- Родной? - переспросил Ян. - А, ну понятно.
Он на ходу перестроился и снова пошел в атаку, опираясь на извечное преимущество взрослого над ребенком.
- Я с твоим дедушкой утром поговорю. Он с вами живет, на хуторе?
Мальчик покачал головой, во все глаза глядя на Яна.
- Если недалеко, можем сходить вместе. Ты проводишь меня к нему? Мы вместе поговорим, и ты поймешь, что просто неправильно понял его. Договорились?
- Дядя, - тихо сказал мальчик, и Ян вздрогнул. - Я не могу тебя к нему отвести. Дедушка помер.
Ян неожиданно для себя потянулся за хлебом и, взяв ломоть, откусил большой кусок кисловатого серого мякиша. Мальчик одобрительно посмотрел на Коростеля и последовал его примеру. Так в молчании они съели по куску, и мальчик рассказал Коростелю, как умирал его старый дед.
Дед долго болел, и когда пришел срок умирать, он тяжело мучился, дух никак не мог покинуть исстрадавшееся тело. Все это происходило на глазах у мальчика, все, вплоть до последнего вздоха некогда веселого, а потом постоянно стонущего, дурно пахнущего непонятного существа с ввалившимися щеками и заостренным носом. Дед изредка приходил в сознание и тогда пытался разговаривать с внуком, торопясь дать ему последний жизненный совет или наставление. Чаще всего это случалось посреди ночи, и мальчик надолго запомнил тихий шелестящий голос, переходящий в свистящий шепот, прерываемый натужным кашлем. Умирающий рассказывал мальчику о своей жизни, о том, как он сам был мальчиком, о его родителях. Мальчик услышал от деда много вещей о жизни, часть которых казалась ему странными, часть - поучительными, что-то - просто горячечным бредом или нелепицей.
Однажды дед обратил внимание на плохой аппетит мальчика. Мальчик действительно плохо ел и был очень худой, кожа да кости, как говаривала мать, когда мыла его в круглой глубокой лохани.
- Это все оттого, что ты плохо кушаешь, - прошептал дед. Он долго молчал, собираясь с силами, а мальчик сидел на полу, на старом половичке, прислонясь головой к постели. - Надо больше есть, внучек. Самое главное, кушай побольше хлебушка. В нем вся сила, вся правда в нем, если хочешь знать.
Мальчик сидел спиной к нему и слушал. Он уже привык и почти не обращал внимания на тяжелый дух, исходивший от дедовских простыней.
- Поэтому кушай, внучек, кушай хлеба побольше. А то очень уж худой ты, совсем слабенький. Вот смотри, не будешь хлеб кушать - тоже умрешь. Как я... с трудом выдавил из себя дед и закрыл глаза, выбившись из сил. Скоро он забылся, а мальчик все сидел неподвижно, глядя перед собой в одну точку, и в глазах его был ужас.
Наутро дед умер, и мальчик внимательно смотрел с печи, как его обмывали, положив на снятую с петель широкую дубовую дверь. Старухи в черном, невесть откуда явившиеся и наводнившие дом, с шепотками и наговорами вынесли грязную воду со щелоком из дома и вылили ее куда-то в бурьян. Потом долго обряжали покойного, читали над ним заклятия и поминальные молитвы, которые должны были облегчить покойному путь в ночную страну (это слово мальчик сказал Яну спокойно и привычно, словно речь шла о соседней деревне). Мальчика заставили поцеловать деда в холодный лоб, но на похороны с собой не взяли. Он остался один в доме, опустевшем, с еще не выветрившимся тяжелым запахом, перемешавшимся с чистым свечным дымом, и дым в итоге все-таки победил, выгнал из комнат болезнь и память о смерти, не ведая, что поселилось в глазах ставшего не по годам серьезного ребенка. Мальчик посидел немного, посмотрел на пустую кровать, открыл шкаф и достал поминальный каравай с засохшей коркой. Потом он еще долго сидел в кухне, прижимая хлеб к груди, и наконец взял нож, попробовал остроту лезвия на палец и решительно взрезал каравай.
С тех пор почти каждую ночь он пробирался на кухню и ел хлеб, плача о дедушке и страшась смерти. Родители знали об этом, но не придавали значения, полагая, что от хлеба вреда не будет.
Ян неожиданно подумал, что этот мальчик напомнил ему самого себя в детстве. Одиночество было ему привычно с детства, и он всегда сам находил для себя свой <заячий хлеб>, который с каждым годом оказывался все черствее и безвкуснее.
- Я думаю, ты не умрешь и так, если будешь есть хлеб как все, да и о другой еде не нужно забывать. Вон какие вкусные лепешки печет твоя мать. Это, кстати говоря, тоже хлеб, только медовый. Никто тебя больше не будет пугать смертью. А люди? Что ж, все когда-то умирают, но только каждый в свой срок. Ты согласен?
Мальчик кивнул, потом оглянулся на занавешенное окошко и поманил Яна пальцем. Коростель улыбнулся и подсел поближе.
- Ну, что такое?
- Я хлеб вообще-то не очень люблю просто так есть, - признался мальчик, только недавно дед мне снова велел, строго так...
- Что велел? - не понял Ян.
- Ну, хлеб есть. А то, значит, умру.
- Кто это тебе опять велел?
- Да дед же опять, он ведь у меня один, - пояснил мальчик с ноткой раздражения в голосе.
- Так ведь твой дед умер? - повернул обратно к началу Коростель.
- А теперь опять вернулся, - таинственно понизил голос мальчик.
- Как это - вернулся? - обалдело уставился на него Коростель.
- А ты про ночных разве не слышал? - вопросом на вопрос ответил мальчик.
Ян замолчал, пытаясь переварить только что сказанное. Он вспомнил рассказ хозяина, деревянную маску над дверным косяком, плотные занавески на окнах.
- А почему у вас окна без ставней? Закрыли бы снаружи, никто не беспокоил бы. А ваш родовой предок их в дом не пустит, мне твой отец сегодня сказал.
- Чур дом сторожит, - подтвердил мальчик, - стекла они тоже не бьют, знают, что Чур изнутри их подпирает. А ставни мы еще с самого начала повесили, как только ночные стали приходить. Только они их срывают.
- Срывают?
- Ну да, уже несколько раз. Дернут сильно, а потом изломают и под окнами бросят. Вроде как в насмешку.
- Ну а дед что? - напомнил Ян.
- А вот и то, - таинственным голосом прошептал мальчик. - Мать с отцом про то не знают, а только я. Дед-то после смерти вернулся через неделю.
- Живой, что ли? - не понял Ян.
- Какой живой! - отмахнулся мальчик. - Как есть мертвый. Весь какой-то не то синий, не то зеленый, и глаз не видно, черные ямы вместо них, а там что-то сверкает, как все равно льдинки какие. В каком-то мешке сером, длинном, а на голове мешок поменьше.
- Как же ты его узнал, в таком-то обличье? - спросил Коростель.
- Что я, родного деда не признаю? - гордо сказал мальчик и тут же убежденно добавил: - Я его в любой одежде, в любом обличье открою.
- А тебе вообще-то как... не страшно? - Ян был немало озадачен рассказом ребенка.
- Поначалу страсть как напугался, - признался мальчик, даже слегка поежился от воспоминания. Во время разговора с Коростелем он поминутно оглядывался на занавешенное окно. - Потом ужо вроде как привык. Все равно, конечно, боязно, днем-то еще ничего... Но я ведь теперь хлеба много ем!
- Он, значит, несколько раз появлялся? - спросил Ян, не вдаваясь глубоко в хлебную тему. - А мать с отцом куда смотрят?
- Они не знают, - вздохнул мальчик. - Дед только ко мне приходит. Подойдет к окну и зовет: <Казялис, Казялис!> И пальцами так тихо пристукивает по стеклу, чтобы, наверное, родители не проснулись.
Мальчик тихо побарабанил по столу попеременно пальцами, показывая, как стучит дед.
- Казялис - это ты? - осведомился Ян.
- Я, - подтвердил мальчик. - Полностью буду Казис, а потом дальше Казимир. А ты Ян, верно?
- Верно, - согласился Коростель, - вот и познакомились. Ну и что еще твой дед вытворяет?
- Вовсе он ничего не вытворяет, - назидательно ответил мальчик. - Он просто стоит и иногда так глухо шепчет: <Ты ешь хлеб, как я тебе велел, Казялис? Смотри ешь хлеб, иначе умрешь, как я>.
Мальчик так похоже изобразил голосом рассказчика страшной сказки, что Ян, наверное, расхохотался бы, если б это не было правдой, а в этом он уже не сомневался.
- А ты не пробовал с ним заговорить? - спросил Ян.