— Я тебя знаю, — комендант нахмурил светлые, чуть заметные брови, и лицо его покраснело. — Знаю все твои штучки. И предупреждаю последний раз: увижу тебя рядом с Глебовым — отправлю на штрафной. Забыли, где находитесь! Любовь развели! А котелок чтоб через десять минут был у меня на вахте. Все, отправляйся!
— Я вам нужна, гражданин комендант? — обратилась к нему Марина, терпеливо дожидавшаяся конца этой сцены.
Комендант посмотрел вслед Нюрочке, торопливо уходящей от места происшествия, и сказал:
— Подозрительно все это — с лужей… Вы не в курсе?
— Я ничего не видела. Они вышли из столовой раньше меня.
— Ну ладно, ладно, идите в цех. Сегодня будут работать?
Марина вздохнула:
— Кто ж их знает, гражданин комендант? Вчера целая история была…
— Знаю. Раскол произошел. Ну, так этого надо было ждать. Желаю удачи.
Марина ушла, а комендант, постояв немного, направился к начальнику лагпункта, который вызывал его для разговора, имеющего непосредственное отношение к заключенной Якуниной и ее «дружбе» с заключенным Глебовым. Три дня назад капитан предупредил коменданта, что надо принимать серьезные меры для прекращения этой «дружбы», а вчера вечером дежурная надзирательница показала Свистунову рапорт, который должна была отнести начальнику. В рапорте Васильева сообщала, что в «кабинке», где работал Глебов, ею была обнаружена «темная бутылка с запахом водки», а от заключенной Якуниной, которую Васильева встретила по дороге, тоже пахло водкой. Дежурная предполагала, что Нюрочка возвращалась со свидания и что еще бы немного — и она захватила нарушителей режима с поличным. Комендант шел к начальнику, раздумывая, как бы это ускорить разлуку осточертевшего ему наглого и развязного Мишки Глебова с вертлявой и пронырливой его возлюбленной.
Когда Марина со своей помощницей проходила через производственную вахту, с ними поздоровалась Эльза Клейнтер.
— Подожди, Соловей, надо пару слов сказать… — И она отвела Машу в сторону. Марина пошла в кладовую, где ее уже ждала Вартуш. Получив шерсть по весу, крючки и спицы по счету, они пошли в цех.
Там царило веселое оживление. Вокруг Лиды собралась большая группа девушек, все были очень возбуждены, но, когда заметили Марину, поспешно разошлись по своим местам. А Лида Векша направилась к Марине, держа в руках изрядно потрепанную книжку.
— Вот, Мариша, Галя Чайка книгу в библиотеке достала. Говорит, здорово там интересно. Про фею, как в нее влюбился молодой парнишка, и как она над ним насмеялась и он от любви зачах. Ты давай читай — вся бригада просит, а мы будем вязать. Дадим норму — как из пушки! Верно, девочки?
Девочки дружно крикнули:
— Ве-ерно!
— Сначала надо работу раздать, — сказала Марина, — и посмотреть, кто умеет вязать, а кто нет. Поднимите руки, кто не умеет вязать?
К удивлению Марины, не поднялась ни одна рука.
— Вы что же, все умеете? — недоверчиво посмотрела она на своих питомиц.
Послышался приглушенный смех, а Лида поспешно сказала:
— Все умеем, Мариша. Будь спокойна. Хоть не очень хорошо, но умеем. И я, и Рыбка, и вон Галя Чайка…
Взгляд Марины проследил за рукой Лиды и задержался на Гале Светловой, сидевшей немного в стороне от остальных, у окна. Светлова заметила это и отвернулась.
— Будет сегодня норма! — повторила Лида.
— Сомневаюсь… Ну, да дело пока не в норме. Хоть работать начинаете, и то ладно.
Девчонки подходили к столу, получали от Марины клубки шерсти, а Вартуш подбирала им спицы или крючки.
— Ах, какие сознательные стали, — тихо посмеиваясь, говорила Вартуш. — Смотрю на вас — душа радуется… Сколько сегодня сделаешь, Клава-джан? — спросила она у Смирновой.
— А сколько потребуется, столько и дам! — блеснула черными глазами Мышка. — Вчера нам капитан что говорил: вы девушки сознательные, умные, и руки у вас золотые… И если, говорит, захотите…
— Что врешь? Ничего он этого не говорил.
— Тебе не говорил, а мне говорил!
— Что тебе вчера можно было говорить, когда ты каждую минуту по пять раз чихала.
Вошла Маша и, задержавшись в дверях, обвела глазами всех, кто сидел и стоял в комнате.
— Так… — сказала она и прищурила глаза. — Так, значит…
— А мы сегодня норму дадим! — с вызывающим видом сказала ей Мышка.
— Все треплетесь, — отрывисто бросила Маша. — Не надоело еще?
— Машенька, Соловушка, не сердись, тебе не идет, — нежно проговорила Нина Рыбка. — Скажи лучше бригадиру, пусть книжечку читает. И ей спокойнее, и нам польза…
— Смотрю я на тебя и думаю: почему тебя Рыбкой прозвали? Лисичкой надо было…
— Хотели назвать Лисичкой, — проворковала Нина, — да вот только вороны подходящей рядом не было. А какая же лиса, если нет вороны с сыром?
Это почему-то до такой степени рассмешило девчонок, что они все, даже Галя Чайка, стали неудержимо смеяться, повторяя: «вороны не было…», «лиса…», «сыр!».
— Не к добру развеселились, — предостерегающе сказала Маша, когда они немного успокоились.
«Истерички… — подумала Марина, — все у них так: от смеха к слезам, от слез к восторгам. Никаких переходов, одни крайности».
Она подошла к Нине Рыбке, чтобы посмотреть, так ли хорошо владеет она спицами, как говорила.
— Ты действительно вяжешь спицами? — удивилась она, видя, как маленькие пальцы Нины набирают «резинку».
— Я могу чем угодно, хоть веником, — Нина подмигнула сидящей рядом Клаве.
— А чего ты ходишь, контролируешь? — Клава недовольно покосилась на Марину. — Не доверяешь, что ли? Сядь, Христа ради, не торчи перед глазами!
— Должна же я посмотреть, кто как работает.
— Ну, посмотрела и иди смотри дальше… А вообще-то сядь да читай про этого парня.
Марина пожала плечами, но спорить не стала. Она обошла всех и убедилась, что плохо ли, хорошо ли, но бригада ее начала свой первый трудовой день.
Сев на свое обычное место у стола, она взялась было за крючок, но Нина Рыбакова снова стала упрашивать, чтобы она начала читать. Марина открыла книгу и, сначала монотонно и невыразительно, а потом все больше и больше увлекаясь, стала читать девушкам о юноше Марко, полюбившем прекрасную фею.
«И даже о таком, как капитан Белоненко, не споют песен и не расскажут сказок… потому что о нем никто и ничего не знает…» — это пришло в голову Марине неожиданно, но, раз вспомнив о Белоненко, она уже не могла не думать об этом человеке. Марина видела перед собой его лицо, в котором, кажется, и примечательного ничего не было, разве только упрямый и смелый росчерк бровей да зеленовато-серые глаза, которые умели быть и внимательными, и холодными, и суровыми, и все понимающими. Она слышала его голос: «…Пробовать вы не будете. Вы будете сразу работать…» Голос звучал требовательно, и глаза смотрели жестко. «Как же все мы допустили, чтобы они стали сбродом?..» Он смотрит на Марину пытливо, и голос звучит словно издалека. «Кем вы считаете себя сейчас?..» «Если через тридцать минут барак не будет приведен в порядок, я выпишу вам трое суток…».