Свободные племена
Два воина из скифского дозора скакали всю ночь, стараясь уйти подальше от берега полноводного Аракса. Только один раз они остановили бег своих коней и, положив утопленника на землю, напоили его водой. После того как человек сделал два глотка воды, он опять впал в беспамятство. А воины разожгли костёр, из кожаных седельных сумок достали куски тунца, в молчании перекусили, косясь на незнакомца.
Воинов звали Лик и Палак. Они происходили из племени дахов. Их племя, вместе со всеми родами и семьями, когда персы подошли слишком близко к границам Скифии, царица Томирис призвала под свои знамёна. Сейчас они возвращались из ночного дозора и случайно наткнулись на человека у берега могучей реки.
При свете небольшого костра воины попытались рассмотреть его получше. Палак, всмотревшись, внезапно узнал этого воина. Тот был из соседнего стойбища, из племени вождя Канита. Палак даже вспомнил, что звали его, как будто бы Тавр. Весь их дозор пропал, когда они отправились следить за продвижением персидского войска. Тавр был очень плох и болезненно морщился, когда они попытались его привести в чувство. Палак и молчаливый Лик быстро перекусили, вскочили на лошадей, приторочили к седлу Тавра и поскакали дальше.
Наутро они достигли главного становища скифов-массагетов. Задержавшись на пригорке, Лик и Палак смотрели на раскинувшийся внизу город на колёсах. Вид как всегда ошеломил их и заставил в восхищение забиться молодые сердца. На равнине, стиснутое со всех сторон сопками, раскинулось главное скифское кочевье...
...Нескольких племённых союзов и больше четырёх тысяч кибиток сомкнулось вокруг центральной площади, с царским шатром посередине. Все кибитки располагались вкруговую. В этом было своё преимущество. Любой противник, будь он хоть конным, хоть пешим и напавший на скифское городище, будет вынужден раздробить свои силы, зажатый в тесных проходах между кибитками. Эта предосторожность была не лишней. Скифия всё время с кем-то воевала. То сама уходила в набеги, то оборонялась от назойливых соседей.
Рябило в глазах от разнообразия красок, от разукрашенных аппликациями и вышивками кибиток. Они были на четырех или шести колесах и вырубались чаще всего из цельного массива дерева. Внутри кибитка разделялась на две или три комнаты. Одна была домашним очагом и алтарем одновременно. На полу и стенах для красоты и в тоже время для тепла висели войлочные и шерстяные ковры с орнаментом или рисунком. Стояли маленькие столики с загнутыми вверх краями для удобства при передвижении.
Снаружи для защиты от ветра и дождя кибитки крылись шкурами или войлоком. Для скифа кибитка была домом на колёсах, где они рождались, образовывали семьи, рожали детей и умирали. Поэтому здесь всё было сделано и продумано с максимальными удобствами. Насколько это было возможно, и насколько позволяло богатство рода. Это в свою очередь зависело от удачливости в набегах – основного источника дохода скифов.
Весь стан гудел как потревоженный улей. Гул тысяч голосов перемежался ржанием лошадей, мычанием буйволов, лаем собак. Жизнь вокруг кипела, и от этого захватывало дух. То там, то здесь поднимался дым от многочисленных передвижных кузниц, и слышался звон молотков по наковальням.
Во всём этом, казалось бы, на первый взгляд хаосе, угадывался чёткий, единожды установленный и уже не нарушаемый порядок. Каждая семья имела своё, отдельное стойбище. Оно состояло от двадцати до сорока кибиток стоявших кругом в два ряда, образуя две окружности. Посредине располагалась чистая площадка для вечевого сбора. В центре - шатер, где собирались, решать общинные дела, старейшины и вождь. Рядом с шатром алтарь, в форме железного меча-акинака, посвящённый богу Арею. Здесь приносились кровавые жертвы и гадали прорицатели.
Вокруг стойбища располагались загоны для молодняка, быков, коров и лошадей, составляющих основное богатство скифского племени. Одна семья, состояла примерно из 200-250 человек. Всё это были люди, связанные узами родства. Семьи входили в рода, рода - в племена, из которых и состояло скифское царство.
Численность царского стана постоянно менялась. Одни откочевывали на более обильные пастбища. Другие, наоборот, приходили под царскую руку, ища защиты и поддержки от завистливых соседей или кровожадных врагов. Они занимали отведённое им место и вливались в общую жизнь, становясь неразрывной частью всего скифского племени.
Всё это многолюдье могло в любую минуту сняться с места и, сопровождаемое несметными стадами, отправиться туда, куда укажет царь и совет старейшин. Берегись тогда тот, кто встанет у них на пути. Стонали от их набегов порубежные города-государства, и горела земля под копытами скифских коней. На протяжении многих десятилетий война являлась основным и любимым занятием скифов. Все свободные мужчины в Скифии были воинами. И это наложило свой отпечаток на весь уклад жизни.
От рождения они были великолепными наездниками. Ребёнок в скифской семье ещё не умел толком ходить, но уже сидел на коне, сжимая детскими ручонками жёсткую гриву коня. Вооружившись луками с трехгранными стрелами, бронзовыми мечами, секирами, копьями с железными наконечниками, скифы-массагеты представляли грозную силу. Они никогда никому не подчинялись и не платили дани. В бою славились мужеством и неустрашимостью, а в набегах беспощадностью и свирепостью. Косматые, с длинными бородами, в широких штанах из звериных шкур, в стеганых кафтанах и острых колпаках, они, как хищники, налетали на соседние племена. И это всегда было тяжелым бедствием для беззащитных поселений...
...Воины тронули коней и по тропе спустились в долину, направляясь к своему стойбищу. Их уже ждали. Навстречу из-за кибиток вышли воины, уже давно вернувшиеся в городище. Все в кожаных безрукавках-панцирях, из которой выходили рукава мягкой рубахи. Штаны, опускавшиеся до щиколоток, заканчивались над кожаными мягкими полусапожками без каблуков, обтянутые у той же щиколотки ремнем.
Выскочили голопузые и босоногие ребятишки и, сверкая чёрными бусинками глаз, заворожено уставились на двух воинов, вернувшихся из похода. За спинами мужчин-сородичей виднелись женщины одетые в длинные складчатые платья. У некоторых, на голове были накинуты расшитые мягкие покрывала, ниспадающие почти до поясницы.
Самая бойкая и молодая, по имени Мала, вышла вперёд. Она стрельнула глазами на Лика, ещё не успевшего слезть с коня и, схватив детей за руку, утащила их во внутренний двор.
Молодые воины слезли с коней и осторожно сняли Тавра. Положили его на землю. Мужчины, вышедшие встречать, столпились вокруг.
-Кто это? – Глухо спросил однорукий Савлий. Левую руку он потерял, когда отражали набег племени агафирсов. Много тогда полегло массагетов, и долго ещё стоял плач над скифским городищем, после того как враждебное племя растворилось в степи с награбленным богатством. Савлию повезло. В бешеной рубке ему лихим ударом отрубили руку, и он свалился под повозку, обливаясь кровью. Это, возможно, тогда и спасло его от пленения. Но и одной рукой он управлялся не хуже, чем иные двумя. Раз в год устраивали состязания на деревянных мечах, и Савлий ни в чём не уступал молодым. Когда он начинал крутить вокруг себя мечом, то все разбегались, потирая ушибленные места. В племени он учил молодых, как не потерять в бою голову и выйти с честью из любой схватки, даже самой кровавой.
-Нашли на берегу Аракса, - пояснил, на правах старшего, Лик. – Мы уже хотели возвращаться, как вдруг его увидели. Судя по одежде, это наш воин. А вот он, - кивок в сторону молчавшего Палака, – узнал его. Говорит, что из соседнего племени.
-Всё верно, - Палак важно наклонил голову. – Это Тавр, из племени апасиаков, где верховодит вождь Канит.
-То-то я смотрю лик его мне знаком.
В этот момент Тавр открыл глаза и мутным взором обвёл стоявших вокруг воинов. Он хотел что-то сказать, но вместо слов раздалось мычание. Тавр поднял палец и, переводя взгляд поочередно с одного на другого, показал себе в рот, продолжая мычать. В уголках глаз у него показалась едва заметная слеза. Он тут же смахнул её, устыдившись своей слабости. Савлий, догадавшись, чем вызвано мычание Тавра, наклонился к нему и раздвинул зубы. Разогнувшись, сказал:
-Он немой. Ему язык вырезали.
Среди женщин раздался вздох. Тут толпа раздвинулась и показался вождь племени дахов, Гнур. Это был высокий, ещё крепкий старик. Он шёл медленно, с достоинством, опираясь на резной посох. Одежда его отличалась от простых воинов тем, что на поясе висел кинжал в золотых ножнах, да волосы были убраны серебряным обручем. Вот и всё различие. Ещё можно отметить властный взгляд, которым он окидывал соплеменников. Позади него шли старейшины, такие же старики, как и сам вождь, а некоторые даже постарше. Люди почтительно расступились, пропуская вождя вперёд. Гнур остановился перед Тавром, осмотрел его с головы до ног. Потом повернулся к Савлию и, не разжимая сухих губ, негромко сказал:
-Говори.
-Это Тавр, из соседнего племени апасиаков. Из того, где вождём Канит. Лик и Палак только что вернулись и привезли его. Говорят, что нашли на берегу реки… Он там лежал, еле живой.
Гнур ещё раз, более внимательно, осмотрел Тавра. Сейчас от вождя зависело, жить тому или умереть. Он был пришлый, а значит чужак. А то, что он якобы из другого племени, так это ещё доказать надо.
-Если это правда, - говорил Гнур также негромко, медленно роняя слова, - то, как ты оказался на берегу реки. И где все твои сородичи? Отвечай.
-Он не сможет тебе ответить, Гнур, - вмешался в разговор Савлий. – Он немой. Ему язык вырезали.
-Кто?
Тавр замычал, болезненно морщась и показывая рукой туда, откуда его привезли. Лик и Палак не вмешивались. Их воспитывали, как и всех скифов, в почтении и уважении к взрослым. Они стояли и ждали, пока их спросят.
Гнур немного поразмыслил и произнёс:
-Пошлите за Канитом. Пусть прибудет, не мешкая, и подтвердит, что это действительно его воин.
Отрок, который едва пережил двенадцать зим, сверкая пятками и ловко лавируя между кибитками, убежал выполнять поручение вождя. Вскорости явился Канит и сразу признал Тавра за одного из своих воинов. Тут и выяснилось, что он единственный кто остался в живых из того дозора, который пропал восемь лун назад. Увидев знакомые лица, Тавр обрадовался. Кое-как удалось выяснить, что язык ему вырезали персы, у которых он сидел в клетке. Узнав об этом, воины долго ругались, посылая проклятье на головы нечестивых врагов.
Наконец Тавра увезли в родное стойбище. Лик и Палак, поведали вождю о том, что видели в дозоре. Затем, когда Гнур их милостиво отпустил, они расселись вокруг котла, в котором плавали большие куски мяса, и аппетитно пахло пряностями.
&&&
В центре стана на круглой площадке для вечевых собраний возвышался огромный царский шатёр алого цвета, разукрашенный золотыми аппликациями и символами царского рода. Вокруг, на высоких шестах, реяли стяги со знаками родов, которые в этот момент входили в царский стан. Внутри шатёр был красиво убран. Во всём чувствовалось влияние эллинской культуры. Он разделялся перегородками на царские покои и залы приёмов, где собирались старейшины и вожди. В особо торжественных случаях здесь принимались послы и пировали приближённые к царю люди.
Стояла тишина. Она нарушалась только ржанием лошадей, да звоном оружия, едва доносившимся из-за плотных стен шатра. В самой дальней комнате, там, где располагались царские покои одинокая женщина мерила шагами небольшое помещение. Это была царица всех скифов-массагетов, кочевавших по эту сторону Аракса. Звали её Томирис и о ней надо рассказать поподробнее. Для того чтобы понять эту женщину, посмевшую встать на пути основателя державы Ахеменидов.
Со спины царица, хотя ей минуло уже сорок лет, напоминала хрупкую девочку. Но, встретившись с ней глазами можно было понять, что она много повидала на своём веку и не раз водила воинов в битву. Кочевой образ жизни и постоянные тревоги наложили свой отпечаток на её лицо. Взгляд нахмурен, около твёрдо сжатых губ пролегла упрямая складка. Лицо от наложенных, по греческому образцу, белил, было неестественно бледным. Но одеваться царица предпочитала по скифскому обычаю. В полотняное платье, расшитое по подолу бисером. Сверху был накинут плащ, сшитый из дорогой, привозной ткани, красного цвета. Голову украшала высокая остроконечная шапка с двумя длинными шпильками. На одной можно было заметить фигурку стоящего оленя. В ушах висели длинные золотые серьги, достигающие плеч. При каждом шаге браслеты на руках, с тончайшим орнаментом, издавали мелодичный звон. Довершал убранство широкий царский пояс, стягивающий узкий, как будто девичий, стан. В золотых, украшенных драгоценными камнями ножнах, покоился кинжал.
Всё это одеяние составляло её повседневный наряд. Она появлялась в нём перед старейшинами и жрецами. Оставшись одна, Томирис переодевалась в простое льняное платье и лёгкие, мягкие сапоги. Голову держала непокрытой, хотя замужней женщине это и не положено. В таком виде её видели только рабыни и слуги.
Томирис, продолжая мерить ногами узкое пространство царских покоев, постепенно успокаивалась. Решение принято и отступать уже поздно. Она резко остановилась, серьги издали мелодичный звон. И, этот звук неожиданно напомнил ей о детстве.
Царица, как и любая скифская женщина, любила украшения. Особенно привезённые из греческих колоний или доставшиеся из набегов на богатые ионийские города. В то время, когда был жив её отец Спаргапит, он частенько баловал дочь золотыми безделушками. Вернувшись из очередного набега, Спаргапит усаживал дочь к себе на колени и начинал примерять золотые украшения. Она с замиранием сердца смотрелась в греческое зеркало с ручкой в форме змеи и не могла на себя налюбоваться. Отец весь пропах конским потом, кровью и запахом битв. И не было в тот момент для неё роднее запаха.
Однажды отца привезли на повозке бездыханного. Томирис к нему не допустили, и она наблюдала за ним из-под резной скамейки, куда успела прошмыгнуть незаметной. Она видела, как колдуют над отцом жрецы, и молила всемогущую Табити, охранительницу царского очага, чтобы она помогла отцу встать со смертного ложа. Грудь у Спаргапита тяжело вздымалась, а по откинутой руке стекала кровь и падала на ковёр. Долго она ещё не могла забыть алые капельки, падающие на пол. Тогда она поняла, что у войны есть и оборотная сторона. Это не всегда золото, украшения, радость или весёлый смех. Но боль и смерть, которая может настигнуть воина в любую минуту. Чтобы этого не случились, перед каждым походом они приносили богатые дары богам, которых почитали. Иногда боги принимали дары и поход оказывался удачным. После того как воины возвращались из таких набегов, праздники не стихали несколько дней. Иногда боги гневались на своих детей и тогда скудели стада, набеги не приносили ничего кроме горя и слёз, а на людей нападал мор и голод.
Отец то поправлялся, то опять впадал в забытьё. Так продолжалось на протяжении двух месяцев. Когда ему стало особенно невмоготу, он велел позвать троих, наиболее уважаемых прорицателей. Они начали гадание и обвинили вождя одного племени, по имени Иданфирс, в том, что он принёс ложную клятву охранительнице царского очага – Табити. Обвинённого в ложной клятве тотчас схватили и привели к царю. Предсказатели в один голос твердили, что это именно он ложно поклялся богам и виноват в болезни царя. Иданфирс валялся в ногах у прорицателей и у Спаргапита, пытаясь вымолить прощение. Он доказывал, что всегда придерживался веры предков, и его ложно оклеветали. Он был столь убедителен, что велели позвать ещё шесть прорицателей. После гадания они подтвердили вину осуждённого и ему тут же отрубили голову. А также всем его родственникам, но только мужского пола. Женщин, испуганно жавшихся в стороне – не тронули.
Маленькая Томирис, стоявшая в толпе, услышала, как один седой старик рассказывал другому о том, что пятнадцать зим назад случилось по-другому. Тогда царя поразил неизвестный недуг. Обвинили одного человека, бедняка, у которого не было даже своего коня. Но следующие прорицатели, вызванные вслед за первыми, неожиданно для всех, его оправдали. Приводили всё новых и новых предсказателей, но и они высказывались за то, что этот человек обвинён ложно. Наконец, убедившись в его невиновности, бедняка отпустили, а трёх жрецов приговорили к смерти. На запряженный быками воз навалили доверху хвороста. Прорицателей со связанными ногами и скрученными за спиной руками запихнули в кучу хвороста. Хворост подожгли, а быков выпустили в чистое поле. Долго носились обезумевшие животные и долго раздавались крики жрецов. Наконец дышло у телеги обгорело, и быки с опалёнными боками разбежались в разные стороны. А телега и всё что в ней находилось, вскоре превратилось в кучу пепла.
После гадания жрецов отец начал поправляться и постепенно встал на ноги. Но прежним уже не стал. Всё реже раздавался его весёлый смех. Как-то незаметно он состарился, а после и вовсе угас, взвалив на плечи дочери все заботы о царстве. Отца похоронили по царскому обычаю, вместе с лошадьми, жёнами и рабами и в тот момент жизнь для неё кончилась.
Мать у Томирис умерла рано, поэтому Спаргапит был для неё всем. И другом и подругой, и защитником, и наставником. Она настолько привыкла к его могучему плечу, на который в любой момент могла опереться, что первое время не знала, как дальше жить. Отец ушёл в потусторонний мир, чтобы там продолжать царствовать. Сидеть за столом, пировать со своими друзьями-побратимами, водить воинов в походы, делить добычу. Заниматься всем тем, чем занимался здесь, когда ходил среди живых. А Томирис осталась вместо него завершать земные дела.
Незадолго до смерти отца Томирис сосватали за Арианта, сына вождя племени асианов, что кочевали в низовьях Аракса. Отец надеялся, что Ариант займётся делами племени наравне с ним, вождём. К тому же союз этот был крайне важен и нужен массагетам. Два года подряд на племя обрушивался мор, оно ослабло в постоянных стычках и войнах, и кратковременный мир был крайне необходим. Поэтому Спаргапит и пошёл на этот союз, несмотря на то, что Томирис не желала этого. Хотя скифская женщина и ходила в битву наравне с мужчинами, права голоса она не имела. И была воспитана в непротивлении воле старшим и полного подчинения вначале родителям, а потом мужу. Поэтому она приняла решение Спаргапита со склонённой головой.