Ярдах в пятнадцати ниже по склону тропа расширялась, там Жильбер обнаружил откос шириной футов в двадцать. Как только мы добрались до места, я соорудил на земле кольцо из камней.
- Как тут насчет хвороста, сквайр?
- Есть, - сообщил Жильбер, стоявший на опушке с вязанкой хвороста. - Я по пути подбирал, когда мы сюда спускались.
- О, да здравствует Жильбер-предусмотрительный! - Я взял у юноши хворост и бросил внутрь огороженного камнями кольца. - Славно, что эта тропа не всегда лежала выше верхней границы леса.
- О, да, - сказал наш загадочный гость. - На этом склоне рос кое-какой кустарник - но это было до того, как меня стал терзать призрак Хворобы.
К горлу подступил комок, я с трудом сглотнул его - уж больно явственно я представил себе, как призрак Голода пожирает все живое по склонам горы. Мне захотелось отвлечься от этой мысли.
- Жильбер, возьмешь на себя такую честь? - Я указал на кучу хвороста.
Сквайр ударил кремнем по стальному бруску, вспыхнула искра, и вот уже заплясало крошечное пламя. Еще несколько секунд - и костер весело заполыхал.
Я оглядывался в поисках того, на чем можно было бы приготовить добытую юношей дичь. Нужно было что-то вроде вертела.
- Вот это подойдет? - спросил Жильбер и показал мне тонкий острый обломок камня длиной в три фута.
- Отлично, - похвалил я его, нанизал трех фазанов на это подобие вертела, концы его положил на два высоких камня и сел подальше от костра. Хотел было спросить, где же это сквайр разжился таким каменным штыком, да что-то вдруг расхотелось.
Наш гость не сводил с птичек голодных глаз, однако на сырое мясо не кидался. Пеммикан немного утолил его голод, а вода наполнила желудок. Он так долго жевал и глотал, что наелся раньше прихода настоящей сытости.
- Для таких вещей очень подойдет шпага, - сказал я. - Напомни мне - я сделаю деревянную шпагу сразу после ужина Жильбера, похоже, эта мысль возмутила до глубины души, а вот наш гость радостно проговорил:
- Сделай, сделай шпагу сразу после ужина. А ужин, может, уже готов?
- Да они только-только зарумянились. - Я достал из сумки Жильбера еще одну полоску сушеного мяса и протянул голодающему. - На, пожуй, пока ждешь, Павлов ты наш. Да, кстати, а как тебя зовут?
- Фриссон, - ответил гость, пережевывая пеммикан. Я кивнул.
- Слушай, а как ты дошел до жизни такой? Нет, я не про то, что ты привлек к себе призрака Голода, нет - я прежде всего о том, почему ты стал голодать.
- Ну... - протянул Фриссон, не переставая жевать. - Я - поэт.
Несколько минут я молчал. Потом кивнул:
- Да, другие объяснения не нужны. Но все-таки ты мог бы поискать какую-нибудь работу. Лесорубом, к примеру, стать.
- Угу, - кивнул Фриссон, ожесточенно жуя. - Я перебывал уже и лесорубом, и пахарем, и учеником жестянщика, и учеником лавочника.
Я нахмурился.
- Так почему же тогда ты голодаешь?
- А я продолжал слагать стихи. Жильбер закашлялся, в испуге открыл рот и прикрыл его ладонью, а Унылик боязливо утопал подальше от гостя. Я грозно глянул на них обоих.
- Чего это вы? Ладно, пусть его стихи были и не из самых лучших, но не могли же они быть совсем уж ужасными. Что, так уж все и критиковать надо?
- Не в этом дело, чародей Савл, - возразил Жильбер. - Кто его знает, может, у него и замечательные стихи. Может, самые распрекрасные - но ведь он же не чародей.
- Да какая разница-то... А-а-а! Стихи сбываются, да? Фриссон не спускал с меня глаз, жевал и кивал головой, а юноша негромко пояснил:
- Вот какие дела, чародей Савл. Поэта интересуют сами слова, совершенство стихотворных строф, то, как они сочетаются одна с другой, образуя единое целое, но не то, какое действие они производят.
Поэт обернулся и посмотрел на Жильбера с молчаливой похвалой.
Я кивнул.
- И потому поэты приносят неизъяснимый вред, - продолжал юноша. Он обратился к Фриссону. - Скажи, каких несчастий ты стал виною, поэт? Какие проклятия ты обрушил на головы ни в чем не повинных людей, работавших в мастерской твоего хозяина? Может, ты мастерил гроб, а потом в этом гробу ожил мертвец? А может, ты рубил лес, слагая в уме стихи, а потом там развелись лесные нимфы и принялись наводить страх на проезжих?
Фриссон повесил голову, но жевать, правда, не перестал.
- Стало быть, этот человек - ходячая катастрофа.
- О несчастный! - вдруг воскликнул Жильбер, обнаружив гораздо более сильное сострадание к поэту, нежели можно было ожидать от него сквайра-здоровяка. - Ты обречен на вечные одинокие странствия.
Поэт кивнул. Глаза его заволокло слезами.
- Ведь я старался это превозмочь, добрый сквайр! Пробовал говорить без размера, перемещая ударения, пользовался расщепленными рифмами, раздельными рифмами, слагал стихи без рифм - и все безрезультатно.
- Ну конечно! - воскликнул я. - Ты просто создавал новые виды стихов и только добивался того, что творил еще более мощные чудеса.
Поэт в страхе посмотрел на меня.
- О да, мой господин! Дом мэра разлетелся на мелкие кусочки в одно мгновение. От моих слов рухнул забор у дома барона. Я пытался удержаться, прикусывал язык, сжимал зубы - но все было тщетно! Я ничего не мог с собой поделать - я все равно проговаривался. Меня выгнали из города, меня выгнали от городских стен, потом из провинции, а потом - о, горе мне - меня изгнали из моей родной страны Меровенса, и мне суждено погибнуть здесь, в этой дикой Аллюстрии!
- Но, - начал я, - но... но... Жильбер хмуро посмотрел на меня.
- У нас только два фазана и одна куропатка, чародей Савл.
- Но! - отчаянно выкрикнул я. - Но ты же не обязан произносить свои стихи вслух!
Челюсть у Фриссона отвисла, он в ужасе уставился на меня.
- Но это же все равно что перестать кушать, милорд, - промямлил он и снова стал жевать.
- Пиши их! - взорвался я. - Почему бы тебе просто-напросто не записывать свои стихи? А потом читай, сколько влезет, но не читай те отрывки, которые покажутся тебе хоть сколько-нибудь опасными.
Казалось, Фриссон онемел.
- Он об этом никогда и не думал, - понял Жильбер.
- О, никогда, никогда! - прорвало Фриссона. - Так вот почему люди выучились писать!
- Ну, и не только поэтому, - ворчливо пробормотал я. - Были и еще кое-какие мелочи. К примеру, изобретение чернил, необходимость записывать на бумаге условия сделок, законы, историю. Но и к поэзии это тоже имело отношение, конечно.