Перед рассветом Этей вдруг почувствовал, как останавливается сердце. Мерный ритм его сбился, а в груди образовалась сосущая, жуткая пустота. Стрелок прикрыл глаза, отсчитывая вздохи в ожидании последнего; страха не было, но отчаяние постепенно сковывало члены и Этей как-то отстраненно поразился его силе. Он и сам не подозревал в себе такой ненависти к давнему врагу, чтобы даже перед собственным концом испытывать лишь одно желание -- убить! убить ЕГО! и -- отчаяние по той же причине: он, стрелок, уходит на Серые Равнины прежде, чем свершилась месть.
Перед затуманенным взором Этея вдруг появились неясные очертания тонкой фигуры девушки в белом; вкруг ее еще более неясные колыхались в полумраке громадные чернокожие. От них веяло угрозой и презрением, и этого Этей понять не мог. Если девушку он узнал сразу -и узнав, чуть не задохнулся от счастья -- то гиганты были ему незнакомы. Пираты? Возможно. Но ни разу он не видел ее пиратов близко, отчего же они... Стрелок осторожно, боясь потревожить медленно восстанавливающийся ритм ударов сердца, вобрал в себя спертый воздух сарая: какое дело ему до пиратов? Перед ним Белит! Королева Черного Побережья! Его вечная любовь и так и неизведанная наяву страсть... Зачем она пришла к нему? Тогда, много лет назад, в Кеми, она и не замечала юного нищего торговца мидиями, пожиравшего глазами ее стройный стан, нежную белую шею, высокую грудь...
" О, Митра... -- застонал стрелок от невыносимой боли где-то под сердцем. -- Нет, не Митра. Эрлик! -- поправил он себя. Именно Эрлик, его любимое божество, требует очищения через страдания... -Так вот оно, Эрлик! Вот истинное страдание! Я любил ее всю жизнь, хотя видел лишь трижды, хотя она так давно покинула этот мир... Все, что я делал и чем я жил -- я дарил ей... Не было дня и не было ночи, когда б я не помнил о ней: и в цепях на галере, и в руках стигийского палача под мрачными сырыми сводами подземелья, и в яростных битвах с кешанскими дикарями, и за кружкой пива с Гаретом..."
Да, и Гарет. Сквозь мутную пленку, затянувшую глаза, он смотрел на гибкую фигурку Белит и словно рассказывал ей о Гарете. Тогда он был атаманом зуагиров и как-то в пустыне, что лежит за горячим, прожженным насквозь до земли раскаленным солнцем, высушенным ветрами городом Эруком, он подобрал Этея. Чудом спасшись из стигийского плена, стрелок сумел переплыть Стикс, одолеть горный перевал и пройти большую часть пустыни. Но -- без глотка воды, с растрескавшимися губами и ртом, забитым песком, с обожженной кожей, лопнувшей на плечах и спине, он должен был остаться навсегда в горячих песках, если бы не Гарет. Друг, брат... Он перебросил тогда изможденное и, вероятно, легкое как щепа тело Этея через седло, свистнул своим зуагирам, и они помчались дальше, к Хаурану. Лучше бы им было свернуть к Кофу!
Стрелок скрипнул зубами, вспоминая, как спустя лишь день в лагере появился киммериец. Гарет снял его с креста за два полета стрелы до Хаурана; тот был измучен не меньше Этея, еще не пришедшего в силы после скитаний по пустыне. Но он быстро поправился! Что он сделал с Гаретом -- стрелок не знал до сих пор. Он знал лишь одно -- и даже этого было бы достаточно, чтобы без сомнений отправить варвара на Серые Равнины, -- он знал, что однажды Гарет исчез, а вместо него во главе зуагиров встал подонок киммериец... Тот самый, которого любила Белит! Тот самый, который плавал с ней вместе на ее пиратском корабле, а потом она погибла, а он -- жив! До сих пор жив!
О, Эрлик! Не хватит ли испытаний? Не хватит ли боли и незаживающих ран? Вот и Белит исчезла, не выдержав его рассказа... Так пусть же разорвется сердце, если закончился отпущенный ему срок! Глаза Этея наполнились злыми слезами, он открыл рот и тонко, жалобно, словно щенок, завыл.
* * *
С рассветом, когда божественный глаз Митры озарил все вокруг мягким розовым светом, балаган тронулся в путь. Ленивый хозяин, восседавший на козлах первой повозки рядом с Михером, гордо окидывал взглядом родные окрестности. Он выпятил грудь и поджал губы на случай, если его узрит кто-нибудь знакомый; увы, знакомых вблизи не наблюдалось, зато собаки, вылезшие из канав и кустов на скрип колес, хрипло и яростно облаивали путников вплоть до самой дороги.
Михер клевал носом, не обращая ровно никакого внимания на величественную красоту края. Из повозки доносился могучий храп толстяков и поскуливание Кука с Лакуком, сонное бормотание Мадо, могучее, с присвистом дыхание Леонсо -- все спали, и только ленивый хозяин, по выезде из деревни потерявший свой гордый вид, с тоскою смотрел на высокие стройные пальмы, зеленый ковер травы, по коей от тихого ветерка плавно пробегали волны, далекие, просвечивающие сквозь мутную синеву горы. Скоро ли он вернется сюда, и вернется ли? Впереди был долгий, почти бесконечный путь по неведомым странам, по городам, каждый из которых жил своей, особой, отличной от других жизнью; впереди были встречи и расставания, радости и печали... И вдруг Играта охватила такая смертная тоска, что он чуть-чуть не соскочил на землю и не помчался во весь дух назад, домой. На миг показалось, что только там -- жизнь, а все иное -- мрак и пустота. Он сцепил пальцы до онемения, зажмурился, замотал головой, отгоняя неясные, а потому ненужные ему чувства, и... все прошло -- так скоро, что Играт разочарованно сморщился: он не успел еще насладиться новыми для него ощущениями...
-- Эй, парни? Ленивый хозяин обернулся. Рядом с повозкой шел старший сын Леонсо Ксант -- с широкой, до ушей улыбкой, беспрестанно убирая ладонью со лба прядь иссиня-черных волос, слегка прихрамывая на правую ногу. Он махнул Играту и, поровнявшись с ним, взялся рукой за ободранный край повозки.
-- И тут все спят! -- весело сказал он, подмигивая вознице. -- А я хотел в кости сыграть. Ну и скука!
-- Тш-ш-ш... -- испуганно зашипел ленивый хозяин. -- Не разбуди их...
-- Ха! Этих скотов и палкой не разбудишь. Вот у нас на корабле...
-- На каком корабле?
-- На "Прима андецци". По зингарски значит -- "Первая звезда". Мой отец купил его у герцога Мазелла Ипси, не слышал о таком? Ну, откуда тебе, деревенская мышь... Ты кроме Тарантии и не бывал нигде? А я родом из Кордавы! Так вот, когда мой отец пошел ко дну...
-- Как "ко дну"? А Леонсо кто же?
-- Мой отец! -- потерял терпение Ксант. -- До чего ты тупой, приятель. Уж и не знаю, как с тобой говорить... Ко дну! О, Митра! Да просто разорился! Понял теперь? Так вот, "Прима андецци" пришлось продать одному купчишке. Низенький такой толстяк, сопливый вечно, на нашего Михера похож...
-- Он тебе наболтает сейчас, -- ясным голосом произнес вдруг Михер и сумрачно посмотрел на старшего сына Леонсо. -- Как он на корабле надрывался от ночи и до ночи.
-- И надрывался! -- взъярился Ксант. -- Тебе-то откуда знать, свинья!
-- Сам свинья и бычий хвост, -- невозмутимо ответствовал колобок.
Ксант надулся и побагровел; ленивый хозяин, разделявший своим крепким телом обоих петухов, с ужасом почувствовал, а потом и услышал, как с грохотом и свистом из седалища его вырвались позорные звуки, и -- побагровел тоже. Михер же, недоуменно взглянув на соседа, вдруг хрюкнул, сообразив, в чем дело, хватанул ртом воздух и, визгливо гогоча, привалился к плечу смущенного Играта. От смеха кровь прилила к его лицу, так что цветом он теперь нисколько не отличался от своих приятелей.
-- Ну, парень... -- вытаращив глаза, пробормотал Ксант. -Помнится, ты толковал, что ничего не умеешь делать? Да такой песни я в жизни не слыхал! Народ будет носить тебя на руках! А ну, попробуй еще разок!
Играт потупился, чувствуя, как ярким пламенем загораются уши, затем скосил голубой глаз на плачущего от смеха Михера и... И попробовал.
Глава 4.
Весь день, пока решались те или иные дела, Конана тянуло на конюшню словно голодного к ломтю хлеба: перед глазами так и стоял гнедой трехлеток, красавец с пышной гривой и тонкими, но сильными ногами. Наконец освободившись от государственных забот, король спешно покинул зал и, перешагивая через три ступеньки, спустился вниз. Но здесь его остановил Паллантид.
-- Государь, я все узнал!
-- Ты о чем, старый пес? -- с досадой проворчал Конан. Поглощенный приятными мыслями о чудесном подарке из Коринфии, он совершенно забыл и о предостережении Пелиаса, и об утренней беседе с верным Паллантидом.
-- Как?.. -- в изумлении уставился на короля капитан Черных Драконов. -- О балаганах!
-- Кром! Сдается мне, я так и не попаду сегодня к моему гнедому... Ладно, выкладывай, да поскорее!
-- Вот! -- Паллантид вытянул из-за обшлага рукава свернутый в трубочку серый пергамент. -- Всего в Тарантии на Митрадесе будет пять балаганов. Один из Турана -- нигде надолго не останавливается, плетется еле-еле, от кабака до кабака. Пьют не просыхая, так что надо будет их проверить перед праздником... Как бы чего не вышло... Второй наш собственный -- все недоумки под присмотром. Третий из Шема, но он уже в Тарантии. Расположился в доме Рыжей Магаллы... -- последние слова Паллантид произнес, многозначительно посмотрев на короля. -- Ты знаешь сам, владыка, какие девушки живут у нее...
Конан пожал плечами.
-- Что ж, или лицедеи не мужчины? Пусть их. Давай дальше.
Вздохнув, Паллантид продолжал.
-- О четвертом известно лишь то, что остановился он в доме некого Ленивого Играта на окраине Пуантена. Просидели там несколько дней, а теперь направляются в Тарантию. Ну, и пятый -- из Офира -сейчас тоже на пути сюда. Вот и все, государь.
-- Немногого же стоят твои сведения, старый пес! Но Нергал с ними, с балаганами. Пойдем-ка лучше поглядим на моего гнедого.
С превеликим удовольствием Паллантид принял приглашение короля. Но -- не успел Конан взяться рукою за железную скобу на деревянной двери конюшни, как его окликнул слуга, вразвалку семенящий по ровной дорожке сада. Король окинул его ледяным взглядом и мрачно выслушал сообщение.
-- Мой господин, к тебе явился давешний посетитель, а с ним -- еще один. Страшный!
Конан заскрипел зубами, с тоскою посмотрел на дверь конюшни, за которой слышалось фырканье гнедого; вся эта история начала его утомлять. Что еще нужно Пелиасу и кого он с собой приволок? В раздражении сплюнув, король отвернулся от конюшни и двинулся ко дворцу с тем, чтобы принять гостей как и подобает аквилонскому владыке.
* * *
-- Мы не вовремя, друг мой? -- с легкой улыбкой поинтересовался Пелиас, кланяясь государю.
-- Клянусь Кромом, я надеялся провести время повеселее... Что толку в пустых разговорах!
-- В пустых? О нет, владыка. Если ты помнишь, речь шла о твоей жизни!
-- Стоит ли упоминать об этом сейчас? -- пробурчал Конан, выразительно глядя на приведенного магом гостя.
Определение "страшный", коим простодушный слуга наградил его, как нельзя более подходило ко всему облику старика. Невысокий, но стройный и гибкий, он производил отталкивающее впечатление чрезмерно длинными руками с выпирающими плечевыми и локтевыми костями, тощей шеей, покрытой сплошь жестким темным волосом, острым кривоватым горбом на спине; лицо его, чем-то неуловимо напоминающее крокодила, было изрезано морщинами -- но не благородными, столь украшающими почтенного старца и свидетельствующими о его праведной, хотя и нелегкой жизни, а порочными: казалось, каждая из этих глубоких канавок на дряблой коже могла бы поведать свою неприглядную историю о предательстве и разврате, грабеже и убийстве... Узкие глаза его того же грязно-коричневого цвета, что и пятна на лице и руках, были почти сокрыты седыми густыми, низко свисающими бровями -- это выглядело странным тем более потому, что ресниц не наблюдалось вовсе. Тонкий длинный нос, по форме изящный и благородный, мог бы хоть немного украсить своего владельца, если бы не был свернут набок так, что кончиком чуть не касался впалой щеки, а узкие бесцветные губы, искривленные в сторону, обратную носу, довершали самое неприятное впечатление, какое только производил человек.
Одежда его была проста: длинный, до пят, светлый балахон простой ткани и теплая шерстяная накидка сверху. Учитывая всегда ровный климат Аквилонии, а в особенности царящую последнее время жару, наряд старика казался более чем странным. Впалую грудь украшал серебряный медальон на серебряной же массивной цепи, а в вытянутой мочке волосатого уха висела серьга в форме карабкающегося на дерево человека.
Все это Конан, повидавший за время своих былых странствий необычайное количество народу, отметил с одного взгляда, а отметив, понял, что Пелиас привел к нему отнюдь не простого горожанина. Потому на последующие слова мага он отреагировал легким кивком и почти всю дальнейшую беседу не спускал со старика внимательных глаз, что, безусловно, несколько раздражало гостя, но ничуть не смущало самого короля.
-- Друг мой, именно сейчас и стоит об этом упоминать! Позволь представить тебе моего старинного знакомого -- меир Кемидо Бьянцци из Пунта.
-- Из Пунта? -- поднял брови Конан.
-- Там мое последнее пристанище, -- скривил губы в другую сторону меир, что, по всей видимости, должно было означать у него приветливую улыбку. Но в тихом скрипучем голосе Конан не уловил никакого выражения -- старик говорил без интонаций, на одной ноте, так, словно читал привычную молитву.