-- Не могу ответить, государь...
-- Подумай!
-- Ничего такого в голову не приходит...
-- Ладно. Попробуем по-другому. Представь, что тебе донесли о злоумышленнике, который на празднике попытается убить короля. Каков будет твой первый вопрос доносителю?
-- Имя злоумышленника!
-- Он не знает. А второй вопрос?
-- Как он выглядит!
-- Он не знает. Третий вопрос?
-- Как он это собирается сделать?
-- Вот! Предположим, сие доносителю так же неизвестно. И теперь твоя забота, Паллантид, просчитать в башке все фокусы, которыми может воспользоваться злоумышленник.
-- Дабы достигнуть своей гнусной цели?
-- Дабы.
-- О, владыка, на празднике будет много возможностей... Например, метнуть в тебя дротик из толпы... Или... ты же пойдешь по базарным рядам? Хотя, здесь за тобой последуют мои доблестные Драконы... Можно подпилить доски помоста -- но тогда ты провалишься вниз, и только... А еще -- когда после твоей речи, государь, в небо полетят сотни стрел с праздничными лентами... Я думаю, нетрудно одну из этих стрел пустить в тебя?
-- А кто должен пускать праздничные стрелы?
-- Ублюдки из балаганов. Ты же сам так приказал, владыка.
-- Я помню. Кром! Вот и завязался узел! До Митрадеса остается всего пять дней и ночей... Скажи мне, старый пес, скоро ли балаганы прибудут в Тарантию?
-- Ночь перед праздником все проведут здесь. Но, мой государь, ты думаешь, злоумышленник действительно существует?
-- Я знаю это. Но теперь ступай. Времени у нас остается не так уж много. Я хочу, чтобы к сумеркам ты доложил мне все, что сможешь узнать об этих балаганах.
Когда Паллантид ушел, мягко ступая по коврам огромными сапожищами, король откинулся на спинку кресла и раздраженно выругался: не успел он вволю насладиться покоем, как появился какой-то ублюдок, которому приспичило отправить его на Серые Равнины! Копыто Нергала ему в зубы! У Конана на ближайшее время совсем другие планы... Если бы он мог припомнить, когда, и главное -- кому наступил на хвост... Тогда можно было бы справиться с этим делом за половину дня: Черные Драконы за шкирки приволокли б сюда всех балаганных козлов, выстроили в ряд и напинали, чтоб стояли не шелохнувшись, так что Конану оставалось бы только осмотреть их поганые рожи и опознать злоумышленника. Но за свою прошлую жизнь нынешний аквилонский правитель поотрывал столько хвостов, что не было никакой возможности восстановить в памяти и трети их обладателей. Тем более, что ублюдочный мститель наверняка пострадал от Конана не сам -- иначе он давно гулял бы по Серым Равнинам... Король ухмыльнулся и бросил взгляд на пузатый кувшин: и дюжины таких не хватит, чтобы изобразить все приключения. Да и стоит ли изображать? Никто и ничто не расскажет о битвах честнее самого тела воина -- шрамы, нанесенные не восхищенной рукой рисователя, но рукою врага -- не слукавят, не солгут...
Конан пожал плечами, смахнул небрежно со стола кувшин и встал, заправляя за тонкий золотой обруч выбившуюся прядь густых, чуть подернутых сединой черных волос. Слишком много дел накопилось за последнее время; откладывать их на потом из-за куска дерьма, одетого в разноцветное лицедейское тряпье, он не стал бы даже по велению самого Митры. А потому, пнув напоследок драгоценный кувшин так, что тот жалобно зазвенел и укатился под кресло, король вздохнул, прощаясь с надеждой напиться до потери сознания, и решительно покинул свою роскошную обитель.
Глава 3.
Трижды встретили восход солнца в доме Играта веселые гости. За это время ленивый хозяин устал так, как не уставал, наверное, никогда: от постоянного смеха (порой совершенно беспричинного) низ живота его не переставал болеть, словно Играт надорвался на тяжелой полевой работе или строительстве нового дома нобиля. Но даже если бы у него болел не только низ, но и верх живота, и сердце, и почки, и печень со всех сторон -- все равно он не отказался бы от знакомства с лицедеями. Хозяину казалось, что до встречи с ними жизнь его была бездумной и невесомой подобно пушинке, и в этом мире не стоила и мелкой медной монеты; каждый день походил на предыдущий как одна песчинка походит на другую и каждый -- так считал теперь Играт -- пуст, ибо нечего вспомнить и не о чем, совершенно не о чем поведать гостям в ответ на их бесконечные веселые байки.
И все же Митра не оставил его! Балаган, путешествующий по свету налегке -- он состоял всего из двух крытых повозок, запряженных старыми клячами неопределенной расцветки -- мог направляться в Тарантию каким угодно путем: через Шем и Аргос или через Бритунию и пограничное королевство, а может, из Асгарда через Ванахейм... Да мало ли дорог в этом огромном мире? Но Податель Жизни и Хранитель Очага послал беспутных детей своих именно в дом ничтожнейшего из рабов, сухой былинки, дождевого червя, лягушачьей лапки... Играт вытер указательным пальцем вдруг навернувшуюся слезу умиления и счастья, посмотрел на Улино, Агрея и Сенизонну, кои впились губами в края глиняных кружек и с чрезвычайной бережливостью цедили винные опивки. Это было последнее, что мог им предложить ленивый хозяин: деньги, что заплатили лицедеи за постой, кончились еще вчера -- на них Играт приобрел полдюжины бочонков пива; но утром от пива осталась лишь засохшая на кружках пена, и тогда пришлось продать за cорок один с четвертью кувшин вина прекрасные сапоги из мягкой и прочной кожи. Сапоги Играт получил три луны назад почти что даром -- от проезжавшего из Мессантии в Танасул сапожника, брата его покойной жены, который решил остановиться на ночлег у бывшего родственника. Но -- все равно сапоги было жалко.
Теперь и вино подходило к концу: целый день гости вливали его в свои бездонные глотки, обливаясь и булькая, падали на пол один за другим, кто молча, кто с хрипом, кто с песней, пока не осталось за столом трое -- самые крепкие, самые здоровые -- толстяк Улино, грустный красавец Сенизонна и соломенноволосый весельчак Агрей. Они-то и восседали сейчас за столом в доме гостеприимного Играта, с достоинством принимая его влюбленные вздохи и взоры и высасывая из кружек последние капли живительной влаги.
-- Что, Играт, собрался-таки с нами? -- заплетающимся языком пробормотал Сенизонна.
-- Ну, -- закивал из своего угла ленивый хозяин.
-- Заче-е-м? -- Улино попытался всплеснуть пухлыми руками, но покачнулся и чуть было не свалился под стол. Видимо, сообразив, что под столом ему будет тесновато, он вцепился в рукав Агрея и так удержался на своем табурете. -- Зачем, безмозглая лилия моего большого сердца? Думаешь, мы только набиваем животы, спим да пляшем?
-- Под Мессантией есть один гнусный городишко, -- подал голос Агрей. -- Глемозо называется... Так нас две луны назад оттуда гнали чуть не до самой Алиманы.
-- За что? -- выпучился Играт.
-- А ни за что, приятель. Мы -- шуты, ублюдки...
-- Сам ублюдок, -- недовольно скривился Сенизонна. -- Пес вонючий... Но Глемозо и впрямь гнусный городишко. Только я начал рассказывать о Семее и Онзало -- знаешь эту историю, хозяин?
Играт замотал головой.
-- Прекрасная девушка Семея жила в далеком Иранистане... -заунывно начал Сенизонна, закатив глаза. -- Губы ее, подобные лепесткам ахаяны...
-- Ахаяны! Вот за то в тебя и швырнули первый камень! -презрительно надул щеки Улино. -- Ахаяна не имеет лепестков, чтоб ты знал, печальная гусеница... Это маленький кустик, с виду похожий на кактус, весь в колючках. И растет он только на земле пиктов -- в Иранистане о нем никто и не слыхивал!
-- Можно подумать, в Глемозо кто-нибудь слыхивал! -- обиженно фыркнул Сенизонна. -- И не называй меня печальной гусеницей, навозная куча. Было время, я служил в войске славного Гаура в Туране и таких жирных верблюжьих горбов переколол не меньше дюжины! Так что лучше не выводи меня из терпения. Я многотерпелив, много... Но...
-- Заткнись, -- без тени почтения к военным заслугам Сенизонны махнул ручищей толстяк. -- Я тоже не всегда выглядел таким куском дерьма.
-- Расскажи о зуагирах, Улино, -- встрепенулся Агрей. -- Ты ведь бывал с ними?
-- Недолго... Луну или две...
-- Расскажи нам!
-- Давно было дело, да и нет охоты болтать.
-- Да у нас кроме Кука и Лакука все умеют держать в руках оружие! -- Сенизонна зарделся, стараясь не смотреть на толстяка. -Так что нечего делать героя из этой жирной крысы. И Мадо повоевал, и Ксант с Енкином, и даже Михер! А Леонсо и вовсе был десятником в Султанапуре. -- Помолчи ты наконец, Сенизонна! -- с досадой сказал Агрей.
-- И не подумаю!
-- А я говорю, помолчи! -- в голосе светловолосого красавца зазвучала угроза.
-- Ублюдок!
-- Ах ты дерьмо... -- задушенно просипел Агрей и кинулся на Сенизонну. Но тот был начеку и с размаху хватил приятеля пустой кружкой по лбу. Соломенные волосы лицедея окрасились в алый цвет и голова его упала на стол.
Улино наблюдал за происходящим с полнейшим равнодушием. Он знал, что голова у Агрея крепкая словно у каменной статуи, что Сенизонна сейчас расхнычется и начнет умолять о прощении... Точно так и вышло. Спустя лишь несколько вздохов Агрей замычал, царапая стол, а у грустного красавца Сенизонны задрожали пухлые алые губы и слезы навернулись на прекрасные, темно-серые глаза в длинных пушистых ресницах. Толстяк усмехнулся, слегка повел жирными холмами плеч и подмигнул побледневшему Играту.
-- Так и живем!
Ленивый хозяин глубоко вздохнул: то и дело вспыхивающие стычки меж лицедеев пугали его. Сам мирный, всегда железно спокойный, он не выносил ссор, а тем более, драк, и все же желание отправиться странствовать по свету с балаганом не оставило его ни на миг. Только легкая, почти бессознательная грусть сжала вдруг его сердце, но тут же и отпустила. Он оглядел свое жилище и зашевелил губами, как бы прощаясь с ним. Комната сплошь была заплевана и полита вином, завалена пустыми кувшинами, большей частью разбитыми, клочьями куртки Мадо и рубахи Енкина, накануне сцепившимися уже не на шутку, сухими крошками, костями двух куропаток -- их в предлесье собственноручно изловила расторопная Велина, и прочей дрянью, бывшее предназначенье которой не смог бы теперь определить и сам хозяин. С потолка свисала многолетняя паутина -- ею восторгался Сенизонна, усматривая в мохнатых серых клубках грусть, сокрытую в его душе; в щелях стен пророс мох и толстые жуки сновали по нему туда-сюда, а дыра посередине обозначала у Играта окно -- в него можно было высунуть голову, но лучше все же было этого не делать: на обратном пути голова застревала намертво и вернуть ее к телу стоило немалых сил и ухищрений. Так выглядела комната ленивого хозяина спустя три дня после поселения гостей. Оно и понятно -- прежде здесь гадил один Играт, а теперь ему помогали еще двенадцать мужчин и одна женщина.
Ни Сенизонна, бормотавший себе под нос несусветную чушь, ни зевающий во всю огромную пасть Улино, ни соломенноволосый красавчик Агрей явно не видели никакого различия между сараем, где они спали, комнатой, где они пили, и площадями, где их били -- везде было свинство, они к нему привыкли, они даже предпочитали его (во всяком случае, на словах) роскоши дворцов, а потому грязный, вонючий дом ленивого хозяина казался им уютным пристанищем, островком покоя в бушующем море или еще чем-либо в этом роде. Польщенный Играт понимал тем не менее, что у лицедеев просто-напросто не было собственного дома, вот они и расточали похвалы чужому, а почет и любовь от всего сердца, столь редкие и оттого ценимые, заставили их подзадержаться в деревне. Но уже следующим утром -- в путь. В путь! В Тарантию! Там аквилонский владыка устраивает великий праздник -- Митрадес, на котором балаган несомненно заработает хорошие деньги... Может быть, даже очень хорошие! И тогда -- снова в путь, по городам и городишкам, деревням и деревенькам, представлять, показывать, плясать и петь... О, Митра, какое же это счастье! Играт закрыл лицо руками и зарыдал.