- Твое! - Он сунул мне в руку бугристый сосуд и поднес свой ко рту. Фу, мерзость какая...
Выпив, он снял шляпу. Седой, красивой волной зачесаны были на-зад волосы. Густые брови потомка кубанских казаков хищно взлетали вверх. Крупный нос с чуть заметной классической горбинкой, как у римских сенаторов, мощно засел над сильными губами.
- Хорошо выглядишь, - сказал я.
- А хуля ж! - Он снял, наконец, плащ и, выдернув из-за зана-вески, закрывающей входную дверь, вешалку из проволоки, распялил на ней плащ. Под плащом на нем был серый костюм с большими пле-чами.
- Мамаша опять звонила... - сказал он и сел на кровать, указав мне на стул.
Я решил сделать вид, что нс расслышал его.
- Ты прямо дэнди заделался, Вилли, - сказал я, разглядывая его костюм. - Какой стиль!
- Хуйня, в thrift shop* купил за 15 долларов... Мамаша жалуется, зовет меня, а я не могу ей признаться, что мне еще рано... Нельзя еще сейчас. Пришлось уговаривать... Поскандалили... Жалко мамашу...
* Магазин дешевой ношеной одежды (англ.).
Мамаша его умерла. Я сам видел телеграмму, присланную ему два года назад из СССР в "Кинг Дэвид". Вопреки телеграмме и здравому смыслу, он утверждает, что мамаша звонит ему время от времени. Он нс утверждает, что она звонит ему из Москвы, он никогда не сказал, что мамаша жива. Она ему "звонит". Понимай, как знаешь. Опять-таки, он никогда не сказал, что мамаша звонит ему по телефону. Полу-чается, что мамаша коммюникирует с ним с того света... Мать озабо-чена жизнью Вильяма, в частности тем, что, дожив до сорока шести лет, он так и нс женился. В предыдущее по времени сообщение с мама-шей, родительница убеждала Вильяма образумиться, наконец, осте-пениться, найти себе "настоящую профессию", после чего Вилли (он всегда любил мамашу и слушался ее при жизни) отказался от welfare пособия и устроился клерком в City-Hall. Таким ловким маневром он обошел мамашу, сменив профессию welfare recipient на профессию клерка. И сохранил за собой право писать стихи, обойдя эту свою профессию хитрым молчанием.
Собственно "писать стихи" следовало бы заключить в кавычки, поскольку Вильям Казаков никогда стихов не писал. Он их выкраивал из стихов других поэтов, живших до него, он успешно соавторствовал с Пушкиным, Блоком, Пастернаком и Шекспиром! Он выкраивал, распарывал и перелицовывал, работал, как мой знакомый хромой чер-ный Джо, по кличке "Боллс". Джо реконструировал одежды при cleaning shop на Вест 23-й улице - Казаков перешивал классиков.
- Бляди мы все, - сказал он. - И ты и я.
- Очень может быть, - согласился я. - А чего это ты вдруг?
- Чего, чего... - Он резко встал с кровати и налил, разливая, рыв-ком, вина в стаканы. Несколько крупных винных капель шлепнулись на его босые ноги. - То, что я не могу к мамаше сейчас... Пока свою работу не закончу, не могу. А вообще-то обязан, сын ведь...
- Но ты ведь не единственный се ребенок... У тебя же сестра есть... Почему она... - Я не добавил "не отправится на тот свет повидать ма-машу", Когда вы разговариваете с прочно сумасшедшими людьми, следует полностью войти в их систему логики и отказаться от употреб-ления вашей. Тогда все прекрасно.
- Мать не любит Верку, - возразил он сердито. - Верка-корова, не умеет обращаться с мамашей. Она раздражает мамашу, перечит ей... Держи! - Он сунул мне в руку стакан, и я едва успел подхватить его. Он сердился на себя, на меня и на Верку из-за того, что мы не умеем обращаться с его мамашей
- Мамаша в конце концов расплакалась... - закончил он и повер-нулся к окну.
Сказать "прошел к окну" было бы неверно, так как все в его камере было рядом. За окном дождь лил не душевым потоком, но океанским прибоем заливало стекла. И сквозь прибой в верхнем левом углу раз-мывались вновь и вновь, всякий раз по-иному, цветные огни. Я знал, что это Empire на 34-й улице. Шмыгнув носом, он повернулся ко мне.
- Я теперь только у Рабиндраната алкоголь покупаю. Меня тут отравить пытались. Чуть не загнулся. Кровью блевал...
- Ну, если всерьез хотят отравить, то могут и Рабиндранату бу-тыль подсунуть, - заметил я. - Чего им стоит... Войдут, один Рабиндраната отвлекает, а другой к его бутылям свои подсунет...
- Невозможно. Рабиндраната хуй наебешь. Рабиндранат - хитрая индийская лиса. Это он с виду такой распиздяй, а...
В соседней комнате глухо шлепнула дверь и включили музыку.
- Магги явилась! - Судорога метнулась по его лицу. - Проститутка черная. Соседка, - пояснил он. - Это она, стерва, с ирландцем договорилась, чтоб он мне яду в бутыль подмешал...
Опять напомнив о себе, что у чокнутых своя железная логика, я все же не удержался от вопроса:
- Какие же, ты думаешь, у нее мотивы, Вилли?
- Как какие? - возмутился он. - Хэ, это ж и дураку понятно.
Комнату хочет занять. У меня же лучшая комната на этаже. Угловая. Она и больше на пару метров, и окна у меня три, а не одно, как у нее. Ты думаешь, почему они хотят меня выжить? Потому что Магги при помощи своей черной пизды вертит всеми ими здесь в отеле, от ме-неджера до уборщиков.
- А кто такой ирландец?
- Продавец в liqueur-store напротив. Я у него до Рабиндраната ото-варивался. Пока Магги с ним не снюхалась.
Съехав на стуле, я глядел лишь на его ноги, не поднимая взгляда выше колен. Он непрерывно двигал ступнями, притопывал ими, ше-велил пальцами, закладывал самый большой палец на два следующих по величине. Серые брючины покачивались над молочными ку-банскими лодыжками, поросшими блондинистыми волосами. Голос ею доносился до меня невнятно и кусками, как болтовня доносится с высокого этажа до уличного прохожего, выпадая из открытых окон...
А чем, собственно, его видение мира безумно? - осмелился я, на-конец, сформулировать свою мысль. .Жизнь Вильяма Казакова пронизывается силовыми полями исходящими от двух женщин - ма-маши и Магги. Мамаша, очевидно, имела такое сильное влияние на сына при жизни, что и физически скончавшись, продолжает смещать Вильяма и отклонять. Магги, разумеется, мирно себе проституирует, не помышляя об обитателе соседней комнаты, вспоминая о мужчине с седыми волосами, лишь встречая его в холле или в elevator. И вовсе она не помышляет о захвате его комнаты. Это старомодное заблуж-дение Вильям Казаков вывез из слаборазвитого Советского Союза, где жилплощадь во времена его юности была дороже драгоценных камней. Это там соседи десятилетиями вынашивали коварные планы с целью погубить соседа и захватить его жилплощадь. Интриговали, за-пугивали, отсасывали керосин из примусов и плевали в борщи. Борьба пелась всеми способами, от обращения к знахаркам до мордобоя, убийств и нелегального прорубания дверей в стенах. Магги, может быть, ни о чем не думает, просто не умеет думать. Ничего удивитель-ного, большая часть населения земного шара не умеет думать. Может быть Магги drug-addict*, и все ее счастье в мире заключается в ежед-невной порции героина. Или она алкоголичка, черные часто бывают алкоголиками, и целый день лакает "Порто"... Ей наплевать, куда приходить отсыпаться утром. Если однажды она обнаружит, что может платить за лучший отель, она переедет в лучший. А скорее всего - в худший... Черные проститутки обычно опускаются по социальной лестнице, а не поднимаются по ней...
* Наркоман (англ.).
Но это я так думаю. Для Вильяма же Казакова Магги - Цирцея, превратившая мужчин отеля и хозяина liqueur-store в свиней. Индийский бог Вильям Казаков живет в напряженном мире, пронизанном пересекающимися и взаимовраждебными силовыми линиями и полями. Камень мостовой влияет на подошву мистера Ка-закова, запыленное дерево в Централ-Парке источает едкие слабо-зе-леные биоволны и может дурно повлиять на голову мистера Казакова, если мистер задержится под его листвой. Я вспомнил, как он, я, и еще несколько эмигрантов расположились однажды на пикник в Централ-Парке. Через четверть часа (он все время подозрительно задирал голо-ву) Вильям предложил нам сменить место. "Это плохое дерево", - ска-зал он и хмуро указал на самое обыкновенное старое дерево над нами. Индийский Бог живет в мире, где каждый звук и всякое цветовое пят-но имеет значение. Каждый удар, трение, касание предмета о предмет происходят не просто так, но с тайными целями. И цели эти известны Вильяму Казакову. Магги, оттопырив черный пухлый зад, возвраща-ется на рассвете домой, усталая и пьяная, царапая каблуками moquette в коридоре. А мистер Казаков не спит, жилистым заряженным нервно-стью стейком лежит меж двух простыней и видит Магги-Цирцею сквозь стену. Всякий каблук Магги выдирает не мелкие шерстинки синтетического moquette, а вычесывает блошек из метафизического подшерстка мира. И никто никогда не убедит мистера Казакова, что это нс так.
Вне сомнения Вильяма Казакова считают в отеле чокнутым, осно-вываясь на его сверхчеловеческом высокомерном поведении. Считает его чокнутым и Магги. И я считаю его чокнутым... Себя я считаю нор-мальным человеком, пусть и потерпевшим только что жизненное поражение. "Мамаша"? Моя мать менее важна для меня. Она живет в СССР, куда я никогда не смогу попасть. Три года я не видел мою "ма-машу". Скоро, как на счетчике такси, цифра лет сменится: "4", "5", "6"... Фактически мать мертва для меня, и несколько писем в год мною получаемые, вовсе не непреложное доказательство ее существования. Если кому-нибудь вздумается меня дурачить, присылая мне письма и после смерти моей матери (предположим, с болью в сердце, но пред-положим), это будет сравнительно легко сделать. Я верю в существо-вание моей "мамаши", не видя ее, Вилли верит в существование своей. И он совсем не намного отклонился от нормальной логики.
До того, как я заметил фигуру Казакова на желтом фоне параллелепидной дыры, ведущей в peep-show, что делал я? Я шагал и злобно ругал вслух свою бывшую жену. Я обвинял ее в том, что я живу один, без женщины, что интервью со мной не напечатала "Village Voice", я не-логично обвинил ее даже в этом депрессивном потопе с небес! В том, что небо над Нью-Йорком уже неделю черное!.. Вильям верит в то, что Магги отравила его ядом, подсыпанным в алкоголь, снюхавшись с ирландцем, Я верю в то, что моя женщина отравила мою жизнь, сде-лала мое существование больным, смертельно опасным, снюхавшись с французом. Я, правда, виню ее больше, чем француза. Но ведь и Вилли больше винит Магги, чем ирландца. Я считаю, что жена ушла от меня с целью заполучить богатого мужа. Вильям считает, что Магги пыталась отравить его с целью заполучить его комнату. Его ар-гументы столь же весомы, как и мои. Или столь же безумны...
На деле же мир равнодушно плещется вокруг. Иллюзии Вилли, мои иллюзии это мы их создали сами. Мы - создатели наших миров. Мы с ним одинаково безумны или одинаково нормальны...
- Понял? - закончил он фразу, которой я не услышал. Как и ска-занные им до этого десятки фраз.
- Понял.
- А ты говоришь.
Вилли расстегнул пиджак и ослабил галстук. Он методически скреб босыми ступнями о старый moquette комнаты, разводя их в стороны от ножек стула и вновь сводя. Отхлебнув "жидовского сладкого", он, словно дегустатор, ополоснул рот вином. Лицо его выражало удо-вольствие. Пыльные коридоры отеля (край платья Цирцеи-отравительницы спешно утягивается за угол), ирландец (обязательно рыжий), восседающий за кассой liqueur-store, гнилозубый Рабиндранат, целующий ему руку; напряженный хичкоковский мир, окружа-ющий его, нравился мистеру Казакову. Ему хорошо было жить в таком увлекательном мире. Я был готов забить пари на бутылку "жидовского сладкого".
Мы допили вино, и я встал. Он был суровых нравов. Он никогда не оставлял товарищей у себя. У него было достаточно подушек и матра-сов и мягкой рухляди, накопленной за годы безвыездной жизни в этом клоповнике. Но мамаша раз и навсегда наказала ему не оставлять товарищей на ночь. "Это цыгане ночуют табором, Вилик", может быть, сказала ему мамаша.
- Я повалю, - сказал я.
- Я выйду с тобой. Хочу пробздеться.
"Пробздеться", возможно, принадлежало словарю его отца, о кото-ром Вильям Казаков никогда не упоминал. Да и был ли у него отец? Не зачала ли "мамаша" от Святого Духа?
Он не стал заматывать ноги в газеты. Сменил шляпу. Мы вышли. Все так же лил дождь.
Мы прощались на углу 34-й и Пятой авеню, когда шумная толпа молодежи, выплеснувшаяся из диско, окатила нас. Поднырнув под мой зонт, молоденькая, красноволосая панкетка с цепями вокруг шеи и бритвенными лезвиями в ушах, ударилась о широкую грудь кубан-ского казака. Подняла глаза на суровое лицо. "What a man! взвизгнула она в истерическом восхищении.
Вилли брезгливо оттолкнул девчонку. "Мамаша" таких не одобряла.
THE DEATH OF TEENAGE IDOL*
* Смерть кумира подростков (англ.).