- О несчастная блудница! О, если бы я только не успел принести свой последний обет! Тогда я предался бы страсти с тобой! Но я - человек, посвятивший себя Господу и целомудрию! И все же сердце мое сжимается от боли, когда я смотрю на тебя!
Похоже, нимфе стало немножко лучше. Игнатий схватил Тимею за руку. Глаза его горели страстью.
- Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы были рядом! О нет, каждая минута рядом с тобой была такой радостью, таким счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен тебе: ты позволила мне отведать благодати! Я никогда не забуду тебя и всегда буду лелеять воспоминания об этих дивных месяцах!
На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у нее так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия.
А он заставил себя отвернуться.
- Чародей! - взмолился он. - Сделай что-нибудь, чтобы она не так сильно страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение?
- Устроить небольшую амнезию? Вообще-то из элементарного чувства жалости можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить морякам и мешать навигации - она наверняка попытается удовлетворить уязвленное самолюбие. Я обернулся к Фриссону.
- Поможешь, Фр... о-о-о...
Oизиономия у Фриссона настолько ярко выражала бушующие в его душе страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью глаза, он пялился на Тимею.
- Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, - торопливо проговорил я, обернулся к несчастной парочке, вспомнил вечеринки в разных кофейнях и разразился куплетом из старинной народной песенки:
У меня в садочке,
У меня в садочке
Дивный цвел тимьян.
Но украл цветочек,
Но украл цветочек
Дерзкий хулиган ..
Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то не успел, а этот самый "дерзкий хулиган" уже тут как тут - его голова возникла над вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился целиком: влез на дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком он был чуть-чуть пониже Тимеи, если не считать рожек - коротеньких козлиных рожек. Ножки у "хулигана" тоже были козлиные и заканчивались копытцами. С ног до головы существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не нуждалось ни в какой одежде - не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь на груди у него на шнурке болталась сиринга - флейта Пана.
Тимея глянула на нежданного гостя. Сначала бегло. Потом более внимательно.
Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел:
У меня в садочке,
У меня в садочке
Роза расцвела.
Я ее сорвала
Aольно укололась,
К ивушке пошла.
- Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? - горько вздохнула Тимея. Ну, прямо про меня!
- Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом? - воскликнул фавн и одним прыжком оказался рядом с нимфой. - Печаль надо прогнать. Такое личико, как у тебя, должно быть беззаботным.
Тимея посмотрела на фавна - комплимент на нее подействовал. Но она ответила:
- Эй, да кто ты такой? Откуда взялся? Ишь как разговорился! Маленький еще!
- Может, и так, только овечки меня уже слушаются, - отозвался фавн, лукаво усмехнувшись. - Так что берегись, прелестная распутница, скоро я подрасту.
- Ничего не поделаешь, - притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. - Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!
- Вот те раз! - огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. - Не поможешь, а, чародей?
- Может, и помогу, - ответил я.
Опустел садочек,
Опустел садочек,
В нем один бурьян,
С той поры как дерзкий
Хулиган премерзкий
Тут сорвал тимьян.
- Что за чепуху ты порешь? - возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.
Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.
Тимея изумленно уставилась на юного фавна.
Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец.
Тимея как завороженная следила за ним взглядом. Печаль совершенно покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии.
Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в тело и вызывала в нем жгучую боль.
А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала переставлять ноги с места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему - она все шире раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на губах заиграла понимающая улыбка...
Кто-то застонал у меня за спиной. Я узнал голос Фриссона.
Танцующая парочка сблизилась. Они извивались и качались, приближались друг к другу и отступали. Резко запахло мускусом. Танцоры двигались в унисон казалось, будто бы двумя телами управляет единый разум.
Краешком глаза я видел Фриссона. Глаза поэта, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Еще мгновение - и он потеряет рассудок.