Вздрогнув, я остановилась и посмотрела на них, все еще погруженная в свои размышления о Рождестве и своих отсутствующих друзьях. Не обращая на них внимания, я ждала, когда они сойдут с тротуара и уступят мне дорогу. Возможно, было что-то такое в выражении моего лица или гордой осанке, отличающейся от обычного раболепствующего поведения белых в негритянских районах северных городов, что заставило одного из них обратить на меня внимание.
- Ты на что уставилась, тетя? - осведомился высокий подросток в красной кепке. На лице - смесь тупости и презрения, выработавшаяся в его расе вследствие многовекового племенного невежества.
- Жду, мальчики, когда вы уступите дорогу леди, - промолвила я тихо и вежливо. В обычной ситуации я бы промолчала, но голова моя была занята другими мыслями.
- "Мальчики"! - воскликнул тот, что был в красной кепке. - Кого это ты называешь мальчиками? - Они образовали полукруг. Я уставилась в одну точку, чуть повыше их голов.
- Эй, ты что это себе думаешь? - осведомился один из них - толстяк в грязной серой парке. Отвечать я не стала.
- Пошли, - бросил другой, пониже, и с менее грубым выражением лица. У него были голубые глаза. - Пошли, старики.
Они собрались уходить, но негр в красной кепке решил поставить последнюю точку.
- В следующий раз смотри, с кем имеешь дело, старая шлюха! - заявил он и сделал жест, будто намереваясь толкнуть меня в грудь или плечо.
Я поспешно сделала шаг назад, чтобы он не мог ко мне прикоснуться, зацепилась каблуком за бровку тротуара, потеряла равновесие и, взмахнув руками, рухнула на снег, усеянный собачьими экскрементами, между тротуаром и проезжей частью. Толпа подростков разразилась громовым хохотом.
Низенький мальчик с голубыми глазами махнул рукой, призывая всех к спокойствию, и сделал шаг ко мне.
- С вами все в порядке? - Он протянул руку, словно намереваясь помочь мне встать.
Но я лишь смотрела на них, не обращая никакого внимания на его руку. Через мгновение он пожал плечами и двинулся дальше вместе с остальными. Их дикая музыка отдавалась эхом в безмолвных витринах магазинов.
Я сидела до тех пор, пока они не скрылись из виду, затем попыталась встать, поняла безнадежность этого и поползла на четвереньках к парковочному счетчику, который можно было использовать вместо опоры. Некоторое время я стояла дрожа, опираясь на счетчик. То и дело мимо проносились машины наверное, люди спешили домой к рождественскому столу, - обливая меня фонтанами грязи. Мимо прошли две полные молодые негритянки, переговариваясь базарными голосами. Никто не остановился, чтобы помочь мне.
Когда я добралась до дома Энн, меня все еще колотила дрожь. Позднее я поняла, что с легкостью могла призвать ее на помощь, но в тот момент я была неспособна мыслить отчетливо. Навернувшиеся на глаза от порывов холодного ветра слезы так и застыли на моих щеках.
Энн тут же налила мне горячую ванну, помогла выбраться из грязной одежды и приготовила чистую, пока я мылась.
Когда я села за стол, было уже девять вечера - я ела одна, Энн сидела в соседней комнате. Покончив с вишневым пирогом, поданным на десерт, я уже точно знала, что мне делать. Достав ночную рубашку и остальные необходимые вещи, я заставила Энн принести постельное белье, смену одежды для Винсента, запас еды и напитков, а также пистолет, позаимствованный мною у таксиста в Атланте.
Мы быстро и без приключений добрались до Ропщущей Обители. Снег уже валил вовсю. Проходя мимо того места, где я упала, я отвернулась.
Винсент сидел там же, где я его оставила. Он оделся и начал с жадностью есть. Я не слишком беспокоилась о регулярном питании Винсента, но за последние два дня раскопок в нем сгорели тысячи калорий, и мне хотелось восстановить его силы. Он ел как животное. Его руки, лицо и волосы все еще были грязными и запекшимися от красной глины, а его вид и чавканье были просто звериными.
Поев, Винсент принялся натачивать косу и одну из лопат, которую за два дня до этого Энн купила в хозяйственном магазине на улице Челтен.
Было уже почти двенадцать, когда я поднялась в детскую, закрыла дверь, разделась и легла. В трепещущем пламени свечи за мной следили блестящие стеклянные глаза мальчика-манекена. Энн сидела внизу, в гостиной, сторожа входную дверь - она слегка улыбалась, держа на коленях, прикрытых фартуком, заряженный револьвер тридцать восьмого калибра.
Винсент выбрался подземным ходом. Лицо его стало еще более грязным и мокрым, пока он волочил по темному проходу косу и лопату. Я закрыла глаза и отчетливо увидела, как в тусклом свете аллеи падает снег, как Винсент выбирается возле гаража, вытаскивает следом длинные инструменты и устремляется вниз по аллее.
Морозный воздух благоухал чистотой. Я ощущала мерные сильные удары сердца Винсента, чувствовала, как гнутся и трепещут заросли его мыслей, словно от порывов ветра, по мере того как все больше адреналина вбрасывалось ему в кровь. Мышцы моих собственных губ непроизвольно напряглись, растягивая их в такую же широкую жестокую ухмылку, как у Винсента.
Он быстро миновал аллею, немного задержался у поворота к ряду черных одноквартирных домов и бросился бегом по южной стороне улочки туда, где лежали самые темные тени. Здесь он остановился, но я мысленно заставила Винсента повернуть голову в том направлении, где исчезли те подростки. Ноздри у Винсента раздувались, когда он начал принюхиваться к ночному воздуху, пытаясь различить запах негров.
Ночь была тихой, если не считать отдаленного звона колоколов, возвещавших о рождении нашего Спасителя. Винсент склонил голову, взвалил лопату и косу на плечо и углубился во мрак аллеи.
Лежа наверху в Ропщущей Обители, я улыбнулась, повернулась лицом к стене и погрузилась в легкое шипение шепотков, накатывавших на меня, как волны во время прилива.
Глава 6
ВАШИНГТОН. ОКРУГ КОЛУМБИЯ
Суббота, 20 декабря 1980 г.
- Вы ничего не знаете об истинной природе насилия, - говорило Солу Ласки то, что когда-то было Френсисом Харрингтоном.
Они шли по аллее в направлении к Капитолию. Холодные лучи вечернего солнца освещали белые гранитные здания, клубились белые завихрения автобусных и автомобильных выхлопов. Возле пустых скамеек осторожно прогуливалось несколько голубей.
Сол чувствовал, как дрожат мышцы его живота и ног, и понимал, что это не является всего лишь простой реакцией на холод. Его охватило страшное возбуждение, как только они вышли из Национальной художественной галереи. "Наконец-то, после всех этих лет".
- Вы считаете себя специалистом в области насилия, - продолжал Харрингтон на немецком, хотя Сол никогда не слышал, чтобы раньше тот пользовался этим языком, - но вы ничего о нем не знаете.
- Что вы имеете в виду? - спросил Сол по-английски и засунул руки поглубже в карманы пальто. Его голова находилась в постоянном движении - он то смотрел на человека, выходящего из восточного крыла Национальной галереи, то, прищурившись, вглядывался в одинокую фигуру на дальней скамейке, то пытался различить что-нибудь за задымленными окнами медленно ехавшего лимузина. "Где вы, оберет?" При мысли о том, что нацистский прохвост может быть где-то поблизости, у Сола сжималась диафрагма.
- Вы воспринимаете насилие как извращение, - тем временем говорил Харрингтон на безупречном немецком, - в то время как на самом деле это норма. Оно составляет самую суть человеческого существа.
Сол изо всех сил пытался следить за разговором. Нужно выманить оберста.., каким-то образом высвободить Френсиса из-под его контроля.., найти самого оберста.. Но как?
- Глупости, - бросил Сол. - Это общее заблуждение, но на самом деле природа насилия столь же чужда человеку, как какая-нибудь болезнь. Мы справились с такими заболеваниями, как полиомиелит и черная оспа. Значит, мы можем справиться и с насилием в человеческом поведении. - Сол перешел на профессиональные интонации. "Оберет, где же вы?"
Харрингтон рассмеялся. Это был старческий смех - прерывистый, перемежающийся влажными хрипами. Сол взглянул на молодого человека, шедшего рядом с ним, и вздрогнул. У него возникло страшное ощущение, что лицо Френсиса - короткие рыжие волосы, веснушки на скулах - словно маска, натянуто на череп другого человека. Тело Харрингтона под длинным плащом выглядело странно неуклюжим, будто тот внезапно растолстел или надел на себя несколько свитеров.
- Вы не сможете справиться с насилием, как невозможно справиться с любовью, ненавистью или смехом, - произнес Френсис Харрингтон тоном Вилли фон Борхерта. - Страсть к насилию - одна из характерных черт человечества. Даже слабые хотят стать сильными в основном для того, чтобы взять кнут.
- Чушь! - снова возразил Сол.
- Чушь? - переспросил Харрингтон. Они перешли проезд Мэддисона и оказались на аллее за Капитолийским прудом. Харрингтон опустился на скамейку, обращенную к Третьей улице. Сол последовал его примеру, предварительно окинув взглядом всех, кто находился поблизости. Таковых было немного. И ни один из гуляющих не походил на его оберста.
- Дорогой мой еврей, - презрительно промолвил Харрингтон, - возьми хотя бы Израиль.
- Что?! - Сол резко повернулся и уставился на Френсиса, как будто видел этого человека в первый раз. - Что вы имеете в виду?
- Твоя любимая страна прославилась своим жестоким обращением с врагами, продолжил Харрингтон. - Ее ветхозаветный девиз "око за око, зуб за зуб", ее политика выражается в непреложном отмщении, она гордится мощью своей армии и военно-воздушных сил.
- Израиль вынужден защищаться, - спокойно сказал Сол. От ощущения ирреальности этой полемики голова у него шла кругом. За их спинами последние лучи солнца освещали купол Капитолия.
Харрингтон снова рассмеялся.
- Ах да, моя верная пешка! Насилие во имя самозащиты всегда выглядит симпатичнее. Так было и с вермахтом. - Он подчеркнул первую часть слова, означающую "защита". - У Израиля есть враги, не так ли? Но они были и у "третьего рейха". И не последними из этих врагов являлись те самые бездельники, которые прикидывались беспомощными жертвами, когда они стремились уничтожить рейх. Теперь же они именуют себя героями, осуществляя насилие над палестинцами.
На эту эскаладу Сол отвечать не стал. Антисемитизм Харрингтона был всего лишь подначкой.
- Чего вы хотите? - тихо спросил он. Харрингтон поднял брови.
- Просто побеседовать со старым знакомым, - произнес он вдруг по-английски.