Некоторое время они молчали - он, держа в руках сорванную лунную маску, она - уронив руки на белый атлас платья. Алмазы переливались на ее голове.
- Что еще скажешь? - спокойно спросила Кровавая Беатрикс.
Он рассмеялся сухо и горько:
- Что можно сказать? Что бы я ни сказал, тебя вряд ли это тронет, как не тронули мои баллады. И все-таки я хочу сказать тебе вот что: ты не дама и вообще не женщина. Ты ущербное существо. Ты не живешь - ты только играешь масками, прячешься за ними, потому что лицо твое давным-давно изъедено страстью, и страсть эта - низменнейшая из возможных, это жажда власти, хворь пострашнее оспы и львиной болезни. Нежить, мне противны твои гноящиеся глазницы, и не алые губы я вижу, а зловонную пасть ехидны! Но ты хочешь не только власти, ты хочешь еще и всемирной славы, не так ли? Ради этого ты готова умчаться из своей страны, оставив ее на разграбление алчным и бездарным советникам. Только еще при твоей жизни слава эта превратится в позор. Ты нечиста от младых ногтей, ты ненавидишь все чистое, потому и тщишься все осквернить и уничтожить.
Ты решила сыграть со мной жестокую шутку. Ты меня едва не убила... Ты так хорошо все сыграла, как будто и впрямь была Последней Легендой... Уж не у тех ли, кого ты погубила, ты украла эти слова и чувства, Беатрикс? Только знай, что в моих балладах принцесса останется чистой. Я буду любить принцессу - ту, что в моей памяти, ту, которая столь же добродетельна, сколь ты порочна. Слова не подвластны огню и топору, если я поселю их в человеческих сердцах. Можешь умереть от ревности к самой себе, но ты никогда и никому не докажешь, что мои баллады посвящены тебе. Я счастлив, расставаясь с тобой. Более мы не встретимся. Даже в вечности. Думаю, что провожатый туда тебе не нужен. Ты сразу нашла ту широкую дорогу, по которой идут подлецы и тираны. Счастливого пути.
Беатрикс молчала.
Ему вдруг стало страшно - почудилось, что из ее неподвижных глаз ударят сейчас в его сердце черные молнии. Но молнии не ударили, только мелькнула мысль, что лицо это все-таки напоминает то, на площади в Кордораффе Айдерской...
Наконец она заговорила:
- Ну что ж... Ты высказался. Не знаю и знать не хочу, кто подсказал тебе, что я - это я. Наверное, судьба так решила. Оставайся при своем, чтобы совести было спокойнее. А я утешителей всегда найду. - Она снова улыбнулась уголком рта. - У меня есть оправдание... И не одно. Но ты меня не поймешь, потому что не веришь мне. Бог с тобой. - Она медленно повернулась и пошла прочь, не подбирая платья, оставляя в серебряной росе темный широкий след. Непонятная, она уходила все дальше, дальше, подымалась на холм. И вдруг, обернувшись и сверкнув алмазным налобником, с едкой издевкой крикнула:
- Прости-прощай, Эринто, я люблю тебя! - подхватила юбки и скрылась за холмом.
Эринто вздрогнул, разгневанный и почему-то до слабости в ногах напуганный этим криком. Он всматривался в темноту. Смутное предчувствие какой-то беды шевелилось в его сознании... Ему стало жутко. Тяжело дыша полуоткрытым ртом, он поднес пальцы к губам. "Прости-прощай, я люблю тебя..." Белое платье, голова гордо вскинута, насмешливый и бесслезный зов...
Вершина холма чернела под звездами. Так, неужели она - героиня его баллады? Нет, нет... Разве та девушка могла бы превратиться в Кровавую Беатрикс! Может быть, Беатрикс тоже была тогда на площади в Кордораффе, и видела этот поцелуй на эшафоте, и слышала крик: "Прости-прощай, я люблю тебя!" - и теперь морочит ему голову? А может... может, Беатрикс встретила эту девушку уже потом... через несколько лет?.. Может, Беатрикс выпытала у нее подробности... Может, этой девушки уже и в живых нет?..
Терзаемый сомнениями, он кинулся в погоню. Ноги скользили по мокрой траве. За холмом раскинулась застланная туманом ширь без единого белого пятна... Догнать, удержать, схватить, узнать правду, какая бы ни была, чтобы прекратить эту пытку неизвестностью. Слева отсвечивала Иорандаль. Королева не могла далеко убежать!
- Беатрикс! - Ноги не слушались, дыхания не хватало, перед глазами плыли алые круги, но он все-таки бежал и звал ее истошным, срывающимся голосом, иногда останавливаясь и дико озираясь, а потом снова бежал, выкрикивая в ночь ее имя. Но она не отзывалась.
- Беатрикс, Беатрикс, Беатрикс! Уже были близки стены Авена.
- Беатрикс! - Он, шатаясь, замер на вершине уже неизвестно какого по счету холма. Конец...
Ноги у него подкосились, он, рыдая, уткнулся лбом в жесткую серую траву. В голове вихрем вращались тысячи ласковых, умных, добрых слов, которые он мог бы ей сказать, которыми мог бы хотя бы утешить себя, облегчить свою совесть... И он шептал их до самого рассвета, надеясь, что она придет к нему, дрожа от холода, присядет рядом, сложив на груди озябшие руки, и скажет что-то такое сокровенное и вечное, что сразу прекратит его мучения. Но никто не пришел.
Глава девятнадцатая
ТЯЖКАЯ, КАК ЗЕМЛЯ
- Ярри, который Конский Срам!
- Не угадал!
- Сиваль по прозвищу Три Курвы!
- Мимо!
- Лотер Святой Кобель!
Грянул нетрезвый хохот. Во дворе резвились, играя в "мясо", отужинавшие черные ландскнехты. Пристыдить их было некому, да и незачем - в Оссарге не было женщин, которых можно было бы стыдиться, а белокаменные статуи возле высоких окон беспомощно вперили в пустоту слепые глаза. Они ничего не видели больше, кроме набитых солдатней дворов. Прежним обитателям замка эти глаза казались мудрыми. Впрочем, изваяниям вообще повезло - слишком близко были они установлены от окон кабинета Ниссагля, так что ландскнехты не стали метать в них из пращей негодные для боя ядра и тухлятину с окрестных огородов.
Нижние окна уже светились - близилась ночь.
Ниссагль, стоя на надвратной башне, безучастно следил за игрой - он был зорок и отчетливо различал внизу веселую ватагу и, главное, толстый белый зад "жертвы", по которому приходились удары. Делать ему сейчас было нечего - дневные заботы отступили, ночные не начались; он наслаждался покоем, ведя бесконечную беседу с Комесом Таббетом.
Взгляд примаса отдыхал на меркнущей равнине. До горизонта желтели ровные поля, кое-где размеченные купами ив с круглыми седыми кронами. Левее было большое приземистое село, целиком построенное из серого дикого камня. Рыхлые пласты белого дыма залегли над крышами. Земля вчера еще мятежного, а теперь покоренного Оссарга была богата и тучна, но природную красоту давно утратила.
Оба сановника ждали королеву. Ждали не первый день.
Изгнанный священник и мирянин, должность которого была ненамного почетней палаческой, относились друг к другу со взаимной прохладцей, но уважительно. Они были настолько разные, что вряд ли могли бы стать врагами.
При осаде Оссарга, когда стремительно были брошены под его стены отряды из столицы, Ниссагль уступил первенство сначала Таббету, который безуспешно пытался договориться с мятежниками и, разведя руки, оставил эти попытки, а потом Раэннарту, который с неожиданным умением спланировал штурм. Драка за Оссарг обещала быть нешуточной. Ниссагль в тот день бездельничал, ходил меж палаток, косил глазами на высокие неподвижные облака. Потом приказал скучающим солдатам разложить по окрестным холмам жуткие дымные костры. Притихшая крепость оказалась обнесенной высоченными черными дымами, которые уходили прямо в небеса, и там, в неразличимой выси, сливались в пелену.
Лагерем овладела тупая немота, словно все чего-то ждали, а дымы неспешно поднимались к сереющим тучам. Никто не понимал, зачем это Ниссаглю понадобилось.
Но к вечеру с безветренных небес, как бы прогнувшихся от тяжести облаков, обрушился тяжелый теплый ливень, и в водяной клокочущей тьме отряды свирепо ринулись на стены.
Оказалось, что сил в Оссарге, откуда мятежники звали Чистых к восстанию, не так уж много. Пленных загнали в глубокие подвалы - никто не спасся из мокрой смоляной ночи. И Ниссагль рьяно взялся распутывать клубок заговора - он был перевозбужден и не знал, за какую нить ему хвататься. В Оссарге, далеко от Покоя Правды и умелых рук мастера Канца, ему было неудобно. Он хотел, чтобы приехала невесть куда отлучившаяся Беатрикс и внесла ясность, ибо в оссаргском деле принимал участие принц Эзель, а он, как ни крути, королевский деверь, да и многие другие из Высоких замарались, из тех, кто покуда с показным смирением прятал глаза и отсиживался по вотчинам.
Вечерело, на земли опускались сумерки, и светла была лишь новая мощеная дорога, подходившая не прямо к Оссаргу, а несколько его огибавшая. Она вела из Хаара на северо-восток, к приморским крепостям, построенным для защиты от какой-то древней напасти. Ныне они пустовали. Тот край, близкий к Этару, обезлюдел и стал страной хуторов и лесных аббатств.
- Кто-то едет. - Ниссагль уже пресытился зрелищем игры в "мясо" и устремил взгляд на дорогу. Его маленькие руки легли странно тяжко на щербатый каменный парапет. По белой дороге неслось темное пятно - кто-то галопом летел со стороны Хаара.
- На лошади сидят двое.
"Как, интересно, он видит в темноте?" Комеса что-то взволновало. Огромная чужая страна куталась в туманы под его ногами. Он стоял на башне покоренного замка, еще вчера принадлежавшего тем, что издревле считали себя тут хозяевами.
- Сойдем во двор. - Ниссагль оторвался от парапета. Спуск вниз темнел квадратом на светлой площадке.
- Надо бы придумать сюда корзину вроде подъемника. За веревку дернул - и вниз. А вверх холопы тянут. У меня голова кружится от этих винтовых лестничек. - Ниссагль ходко припустил вниз.
Ворота меж двумя сходящимися кверху гранеными контрфорсами были закрыты спущенной герсой, но мост, похожий на отпавшую челюсть, не подняли - вряд ли в свете последних событий кто-то стал бы отбивать крепость. На выступающих из стен привратной площадки консолях зажгли смоляные бочки.
Конник свернул с тракта и приближался - он был закутан до самых глаз, сзади к спине его, словно горб, прилепился кто-то маленький, скорченный.
- Кто едет? Назовись, - угрожающе раскатились под аркой слова стражника.
- Королева Беатрикс! - Она быстро, точно со злобой, обнажила светлую неприбранную голову.
- Здравия желаем, ваше величество! Па-ды-май гер-су! Салютуй! Воздух задрожал от грохота и лязга. Пригнувшись, королева въехала в Оссарг, и Ниссагль первый кинулся подставить ей под пропыленный сапог сцепленные ладони. Она ступила на его руки всем весом, не щадя, и затем спрыгнула наземь. За ней безмолвно скатился с седла скорченный человечек.
- Чем мы обязаны столь нежданной радости вашего визита, владычица?
Глаза Беатрикс были угрюмы.
- Соскучилась, может, - сказала она сварливо, пряча губы в спущенный на шею кагуль, - свиту я в Хааре оставила. - Она повернулась и направилась в крепость.
- Ну, где вы тут устроились? - и позвала привезенного уродца: - Ансо, за мной.