— Вот именно, — немного успокаиваясь, ответила Марина. — Лучше об этом никогда не начинать. Давай так и договоримся.
— Мне-то больно наплевать на все эти дела! — Маша отпустила руку Марины. — А ты чего это вдруг скисла? — покосилась она на приятельницу.
Марина и впрямь вдруг вся как-то поникла.
— Ты что? Ну, будешь слушать дальше?
— Буду, — с усилием ответила Марина. — Рассказывай.
— Ну вот, крою я его матом, а он, представь, молчит. Дежурному велел выйти и коменданту тоже. Я глотку деру, а он — молчит. Сколько я там орала — не помню. Может, целый час. Эх, думаю, да неужели я тебя ничем не пройму? Не таких доводила. А тут, знаешь, чувствую, что не я его, а он меня до трясучки доводит. Озверела совсем. На столе чернильница стояла, толстая такая, из стекла. Ну, думаю, будет тебе сейчас, до чего же ты довел человека своим молчанием. Я только привстала и руку протянула, а он быстренько так — раз и отодвинул чернильницу. «Старый прием», — говорит. И лицо спокойное, только, знаешь, вот здесь, возле рта, что-то немножечко вздрагивает, а брови сошлись. Не пойму, как он тогда меня не отлупил!
— А потом?
— Потом? Посадил он меня на табуретку. А у меня не то чтобы кричать — уж и на словечко и то сил нет. Хриплю что-то… Посидела я так еще сколько-то времени и говорю: «Пойду я, гражданин начальник». Он говорит: «Иди» — и больше ничего не сказал. Ну, я и ушла. После еще две недельки чудила, а потом скисла. Не вызывает он меня, понимаешь. Что бы я там ни творила, а он — не вызывает. Я и так и этак, то с надзоркой разругаюсь, то в столовой крик подниму, от работы отказываюсь, в карцере через день ночую, а он не вызывает. Словно нет такой Маши Соловья на лагпункте, представляешь? Тут меня заело. Что же это, думаю, со всеми беседует, перевоспитывает, а я что — хуже всех для него? Или уж презирает он так меня или что? И как додумалась, что презирает, то поставила себе задачу: сдохну, а добьюсь своего…
— Ты что замолчала, Маша? Я тебя слушаю…
— Решила добиться, чтобы вызвал. Взялась за работу. Я ведь, бригадир, все делать умею. Рву проценты, на доску передовиков через месяц вылезла, премии стала получать. Учти — премии в приказе за его подписью. Значит, знает, что стала передовиком, а не вызывает. Ох, бригадир, не дай тебе господь до такого дойти… Вот попомни мое слово: раз Белоненко с человеком говорить не хочет, значит, тут одно из двух выбирай — или выправляй свою линию, да так, чтобы навсегда, или катись под горку, закрыв глаза. Четыре года я с ним здесь, а каждый день на него удивляюсь, и все новое в нем вижу…
Маша опять замолчала, охватив руками коленки, глядя куда-то в темноту.
— Как это у него получилось, что, кроме старой тетки, никого нет… Ни жены, ни ребятишек… А может быть, в жизни так и должно быть?..
— Что?..
Маша не успела ответить.
— Это что же такоеча?!
От неожиданности девушки вздрогнули.
— Это сколько можно шебаршить, а? — Тетя Васена стояла в дверях с ведром в руке. — Жду, жду — где это бригадерка с помощником? Час проходит — нет их, два…
— Ты бы уж сразу до ста считала! Присели на минутку, а она как жандарм. — Однако Маша все же встала со ступеньки и потянула за собой Марину.
— Айдате по местам! — скомандовала Васена. — Думаете, если вы в начальстве ходите, так вам все можно? И про чего это вы цельный час шушукаетесь?
— Ты же говорила — два! Пойдем, Марина… Верно, засиделись.
— Ты, бригадерка, небось все сказочки придумываешь, репетицию делаешь на завтра? Девчонки сегодня, как пришли в барак, все про каких-то птиц поминали. Спрашиваю — об чем речь? Может, наш начальник задумал птичник устроить? Так ведь для меня это самое подходящее дело. По восемьдесят штук держала. Хотела уж свой инкубатор ставить, так, вишь, направили сюда… Спрашиваю девчонок: об каких птицах речь? Дык у них разве чего добьешься? Потом мне Лидка рыжая разъяснила. Сказки, говорит, нам бригадир теперь будет рассказывать, а мы за это будем ей варежки вязать.
Васена привалилась спиной к косяку, будто забыв, что только что гнала девушек спать. Марина подумала, что не зря вдруг так разговорилась дневальная, — видно, у нее что-то есть в запасе, кроме новости о сказках.
— Это в честь какого же праздника, спрашиваю, вам будут и пайку давать и сказки рассказывать? А тут вдруг кто-то говорит: «Вот энтими сказочками вас с потрохами и кишками купили!» Ну и тут шумок сразу. Одни орут: «Давай в цех, работать будем, сколько можно в ящиках сидеть?» А другие ругаются и кричат против: «Продажные вы шкуры, позабыли, что воровкам положено, а чего не положено!».
— Это, наверное, когда мы с тобой в контору ходили, — заметила Маша. — Ну, и что дальше, тетя Васена?
— Орали, орали, кто что, кажная свой прынцып высказывает… Да, уж досталось тебе хозяйство, Маришка. Сломлят они тебе шею, вот поглядишь. Ты бы лучше шла к начальству, в ножки ему поклонилась… Ослобони меня, начальничек, за бога ради от энтих лиходеек. Пускай он поставит им бригадером вот хотя бы эту Гальку.
— А что, Галина Светлова тоже спорила? — спросила Марина.
— Ничего она сегодня не спорила. Молчит. Забилась под одеяло, подушку на голову накинула, и словно всякое сознание у нее отшиблено. Девки говорили, у нее отец генерал. Орден, говорят, получил… А доченька-то вот в каких местах загорает… Ну, хватит, — переменила она тон, — давай по местам. Сейчас я начальство.
Она широко открыла дверь в барак.
— Пожалуйте, барышни, в спальную вашу. Нагулялись сегодня, навеселились. Завтра опять такое же веселье ожидает. Ох-хо-хо… долго нам здесь еще придется веселиться, от звонка до звонка поплясывать… Вот кабы война кончилась — всем амнистию бы дали. Ну, я пошла в кипятилку, воды в баке ни крошки.
Уже раздеваясь, Марина спросила Машу:
— Так он тебя все-таки вызвал?
— Кто? Капитан? Нет, не вызвал. Сама пришла.
— Ну и что?
— Да что могло быть? Ревела я у него часа два. Всю свою жизнь рассказала… Ох, бригадир, давай спать, устала как собака.
Маша проворно натянула на себя одеяло и отвернулась от Марины. Прошло несколько минут.
— Маша, а Маша, — Марина перегнулась через проход между койками. — Послушай, Маша, а вот эти… из спецконтингента… Может быть так, что изменники и враги — это их мужья? Может, они ничего не знали о делах мужей? Как, по-твоему, Маша?
— Отстань! Не приставай ко мне с такими расспросами. Ведь договорились! Договорились… Так что же сама начинаешь?
— Нет, ты скажи… — шептала Марина, удерживая руку Маши, которой та пыталась натянуть одеяло.
— Не скажу, бригадир, отвяжись. У тебя голова на плечах — думай сама. — И Маша решительно повернулась к ней спиной.
— Девки, гляньте! Малолетки на перековку пошли! — таким возгласом было встречено в столовой на следующее утро появление бригады номер четыре.
— С таким бригадиром перекуешься… Эта почище Эльзы-немки будет.
— Да не бреши, девчонка она хорошая, грамотная. Книжки им читает.
— Она сама тоже из блатных. — Это сказала Нюрочка. — Эй, Воронок, куда тряпки дела, что у монашек забрала? За зону, что ли, уже спустила или здесь затырила?
Марина проходила мимо Нюрочки с подносом, уставленным мисками. Словно случайно, Нюрочка загородила ей дорогу и, в упор взглянув на Марину черными без блеска глазами, сказала, понизив голос:
— Имей в виду: хоть ты и образованная, а если будешь моему мужику мозги крутить — ошпарю в бане. Всю свою красоту потеряешь.
— Пропусти! — резко сказала Марина. — Мне нужно бригаду кормить.
— Иди, черт с тобой, но слова мои запомни…
— Ты чего к ней вяжешься? — раздался за спиной Марины низкий, чуть грубоватый голос.
Это была Даша Куликова, по кличке «Червонная Дама». О ней говорили, что воровать она начала чуть ли не с восьми лет. Два раза уходила из воровского мира — «завязывала», имела мужа — хорошего парня, ребенка… Но получалось так, что прежние ее «друзья» угрозой и шантажом заставляли ее возвращаться. Теперь Даша отбывает срок по третьей судимости. На лагпункте ее уважали и побаивались. Работает она бригадиром сельхозбригады. Марина слышала, что из-за этого бригадирства Даша Куликова выдержала схватку с Любкой Беленькой — одной из самых яростных защитниц «законов преступного мира». Любка нигде не работала, начальники лагподразделений старались от нее избавиться, поэтому она то и дело переезжала с одного лагпункта на другой. С Дашей они встретились в теплушке, и если бы не вмешательство конвоира — иметь бы Куликовой еще один срок — за попытку к убийству. Она бы, конечно, придушила Беленькую, которая назвала ее самым оскорбительным именем. Оскорбительным не только для воровки, но и для человека и женщины. Любка «предъявила» Даше претензии от имени всего воровского мира лагеря: не смей работать бригадиром. Но Куликова была не из тех, чтобы Любка могла ее запугать. «Прежде чем ты меня, падла, попробуешь „завалить“, я тебя, как крысенка, придушу». Конвоир услышал в женском отделении приглушенную возню и вовремя открыл дверь: Даша Куликова — «Червонная Дама» — ожесточенно «трясла за грудки» Любку Жигулеву, которую весь лагерь знал по кличке «Беленькая». Женщины, находившиеся в купе, забились в дальний угол, боясь пикнуть.