Рогов вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Галю Светлову похоронили совсем рядом с высокой, сумрачной елью на краю кладбища. Рыдающая Клава Смирнова, бросаясь от Галины Левицкой к капитану, уверяла, что здесь было любимое место Чайки и что похоронить ее надо только здесь.
— У нее и в тетрадке про эту елку написано… — плача говорила Клава. И пока мальчики рыли могилу, она не отходила от них и просила дать ей покопать или уходила в лес и возвращалась с новыми охапками цветов. За ней неотлучно следовала Нина Рыбакова, стараясь, однако, не попадаться Клаве на глаза, которая, заметив ее, с раздражением закричала, чтобы ее оставили в покое и не лезли.
Никогда еще в истории лагерей не было случая, чтобы заключенного хоронили с музыкой, и Белоненко, зная о приготовлениях Рогова и настойчивом желании колонистов провожать тело Гали под звуки баяна, попросил Марину и Галину Левицкую убедить ребят в невозможности их намерения.
Левицкая с сомнением покачала головой:
— Вряд ли их убедишь… Да и мне самой кажется… Никто же не узнает.
— Надо убедить. Придумайте какое-нибудь объяснение…
Марина сказала:
— Хорошо, я попробую. Во время похорон музыки не будет. Но потом мы туда придем…
Анатолия она нашла в круглой беседке.
Всегда сдержанный, на этот раз он резко сказал:
— Пусть они там все перебесятся, эти начальнички. Сами виноваты, что убили нашу Гальку, а теперь и музыку запрещают? Она погибла героической смертью. Ее и хоронить надо как героя.
— А ты похоронный марш умеешь играть?
Толя посмотрел на нее и нахмурился:
— Какой похоронный марш?
— Ну, любой… какие играют во время похорон.
— Не умею…
— Так что же ты будешь играть?
Рогов молчал. Марина поднялась со скамейки и сказала:
— Хоронят людей только под похоронный марш. Когда ты его разучишь, мы придем туда все вместе… Хорошо, Толя?
Музыки не было, но в этот день поднялся сильный ветер, и высокая ель над могилой Гали Светловой тревожно гудела и гнулась. И так же гудели другие деревья, обступившие кладбище со всех сторон. И это было более торжественно и более печально, чем любая музыка, созданная человеком. Гроб несли мальчики, не позволив помогать взрослым, и только одному человеку они, молча, уступили место — Андрею Горину.
Марина шла за гробом в каком-то полусне. Ей было видно, как вздрагивают в такт шагам несущих белые цветы ландышей в изголовье Гали. Было ей видно и лицо умершей — спокойное, не искаженное страданием и словно бы нетронутое смертной печатью.
Марина шла рядом с Галей Левицкой и Антоном Ивановичем, и ей казалось, что все это уже когда-то было: пасмурное небо, и ветер, и покачивающийся впереди гроб. А когда дошли до кладбища и мальчики осторожно опустили гроб рядом с вырытой могилой, в памяти Марины всплыли знакомые строки: «Пастор в церкви уже не срамил мертвую…».
— …И если когда-нибудь один из вас будет близок к совершению преступления, если вдруг захочет он стать на прежний путь — вспомните этот день, когда мы прощаемся с Галей Светловой, погибшей потому, что еще где-то существует «закон преступного мира» — дикий, бессмысленный и жестокий. Пусть это воспоминание остановит вашу руку, пусть оно сбережет вас от непоправимого шага… Может быть, образ погибшей Гали поможет вам обрести жизнь.
Белоненко нагнулся и бросил первую горсть земли на гроб Гали Светловой.
Они не объяснялись в любви и не сказали о ней друг другу ни одного слова.
Телефонограмма об освобождении была получена на другой день после похорон Гали.
Марина прочитала ее, положила на стол Белоненко и сказала:
— Иван Сидорович, я остаюсь здесь. Тете Даше я уже написала об этом. Она приедет ко мне. Я буду работать с вами всегда. — И протянула ему руку.
Белоненко взял эту руку обеими своими руками, благодарно пожал теплые пальцы и сказал:
— Спасибо, Марина… Я ждал от вас этого.
На следующее утро Марина уехала в район оформлять документы, предварительно заехав в Управление для получения справки об освобождении.
Придя вечером к Белоненко, комендант сказал:
— Пусть пока поживет у нас. Места хватит. А как завпроизводством освободит комнату, Марина перейдет туда. Для новой заведующей отремонтируем комнату рядом.
А тетя Тина, все эти дни молчаливо встречавшая своего приемного сына печальными и тревожными глазами, вдруг расплакалась, обняла его и, смущенно поцеловав в висок, сказала, вытирая глаза:
— Ну вот… дождалась… Теперь и умирать можно. — И тут же улыбнулась сквозь слезы: — А может, еще дождусь и другой радости?
Повернулась и поспешно ушла в кухню.
Через час Белоненко вызвали в Управление. Полковник Богданов предложил ему сесть и, молча, протянул лист бумаги с текстом, перепечатанным на машинке.
Это был приказ Главного управления о подготовке детской трудовой колонии, временно размещенной на территории Энского лагеря, к переводу в район города Н. Начальнику ДТК капитану Белоненко предписывалось немедленно выехать в Н для организации новой колонии. Все мероприятия предлагалось выполнить в декадный срок.
«Наконец-то утвердили», — подумал Белоненко, имея в виду свой последний рапорт о переводе в отдел детских колоний.
— Все к лучшему, — заметил присутствовавший здесь же Богатырев. — Как говорится, и волки сыты…
— А штаты? — спросил Белоненко.
— Вольнонаемные имеют право выбора. Мы их неволить не можем… А уж с младшим лейтенантом Свистуновым придется тебе, Иван Сидорович, попрощаться. Этого я тебе не отдам.
— Сейчас не отдадите — через полгода отдадите, — сказал Богатырев Богданову. — Не обидите приятеля…
— Ну, а пока ты там будешь своими делами заниматься, здесь закончат следствие по делу Волкова и Воропаевой. А теперь с тобой хочет поговорить Василий Иванович — в связи с известными тебе материалами. Скажу откровенно, рад, что ты со своими воспитанниками переберешься в другие места. Будешь сам себе хозяином и в непосредственном подчинении Москвы. А здесь ты, что называется, поперек горла Тупинцеву стоишь. Или тебя проглотить, или самому давиться.
— Этого удовольствия он и без моей помощи не минует, — жестко произнес Белоненко. — Особенно если будет пользоваться услугами таких, как Римма Аркадьевна Голубец.
— Что там Голубец! — вмешался Богатырев. — Это ведь так, одно к одному пришлось. С Голубец мы уже разобрались… Могло быть и похуже.
Белоненко это знал. Если бы не настойчивые и неоднократные его рапорты об установлении возраста Волкова и Воропаевой, вся ответственность за тягостные события последнего дня целиком легла бы на него.
Как бы угадав его мысли, Богатырев сказал: