Белоненко оборвал фразу на полуслове. Все головы повернулись на крик. Он раздался с левой стороны, где сидели девочки. Несколько секунд все сидели словно в оцепенении. Даже те, кто находились рядом с Клавой Смирновой, не шелохнулись, не сделали к ней ни одного движения. Потом вокруг нее образовалось пустое место: девочки отшатнулись, не сводя с нее испуганных и растерянных глаз. Клава была неузнаваема — так страшно изменилось ее лицо, так безумны были ее глаза и рот, замерший в крике.
Первой опомнилась Лида. Она схватила Клаву за плечи и стала трясти:
— Мышка, Мышка… Ты что?.. Мышка, это я, ну посмотри на меня.
Но Клава отталкивала ее, тянула руки к капитану и кричала:
— Я не брала часов! Не брала!
Белоненко успел сказать коменданту и Горину:
— Организуйте выход по баракам… Скоренько… — и, спрыгнув со сцены, быстро подошел к Смирновой.
Клава бросилась к нему, схватила за рукав гимнастерки и шептала: «Не брала… честное слово…».
— Успокойся, — Белоненко положил руку ей на голову. — Никто тебя и не подозревает. Ну, взгляни на меня. Подними голову… — Он говорил с ней, как с больным ребенком, да и все другие думали, что Клава внезапно заболела. Вспышки нервной истерии иногда бывали у воспитанников, и Белоненко, зная, что Клава была под бомбежкой, объяснил ее состояние нервным потрясением.
— Я не брала часы… — умоляюще глядя на него, повторила Клава. — Я была у нее, но часы… — и залилась слезами.
— Ну не брала, и очень хорошо, — успокаивал ее Белоненко. — Тот, кто их взял, если только они действительно были взяты, тот, наверное, уже понял и вернет их.
К ним проталкивались Марина и врач Софья Львовна.
— Она сегодня весь день дурила, смеялась… — взволнованно шептала капитану Нина Рыбакова. — Я еще ей сказала, что не к добру… — У Нины задергались губы и задрожал подбородок. — Ее надо в стационар отвести…
Софья Львовна осторожно привлекла Клаву к себе.
— Пойдем, девочка, — сказала она. — Я тебе сейчас дам капель, и ты немножко полежишь. У нас там тихо, никого нет… Пойдем.
— Да нет, нет же! — Клава вырвалась из рук Софьи Львовны. — Ничего у меня не болит, я не пойду в стационар. Я совсем здоровая… Мне нужно к начальнику, я ему скажу… Иван Сидорович, пусть они меня отпустят, я пойду к вам…
Белоненко переглянулся с врачом. Она кивнула головой.
— Хорошо, Смирнова, пойдем ко мне. А где твоя телогрейка?
Клава нетерпеливо ответила:
— Я ее в цехе оставила, когда «большой сбор» заиграли. Да ведь тепло… — Но Клава дрожала, и Галя Левицкая набросила ей на плечи свой платок.
— Мне потом зайти к вам? — шепотом спросила Галя Белоненко.
Клава повернулась к ней:
— Нет, вы сейчас пойдете, вместе с нами… — Она оглянулась, словно разыскивая кого-то, но в зале было уже пусто: комендант, Горин и Толя Рогов успели выпроводить воспитанников в бараки.
— Где Маша? — спросила Клава. — Ну, это все равно. Мариша, я тебе хочу что-то сказать… — Она взяла Марину за руку. — Ты пойди в наш барак… Там у меня под подушкой…
Марина выслушала ее, кивнула головой и быстро вышла. Клава глубоко вздохнула и посмотрела на Белоненко.
— Ну, вот и все… Пропало мое бирюзовое колечко… «У нее бред», — подумал Белоненко и спросил Софью Львовну:
— Вы думаете, ей обязательно надо пойти ко мне?
— Да, пусть идет… А через несколько минут я подойду туда.
В кабинете Белоненко Клава села на стул, сложила руки на коленях и молча, напряженно стала смотреть на капитана, который, желая дать ей успокоиться, перекладывал на столе папки. Он ждал, что она заговорит первая. Но она молчала, следя за его движениями.
— Наверное, сейчас придет, — произнесла, наконец, девочка.
— Кто?
— Марина…
— Конечно, она сейчас придет. Да вот, кажется, и она!
— Нашла? — Клава поднялась навстречу Марине и протянула руку. Марина передала ей что-то завернутое в розовый лоскутик. Клава осторожно развернула его, пристально посмотрела на ладонь, где лежал какой-то маленький предмет.
Как бы налюбовавшись, Клава разогнула пальцы. На розовом лоскутке шелка лежало дешевое тоненькое колечко с голубым камушком.
— Вот, — сказала она и положила колечко на стол. — Возьмите… А часы я не брала. Там никаких часов не было. Да если бы и были, мне они совсем не нужны.
— А колечко ты взяла там, в комнате? — спросила Галя.
Клава вздохнула:
— Там… Шкатулка у нее такая красивая, и в ней разные вещицы лежат. А колечко было сверху. Римма Аркадьевна пошла на кухню. А я посмотрела на него и взяла…
— Тебе оно понравилось? — опять спросила Левицкая.
Тень набежала на лицо Клавы. Она опустила глаза, и лицо ее болезненно искривилось.
— Потому что такое было у моей мамы, когда мы попали под бомбежку, — чуть слышно сказала она. — На руке оно у нее было… у мамы. А когда я очнулась да посмотрела, руки-то этой и не было… Оторвало руку… И узнать маму было нельзя… Вы теперь меня за него судить будете? — она кивнула на колечко. — Я ведь его украла. А часы нет, — покачала она головой, — часов не брала и не видела даже…
Клава говорила все медленнее, странно растягивая слова.
— Врача! — приказал Белоненко, успев подхватить девочку.
Через несколько минут Клаву унесли в стационар. Комендант сказал Белоненко:
— Нехорошее дело получается, товарищ начальник. Вы меня хоть убейте, а часов этих никто не воровал. Она говорит, к ней многие ходили и любой украсть мог. Так рассуждать, конечно, можно… Но те, кто у нее был, самые надежные ребята. Она сомнительных к себе и на порог не пустит. И приглашала она их к себе с целью.
— То есть? — не понял капитан.
— Для своих личных услуг использовала. Черных ей веники ломал, воды из ключа приносил. Это — раз. А что касается Смирновой, то вот, пожалуйста… — он вынул из кармана черный шелковый кисет, причудливо и со вкусом расшитый. — Это я, извините, у нее конфисковал. Как вещественное доказательство. Кто этот кисет вышивал? Клава Смирнова. Она этим у нас славится.
— Позвольте, Иван Васильевич, как это вы конфисковали?