В тот же самый вечер к концу рабочего дня Марина пошла в раздевалку швейного цеха. Это были самые обыкновенные сени, на стенах которых были прибиты деревянные вешалки, а за деревянным барьером стояла длинная скамейка, возле которой помещалась бочка с водой, ящик с песком и огнетушителем. Место за барьером называлось, по старой памяти, курилкой. Сюда девчонки прибегали во время перерывов — поболтать, посмеяться, посплетничать.
Слабая лампочка в пятнадцать ватт — здесь их называли «четверть света» — скупо освещала середину помещения, в углах царил полумрак.
Марина потопала ногами, стряхивая снег с валенок, и, словно напуганная ее резкими движениями, лампочка замигала и погасла.
— Черт те что! — вполголоса пробормотала Марина. — Опять там что-то стряслось…
Она подумала о том, что в цехе сейчас остановились машины, — значит, будет простой, который неизвестно сколько времени продлится. Гул машин действительно замер, и в наступившей тишине Марина ясно услышала прерывистый вздох и всхлипывание.
— Кто здесь? — спросила она.
Лампочка слабо разгоралась, повиснув в темноте зловещей красной спиралью. Марина шагнула к барьеру и повторила свой вопрос.
— Это я… — слабо отозвались из угла. — Я это… Мышка…
— Клава? Чего это ты здесь сидишь, да еще, кажется, плачешь?
— Ведьма выгнала… — Клава опять всхлипнула. — Не пойду я больше в цех, пусть меня отсюда отправят… Чего она издевается? Я не виновата, что иголки сто раз ломаются. А она не верит, говорит, что я нарочно. Я говорю: попробуйте сядьте за машину и сломайте иголку нарочно. А она: марш с конвейера, садись отдельно, шей завязки. А машина — развалюха, ничего не шьет. Я на ней и полкроя не успела сделать, а она снова придирается: шить не умеешь, тебя надо в хозобслугу отправить, у столовки дрова пилить…
— Какие завязки? — удивилась Марина. — Где она их взяла?
— Какие… Которые для маскхалатов. Послала за ними в закройный. А зачем они нужны, когда мы кальсоны шьем. Это она всем назло.
Лампочка наконец разгорелась. Марина увидела Мышку, прижавшуюся спиной к бочке. Девочка сидела поджав под себя ноги и засунув руки в рукава телогрейки. В «раздевалке» было холодно, и Мышка, видно, успела продрогнуть.
Марина прошла за барьер и села рядом с нею.
— А что же Светлова молчала? Как можно снимать мотористку с ленты? Это ведь значит — сорвать график!
— А что ей до графика! Галька не молчала, она сказала, что мою операцию шить некому, так разве Ведьма что понимает? И все пацаны бросили работу…
— Как бросили? — ахнула Марина. — А график?!
Мышка еще глубже спрятала руки и шмыгнула носом.
— Черт знает что такое! — Марина встала. — Пошли в цех, там разберемся.
— Не пойду. — В голосе Клавы послышались упрямые ноты. — Не пойду, и все тут. Я сейчас к капитану пойду. Пусть он или меня отсюда убирает, или Ведьму.
— Не болтай! Поднимайся и идем, слышишь?
— Можешь сама идти, она там целых полчаса орала: «Где культорг, почему в цехе нет?» — Мышка подняла голову. — Знаешь, она что сказала? Что ты все время в кабинете начальника сидишь, потому и в цех не являешься. Галька ей говорит, что ты в клубе, с Галиной Владимировной стенгазету пишешь… Так разве она поймет русский язык? Ты ей хоть как доказывай, она все равно свое орать будет… У меня завязки никак не получаются… Что я их, шила, что ли? Я ей: не могу, а она мне — вон из цеха! Ведьма усатая… — Клава заплакала. — Правду Толька Рогов говорит, что Салтычиха она… удавлюсь я, век свободы не видать… Пусть тогда ей за меня срок дадут…
— Ну ладно, перестань… Не хочешь идти — сиди здесь, мерзни.
В это время дверь цеха распахнулась, девчонки толпой бросились к Клаве, не заметив впопыхах Марину.
— Идем, пацанки, к начальнику!
В цехе запоздало прозвенел звонок, извещающий конец работы.
— Издевается над людьми!
— Гнать ее из колонии!
— Темную ей устроить!
— Ти-и-ше! — крикнула Марина. — Вы что, с ума все посходили?
Стало немного тише, но из цеха подоспела новая группа девочек, и Марине пришлось еще раз повысить голос.
— Правда, чего зря кричать? — рассудительно произнес кто-то. — Она же в цехе — услышит.
— Ну и что? Пусть услышит! — сердито крикнула Лида Векша. — Будто она не знает, что мы все ее ненавидим… Голову ей надо снести!
Марина схватила ее за руку:
— Замолчи сейчас же! А вы все живо отправляйтесь и барак. Где Соня?
— Здесь я. — Синельникова протолкалась к Марине. — Ладно, ты не беспокойся. Я их сейчас отведу в барак. А ты, Мариша, пройди в цех. Там еще Анка Воропаева осталась, брак исправляет. А Чайка с Ведьмой режется… Ведьма ей слово, Чайка — два… Иди, Мариша, как бы там чего не вышло. Знаешь ведь Гальку…
Но Галя уже стояла в дверях. Все повернулись к ней. Она махнула рукой:
— Разве с ней договоришься… А, ты пришла? — увидела она Марину. — Риммочка Аркадьевна там рвет и мечет: где культорг? Можно подумать — влюблена она в тебя, минуты побыть не может, если тебя не видит.
— Факт, влюблена, — сказала Нина Рыбакова, хитро сощурив глаза. — Только не в культорга, а в начальника. Потому и бесится, как дикая кошка. А он на нее плевать хотел, наш капитан.
— Верно, — поддержала подругу Лида. — Нужна она ему, как собаке боковой карман. Дураку понятно, что ей замуж хочется. Она поэтому, Маришка, и к тебе придирается… Ревнует.
— Ну, хватит! Распустили языки! — Марина почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. — Отправляйтесь в барак.
Она раздвинула стоящих плотной стеной девчонок и пошла к двери цеха.
— Смотри, как бы она тебе там глаза не выцарапала! — засмеялась ей вслед Рыбакова. — Анка Черная ведь на твою сторону не встанет. Одной там тебе придется отмахиваться.
Синельникова нерешительно окликнула Марину:
— Слышь, может, верно, я с тобой пойду?
Вокруг рассмеялись:
— А может, стрелка вызвать?
— Ничего, пацанки, если уже до дела дойдет, то придется скорую помощь вызывать — для Ведьмы!
— По прямому проводу из Москвы!