супермаркета? "High Day". Твои мать, отец, ты сам, твои соседи часто ходили в магазины класса "High Day"?
- Нет, что ты! Там такие цены...
- Вот-вот. Для кого эти магазины, куда семь из десяти централов ходят, как в музеи - любоваться на экспонаты, которые им не суждено попробовать, одеть, даже взять в руки? - голос Темного стал звонким, в глазах полыхнул фанатический блеск. Он чеканил слова: - Пять миллионов централов живут не в домах, а в берлогах - на пособие, на эту подачку, на которую нельзя ни жить, ни умереть по-человечески. Еще двадцать пять миллионов каждый день и каждый час балансируют над ямой нищеты. Заболел, не угодил начальству, влетел в депрессию, сбился с ритма - пинок под зад; отправляйся на свалку, манхло. ЭТИ люди никогда не с бывают в подобных магазинах. Туда ходят дамы и господа с толстыми кошельками. Их деньги - это чья-то кровь и, жизнь, отмытые в банках, - вот они и выглядят чистенькими.
К цели присмотреться - это вампиры, а не люди. Они потому такие красивые, что питаются кровью. Они о нас ничего не знают и знать не хотят, им слишком уютно и приятно жить - вот и надо им напомнить, что есть проблемы поважней новой марки их кухонного комбайна, освежителя воздуха в их надушенных сортирах и дезодоранта для их потных подмышек. Пусть их прошьет страх, пусть они воют от ужаса, пусть они помнят, что есть иной мир. Нельзя, чтобы одни дохли, а другие в это время пели и смеялись. Пусть им тоже станет плохо. А женщины?.. Что, те, кого насилуют в трущобах, не женщины? Они тоже хотели быть красивыми и любимыми, жить в просторных домах, а их отдают в проститутки, и они умирают в тридцать лет от туанской гнили и наркотиков. Эти жирные счастливые люди ни о ком не вспомнили и не пожалели - и мне их не жаль. Так пусть помнят, пусть каждую минуту помнят о нас. Я не могу лишить их богатства, но я лишу их покоя. Я не могу войти в их дом - пусть туда войдет страх, пусть поселится в их душах, пусть давит их днем и ночью. Террор - это не обязательно убивать; террор - это страх, гвоздь в шестеренках государственной машины.