- Начать хотя бы с того, что попробовать дать определение, что такое магия, а что ею не является. Вот первый шаг к упрощению.
- Вот как? И что же ею не является?
- Молитва. Если мы молим Господа вмешаться в нашу жизнь и он полагает, что это возможно, мы склонны думать, что это волшебство, тогда как на самом деле это божественное чудо.
Я нахмурился.
- Я таких чудес никогда не видел.
- Неужели? - улыбнулся монах. - А не ты ли рассказывал мне о любви к прекрасной девушке? Я покраснел.
- Это обычное дело, тут нет ничего чудесного! Я хотел сказать, всякий... ну масса народу влюблялась... тут дело только в гормонах да в сублимации, вот и все... а не...
Брат Игнатий смотрел на меня в упор.
- Ну ладно. - Я поднял руки. - Значит, есть еще что-то, помимо сексуального желания и совместимости феромонов. Но и такое встречается нередко.
- Ты когда-нибудь видел, как рождается ребенок? - спросил брат Игнатий.
- Это естественный процесс!
- А вот создание новой души - нет! Это деяние Господа!
У меня голова шла кругом. Я пытался прогнать смятение.
- А я думал, что, когда так говорят, имеют в виду только всякие кошмарные бури и землетрясения.
- Получается, что ты думал о Господе нашем только как о разрушителе? Или всякая молния представляется тебе божественным чудом?
- Я думал, что молнии принято считать проявлением гнева Господня, выдавил я.
- Это не так, хотя молнии и могут быть его орудиями, как и все на свете. Каждый добрый христианин должен надеяться, что Господь и его изберет своим орудием.
- Погоди! - воскликнул я и поднял руку, чтобы прервать монаха. - Не к тому ли ты клонишь, что чудеса - это все, что происходит на свете?
- Конечно же, нет. Но между тем чудеса не так уж редки. Вместе с тем они все равно остаются чудесами, друг мой, - сказал брат Игнатий и дружески улыбнулся. - Я видел, как излечиваются безнадежно больные, и не тем, что к ним прикасались руки целителя, а только из-за того, что сами больные молились Богу, и Богу была приятна их молитва. Я видел, как девичья печаль рассеивается при виде восходящего солнца. Я видел мужчину, решившего покончить счеты с жизнью и отказавшегося от этого в тот миг, когда он услыхал пение жаворонка. Милость Господня способна коснуться всякого из нас в любое мгновение, если мы открыты для нее.
Откровение!
- Так вот что такое молитва! Вроде как взять и включить приемник и найти верный канал!
- Дивны мне слова твои, - нахмурившись, покачал головой брат Игнатий. - Но чувствую, что-то ты понял верно. Не все, конечно, но частично понял.
- У меня такое ощущение, что именно та часть молитвы, которая мне понятна и достойна последующего обсуждения. Ну а как же, на твой взгляд, происходит действие волшебства?
- Это происходит за счет применения символов и подключения воли, - отвечал брат Игнатий. Он положил руку на плечо Фриссона и запел:
Оковы с сердца опадут,
Как лепестки с цветка,
Воспоминания уйдут,
И станет жизнь легка.
Тебя покинет дух томленья,
Тревога и тоска,
Уйдет любовь, как наважденье,
И станет жизнь легка.
Фриссон испуганно вздрогнул, нахмурился и посмотрел на брата Игнатия.
- Что ты сделал?
- Всего-навсего дал тебе песню, которая будет охранять твое сердце, заверил поэта монах.
Фриссон еще на миг задержал взгляд на брате Игнатии.
- Тебе это удалось, и я глубоко признателен тебе за это. Увы, блудница была прекрасна! Но на самом деле она думала только о своем удовольствии, а не моем благе. Теперь все прошло, но воспоминания об испытываемой мною страсти так сладки... - Лицо Фриссона помрачнело. - О горе мне, в какого же дурака я превратился!
- Тебе в этом немало помогли, - утешил его монах. Фриссон улыбнулся, а я рот раскрыл от удивления: улыбка вышла сардоническая - я такой у него раньше ни разу и не видел.
- В особой помощи я не нуждался, брат Игнатий, - возразил Фриссон. - Я сам из себя делал дурака, много раз в прошлом. О, сколько раз!
- Что ж, в таком случае мы с тобой братья.
- Вот как? Нет, не думаю. Ты избрал жизнь по Божьим законам и потому избежал позора.
- Как говорится в псалме: "Господь твердыня моя и прибежище мое, избавитель, Бог мой".
- Для тебя, наверное, но не для меня. Я только и делал, что валял дурака. Честно говоря, так и подмывает сказать, что не я сам в этом повинен, а Бог меня таким идиотом создал.
- Не говори так, - строгим голосом одернул поэта монах. - Единственная истинная глупость состоит в том, чтобы отвернуться от Господа, господин поэт, а покуда тебя тянет к другим людям, можешь быть уверен - этого не произошло.
- Даже тогда, когда они меня отталкивают? А пожалуй, в твоих словах есть смысл, - кивнул Фриссон. - Но тянуться к людям можно по-разному. Наверное, мне стоит поработать над приемами, брат-Мудрость.
- Я бы себя назвал братом-Глупцом, - улыбнулся монах. - Пока мы живем и дышим, мы должны до какой-то степени оставаться глупцами. - Монах заметил мой взгляд и спросил: - Что тебя так удивляет, господин Савл?
Я тряхнул головой и сказал:
- Да вроде бы ты сам твердил, что не умеешь творить чудеса?
Брат Игнатий зарделся и потупился.