- Не знаю, можно ли гордиться мечтой о ЖЕЛАННОМ ЯДЕ, которым я, поверьте, словно весь пропитан.
- Читай, я все пойму.
Савиньон поцеловал матери руку и прочел стих:
ЖЕЛАННЫЙ ЯД
Как я хотел бы для дуэли
Противника себе найти
И звездной ночью (без дуэньи)
С ним вместо шпаг скрестить пути!
И пусть в мучениях до встречи,
В волненье жгучем буду жить.
Змеиный яд болезни лечит,
Желанный яд кровь освежит.
Придет, как гром, мое мгновенье,
Смогу счастливцем страстным стать
И за одно прикосновенье
Полжизни радостно отдать!
Хочу сраженным быть не сталью,
А приоткрытою вуалью!
Мадлен подошла к сыну и, приподнявшись на носочки, поцеловала его в лоб над бровями, где начиналась у него переносица.
- Лучше о самом своем сокровенном ты и сказать бы не смог! произнесла она, вытирая передником слезы.
- Я знал, что вы поймете, - сказал Савиньон, снова целуя матери натруженную домашней работой руку.
- А как твоя комедия? Я все ждала, что ты нас пригласишь в театр, хотя не знаю, в чем могла бы пойти.
- Увы! На первом же спектакле по наущению церковного начальства ее освистали.
- Освистали? Не может быть! Я ведь читала и так смеялась от души.
- Душа в театре не нужна, о ней печется церковь, усмотревшая в моей пьесе оскорбление ее уставов. Пастыри не позволили довести представление до конца. О новых спектаклях не могло быть и речи, так же как и об ожидаемых доходах. - И Савиньон горько усмехнулся.
- Что же теперь?
- Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!
- Я верю в тебя, но переоденься, не то отец...
Но переодеться Савиньон не успел.
Жозеф уже донес отцу о приходе брата, и господин Абель де Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.
- Что это за проходимец? - закричал он. - Лохмотья? Посмел в них явиться сюда после драки, непутевый!
Савиньон, покорно склонив голову, подошел к отцу, чтобы поцеловать ему руку.
- Прочь, нечестивый! - брезгливо отпрянул отец. - Ты можешь вызвать только омерзение! Чего пришел? Бездельник! Тунеядец! Таверны, женщины, вино, дуэли! И вид бродяги! О подвигах беспутных слышал, обливался слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.
- Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!
- Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!
- Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.
- А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?
- Как бы ни изодран камзол, но в нем я только что стоял перед его высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.
- Не лги! - вскипел отец. - Последние лакеи вытолкали бы тебя, спустили с лестницы дворца.
- Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.
- И ты отказался? Не смеши родителей и Жозефа, который, конечно, подслушивает у дверей.
- Да, отказался, ибо не хочу никому служить.
- Единственные слова правды, которые я слышу: "не хочу служить"! Не хочу зарабатывать деньги.
- Я не отказываюсь от службы, я не хотел лишь бить при этом поклоны. Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.
- Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?
- Решение его высокопреосвященства и привело меня к вам, почтенный мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.
- К капитану де Карбону? Не верю!
- Тогда, пожалуйста, взгляните на этот документ. Быть может, глаза нотариуса не откажут вам?
И Савиньон вынул из кармана рваного камзола заветную записку кардинала.