Хальк прыснул в кулак. И объявил, что Лаки, как боевой конь особой роханской породы, питается в условиях рыцарских турниров исключительно карамельками. И вообще, они тут гопцуют, всю траву вытоптали, а боевые схватки где?! Халтура, граждане! Граждане засопели. И принялись объяснять, что из Пашки Эрнарского рыцарь - как из помела балерина, и они в том не виноваты. Пашка с легким сотрясением мозгов и совести лежал под яблоней и театрально стонал. На лбу, под наложенным Метой ледяным компрессом, выспевала синяя гуля.
- А вот если бы вы, Александр Юрьевич, написали, что Денон победил, начал Кешка сварливо.
- То под яблоней лежал бы ты. Я вам защиты показывал? Показывал. А вы?
Рыцаря вздохнули. Пашка укрыл лице за полотенцем.
- Барон, вставайте, - объявил ему Хальк, откладывая тетрадку. - Вас ждут великие дела.
Мессир управляющий, сидя на подоконнике своего кабинета, наблюдал за происходящим со смятенным лицом.
Противник был безоружен. Ну разве можно считать серьезным оружием и оружием вообще деревянный клинок в отведенной чуть в сторону руке? Парень шел по ристалищу - так, словно бы погулять вышел. Всех доспехов - кольчужка и кожаная с воронеными насечками перчатка. Ветер трепал светлые волосы. Ярран ощутил ужас. Тяжелый, душный, как в ночном кошмаре, страх. Вот сейчас, не дожидаясь сигнала герольдов, Рыцарь Совы двинет коня... и все. Схватки не будет. Какая тут схватка, это же убийство чистой воды. Или это преступник? Был же когда-то закон, благородный, красивый обычай Последнего Боя, когда победившего безоговорочно и свято ждало помилование... Правда, касался обычай только дворян, а по виду этого сумасшедшего к благородному сословию причислит только брат по разуму...
- Дурак, - пробормотал Ярран сквозь зубы. Почему-то испытывая странную, щемящую жалость.
- Святой, - возразил оруженосец.
У щитов, ограждавших ристалище, на мгновение мелькнула худая, ссутуленная фигура Феличе, Ярран разглядел его лицо - замершее, словно в ожидании непоправимого. Труба пропела, сумасшедший с деревянным клинком остановился, вскинул голову, ловя глазами вынырнувшее из-за туч солнце. Потом Ярран увидел, как надвинулась на стоящего здоровенная махина закованного в броню рыцарского коня... и тут случилось странное.
Позднее, перебирая в памяти подробности этого дня, Ярран готов был поклясться, что тогда, на очень короткий миг, дерево в руках у пешего сверкнуло тусклой сталью. И ему казалось, что если спросить у Феличе, то узнает все наверняка, но спросить Ярран отчего-то стыдился. Он помнил: Рыцарь Совы упал. Грянулся так, что ристалище загудело. Сразу стало тесно и суетно от набежавших мнишек, которым рыцарь, живой, кстати, и здоровый, принялся отвешивать комплименты. Трибуны орали. Победитель стоял посреди перепаханного конскими копытами поля, озабоченно разглядывая щербатины на деревянном лезвии клинка.
- Вот она, сила слова, - пробормотал Феличе, выбираясь из давки. Для этого потребовалось здорово поработать локтями и глоткой: простолюдины, которых, в силу разных причин, на трибуны не пускали, облепили щиты плотной упрямой толпой. Феличе шипел, отпуская тычки и ругательства, в лицо ему дышали перегаром и кислой капустой, и все то время, покуда он прокладывал себе путь на свободу, его не покидало ощущение нереальности происходящего. Того, что он видел, просто не могло быть. Не потому, что чудеса и Божий промысел этому миру противопоказаны и не бывают, а просто... просто это вещи иного порядка. То, что не вписывается в здешнее мироустройство. Мелькнула шальная мысль: началось. Мелькнула и пропала. Феличе толкнули в спину, и он, поглощенный размышлениями, ничком полетел в мокрые подорожники. А когда поднялся и выбрался к трибунам, на ристалище все уже было убрано и творилось то, чего ради, собственно, собиралась сюда вся женская половина Эрлирангорда.
Выбирали королеву турнира.
Не считая себя особым ценителем женской красоты, подходящих кандидатур Феличе не видел. Ну, разве что вон та, в левой ложе... под вуалью, такой густой, что это позволяло надеяться на некоторую смазливость черт. Или вот эта, в эдерских шелках... пожалуй, да... но красотка замужем, крылья чепца торчат, как крепостные стены, поди подступись... Победителя турнира можно было только пожалеть.
Вот, пошел, заткнув деревянный клинок за пояс, с золотым узким венцом в руках. Дурачок... За что, значится, боролись, на то и напоролись. Отсюда, снизу, Феличе было отлично видать Яррана. Хозяин был бледный, как вуалька на королевином венце. Оно и понятно. Феличе хмыкнул. Не каждый день у тебя на глазах творится чудо. Причем чудо такое, о котором ты сам наяву грезишь и не знаешь, как осуществить. А тут приходит какой-то сопляк...
О, нашел. Похоже, с верноподданническими инстинктами у него все в порядке. Жаль. Феличе увидел, как парень остановился перед трибуной, на которой в высоком кресле, в окружении дам сидела мона Сабина. Постоял, задумчиво глядя, как оседает на гладком золоте водяная морось, пошел по ступеням.
Не может быть. Не здесь! Феличе в ярости рванул воротник. Казалось, сквозь мутное небо, сквозь пелену дождя и напряженное молчание трибун проступают лиловые по белому, необратимые, как молитва, косые летящие строчки чужого почерка, и вслед им меняется мир, оплывает свечой, превращается в невозможную сказку. Только потому, что кто-то верит. И твердо знает, что будет так. И творящейся перемены не отследить и не вспомнить, потому что вот, минута ушла, и невозможное уже есть...
У Сабины вытянулось лицо. Побелели щеки, и веснушки, столь тщательно выводимые огуречным соком, проступили пугающей рыжиной. Победитель обогнул ее, курятник фрейлин, и там, далеко, в глубине трибуны, Феличе увидел вдруг женскую фигурку в поношенном сером платье с чрезмерно длинными рукавами и чепце. Восприятие мира сместилось, и лицо приблизилось. Так ясно, как это никогда не бывает наяву, Феличе увидел длинные янтарины глаз и великоватый, закушенный рот...
- Алиса! - закричал он и ломанулся сквозь толпу.
Время дрогнуло и потекло.
Над ристалищем, дрожащая и сияющая, вставала в сером небе радуга.
Перед рассветом прошел дождь. Со стрехи в забытую на перилах веранды чашку срывались тяжелые капли. В чашке плавала сморщенная вишня: вчера опять пили чай. Хальк пальцем подцепил вишенку, сунул в рот и остолбенел. Вывернув из-за угла, по огибающей дом веранде плыла, будто чайный клипер, дева. Утренний ветерок взвевал упругие шелка открытого платья, шевелил медные локоны, играл муаровым шарфом соломенной шляпки, которую дева несла в руке. Вторую руку отягчал букетище огромных, как капуста, бело-розовых пионов. Только по этим пионам, собственноручно ободранным в хозяйском палисаднике, Хальк и догадался, что грядет Ирочка.
- Это вы мне их подсунули? Ой, доброе утро, Саша.
Если бы у Халька была шляпа, он бы ее стянул.
- Будем считать, что мы помирились, - Ирочка мило порозовела. - Через четверть часа я жду вас у центральной клумбы.
Хальк ужаснулся. Видимо, подумал он, управялющий подсчитал убытки вкупе с пионами и желает получить сатисфакцию у этой самой клумбы. Но оказалось, что у клумбы через четверть часа произойдет построение наиболее активных участников позавчерашнего турнира, премированных поездкой в город. Поездку вызвался обеспечить управляющий, а они, как педагоги...
- А за дитями кто будет смотреть?
- Ваш заместитель.
Заместитель этот, черный лицом и молчаливый, рисовался в дальнем конце веранды. Понимал важность момента, стервец.
... А на каждом эклере было по клубничине. Невоспитанный Лаки тут же цопнул ягоду и возмутился, почему одну положили, а не десяток. Феликс улыбнувшись, снисходительно заметил, что фрукты будут в конце. Пусть уж Лаки потерпит. Тем более, что сейчас принесут горячий бульон с гренками, шоколадные блинчики, взбитые сливки, мороженое и фруктовую воду. Ирочка забеспокоилась. А "наиболее активные участники турнира" повеселели и принялись занимать места. В общем, банкет удался.
Вышли осоловевшие, щурясь на полуденное солнце. Над черепичными крышами колебался воздух.
- Поедем домой? - надевая шляпку, спросила Ирочка.
Дети нестройно загалдели.
- Кататься, - улыбнулся Феличе. - Праздновать - так праздновать.
Они опять набились в длинную, оттенка слоновой кости "каталину", понеслись, хохоча и падая друг на друга, когда улица ныряла вниз. Было странно точно заново узнавать знакомые улицы, вспоминать названия, угадывать, какой дом, какое дерево бросится сейчас навстречу, и сидят ли страждущие кошаки в подворотне Заревой Брамы, откуда ощутимо потягивает валерьянкой...
Коты сидели. В положенных количествах. В воротах клубилась толпа верников, сладкий запах ладана плыл над тополями. Звонили мессу, дрожали огоньки свечей. "Каталина" увязла в процессии, как оса в мармеладе. Феличе заглушил мотор. Дети завозились, стремясь вырваться на свободу.
- Сидеть, - железным тоном объявила Ирочка. - Сейчас старшие сходят и все выяснят.
- Вот и покатались, - скандально начал Кешка. Подергал Халька за рукав: Дядь Саш, я с вами!
- Ага, без тебя мы заблудимся.
- Сядь, ребенок, - сказал Феличе. Спорить с кузеном младший Сорэн не отважился.
Под аркой ворот, глубокой и холодной, как колодец, было пусто. Ни единой старушки - из тех, что торговали образками, молитвенниками и прочей освященной мелочью. Только в углу, зализывая языком расцарапанные ладони, сидел мальчишка в лохмотьях. Такие вот - ясноглазые, упрямые... гордые, - не стоят на паперти и не обрезают кошельки в толпе.
- Юлек, - окликнул Феличе негромко.
Мальчишка зыркнул исподлобья, подхватился - только пятки чумазые и мелькнули. Хальк удивленно покосился на управляющего: не подозревал он за благородным мессиром столь экзотических знакомств. На брусчатке, у самой стены, остался цветок. Феличе наклонился, поднял, осторожно коснулся пальцами смятых лепестков.
- Идемте. Быстро.
Они пошли навстречу толпе, потом смешались с людским потоком, по странной прихоти прущим из старого города к Заревым Вратам. Хотя все храмы помещались внутри, за мурами. Люди шли молча и торопливо, так скоро, как то позволяло узкое прространство ворот, и от этого, а больше от висящего над толпой молчания, возникало нехоршее, давящее предчувствие. Сильнее всего Хальк опасался, что их с Феличе разнесет в разные стороны, но тот ввинчивался в людское месиво, как штопор, и толпа раздавалась, оставляя им узенький проход. Кое-где, очень редко, за спинами злобно шипящих бабок, за трепетаньем свечей их гасили, но лениво, будто по обязанности - мелькали Юлькины худые плечи. Потом толпа неожиданно, враз, иссякла, и Хальк с Феличе оказались на пустой мостовой, перед распахнутыми настежь дверями храма. Там тоже было пусто, в глубине, пахнущей воском и ладаном, золотенько дрожали свечи, на ступенях было лилово и розово от цветов - ирисы и пионы... Посреди мостовой несколько монашек из Духова Кляштора замывали темное кровяное пятно. Феличе постоял, с каменным лицом наблюдая, как плещут из кожаных ведер на брусчатку водой. От крипты, тоже растворенной настежь по случаю праздника, подошел, держась за скулу, Юлек. Феличе хмыкнул, сунул мальчишке медячок, и они отошли в сторону, под липы. Пока они там о чем-то шептались, - причем Юлек все больше молчал, только кивал на расспросы, - Хальк стоял и таращился на дома вокруг, на парадную икону, выставленную в храмовое окно, и его не покидало ощущение неправильности происходящего. Что-то было не так. Небо, чертящие синеву голуби... потом он догадался. Вместо Девы Оранты с иконы смотрел средних лет мужик с мечом и в латах, к коим никак не подходила золотистая кудреватая бороденка и кроткий, аки у горлинки, взгляд. Тоже мне, Архистратиг Михаил... Хальк вдруг подумал, что в этом мире, с такими вот... мнэ-э... иконами, совершенно нет места ни Ирочке, ни лагерю и палаткам... а вот Феличе вписывался чудесно.
Бледная молния вспорола небо над шпилями колоколен.
И тут до него дошло.
- Они ее схватили, - сказал Феличе, возвращаясь. - Вот прямо тут. Удивительно, как не убили до смерти.
- Кого?