— Получила… А что?
— От Сани? — Какая-то почти неуловимая перемена почувствовалась Марине в голосе Гали Светловой, и ей вдруг показалось, что надо их оставить вдвоем, потому что, может быть, сейчас они поговорят наконец-то о том, что касалось только их двоих, и о чем они раньше никогда не говорили.
— А знаете, девушки, я и в самом деле пойду в лес! — торопливо проговорила Марина и быстро пошла вперед.
Маша и Галя остались вдвоем.
— Если не хочешь рассказывать — не надо, — сдержанно сказала Галя, не получив ответа на свой вопрос.
Несколько мгновений Маша молчала, а потом, словно решившись, прямо спросила Галю:
— Ты мне скажи, что у тебя было с ним?
— Не думай плохого, Соловей… Саня мне жизнь спас.
— А Мурка?
— И Мурка тоже. У меня кроме отца только они двое и есть на свете. Было бы нужно — за них жизнь свою отдала бы…
— А за какие дела ты сюда попала? Тебя что, Санька воровать учил?
— Не учил он меня ничему плохому… И не разрешал воровать. Они с Муркой воровали, а мне не позволяли. А сюда я попала, когда уже без них осталась. Я в Москву поехала… Хотела отца разыскать, а они в Таганроге остались.
— Ну, и что дальше было?
Галя отвернулась.
— Не успела я отца найти — посадили меня. В сумку полезла, ну и…
Маша кивнула:
— Ясно. Только почему ты в милиции всю правду не рассказала? Про отца и про все другое?
— Про что другое? Где полтора года моталась и на какие средства жила? О Сане и о Мурке? Как они воровали, а меня кормили?..
— Я так и думала, — медленно произнесла Маша.
Галя промолчала.
— Шурик мне пишет, — сказала Маша, — что работает на шахте. Давно уж освободился и к старой жизни возвращаться не будет.
— Не будет?! — радостно повторила Галя. — Он же давно хотел бросить, да нельзя ему было. Мурка говорила: воры не разрешают. Ох, до чего же я их ненавижу! — вдруг страстно воскликнула Галя. — Подлые они, трусы… Только кричат о своих законах, а на деле друг другу горло перервать готовы… Не моя воля, — в голосе ее прозвучали жестокие нотки. — Я бы не стала их перевоспитанием заниматься…
— Ну, это ты зря, Чайка. Исправляются люди… Вот и Санька наш…
— Да не о таких, как он, речь идет. Ну да ладно, не хочу настроения портить… Значит, он хорошо живет? А Мурка? Маша, у них ведь ребеночек должен быть. Мурка мне писала… — Голос Гали стал мягкий, и лицо, слабо освещенное светом высоко подвешенной на столбе лампочки, преобразилось до неузнаваемости, и Маше казалось, что Галя сейчас стала еще красивее, чем всегда, только красота эта не та, что раньше. — Родился у них ребенок, Маша? Я ведь ничего с тех пор о них не знаю… Передавали мне, что, как война началась, они в Москве уже были, а как и где — та женщина не знала сама.
Маша наклонилась, подняла с дорожки веточку, а когда выпрямилась и взглянула на Галю, у той дрогнуло сердце от томительного предчувствия страшной беды.
— Ты что так смотришь, Соловей? — замирая, спросила она.
— Нету больше Мурки… — Маша закусила зубами веточку.
— Как нету? — почти неслышно переспросила Галя.
— Так вот нету…
Они стояли на влажной дорожке, по бокам которой беспомощно и доверчиво тянулись к ночному небу тонкие ветки недавно посаженных молодых деревьев. Совсем рядом с Галей стояло дерево выше и стройнее других. Это был молодой клен. Только вчера его принесли ребята из леса, и Миша Черных попросил Галю помочь подержать его, пока мальчики засыпали землей корни.
Соня Синельникова — «главный садовод» — беспокоилась: примется ли? Миша уверенно ответил: «Выживет. Мы над ним персональное шефство организуем. Галька, возьми над ним шефство». И Галя сказала: «Хорошо, возьму…».
Теперь она опустошенными глазами смотрела на тонкий ствол, на темные его ветки, покрытые набухшими почками. Смотрела — и не видела. И не видела, как постепенно очищается небо, как прозрачнее и легче делаются серые тучи, как проглянули, наконец, первые звезды.
— Санька заявил ворам, что уходит. И Мурку берет с собой. А ему сказали: пожалеешь, поздно будет. Санька посмеялся над ними…
Маша замолчала.
— Ну?.. — холодея, проговорила Галя, уже зная, что скажет ей Маша.
— Подкололи они Мурку… Из мести. А потом Санька такое натворил, что они не только к той квартире, а вообще из района убрались… Двоих порезал… А ему руку повредили. На фронт его не взяли, как он ни просился. Уехал на Восток, там люди были нужны. И с тех пор завязал воровать. Злой он теперь на них, Чайка…
— А ребеночек? — тихо спросила Галя. — Писала Мурка… должен был он родиться…
Маша коротко вздохнула и отбросила веточку.
— Родилась… Галочкой назвали. Теперь она там с Санькой. В детсадик ходит. Обещает фотокарточку прислать… Пишет — на Чайку похожа…
— Они мне все время обещали, — плача говорила Галя, — все время говорили, что если бы у них была дочка, то Галочкой назвали…
А Маша торопливо рассказывала ей о том, как живет и работает Саня Добрынин на далеком Сучане, какая хорошая у него квартирная хозяйка, как жалеет и любит Галочку и что теперь Санька уже не Санька, а Александр Васильевич и что считается он лучшим откатчиком. А потом — опять о девочке Галочке, о ее кудрявых светлых волосах и о синих как васильки глазах.
— Шурик пишет, и на тебя похожа и на меня, — тихо рассмеялась Маша. — Смешной какой! Откуда же — на тебя?
— А кто же ее? — глухо спросила Галя, уже перестав плакать.
— Новые какие-то жиганы, — неохотно ответила Маша. — Не надо об этом больше, Чайка… Пошли. Жалко, что поздно сейчас, а то бы я тебе все Шурикины письма показала. Там и о тебе есть… Ты на меня не обижайся, Галя, что я так долго к тебе не подходила. Давно хотела обо всем поговорить, да ведь ты какая-то совсем психовая была… Не нравилась ты мне вначале…
Галя протянула руку и сжала пальцы Маши.
— И ты не сердись… Дура я была тогда. Мне все казалось, что вокруг никого нет, и что я совсем, совсем одна осталась. А потом думать стала, когда мне капитан письмо от отца передал. Помнишь, в цехе? И потом к себе вызывал… Ну, и Марина тоже, и Галина Владимировна… Поняла я теперь, что совсем я не одна… А ведь знаешь, еще немного — и стала бы совсем такая, как Анка Черная.
— Да! — спохватилась Маша. — Я тебе хотела еще об Анке сказать. Что она там болтает про какие-то стишки любовные, про воспитателя…
— Наплевать-то я хотела и на нее и на все ее разговоры! — вскинула голову Галя. — Отболтается скоро, как попадет на женский лагпункт.
— Это я тебе к тому говорю, — осторожно сказала Маша, — что нехорошо будет, если про нашу колонию такие слухи пойдут. Тебе-то, может, и наплевать на нее, а вот для колонии хуже…