- Ты женат? Какая жалость! Ну что ж, мы здесь, а твоя жена где-то еще, и ей вовсе не обязательно знать о том, что произойдет между нами. Твой спутник не расскажет ей ничего.
- Я - его отец, - произнес Рамон чуть ли не извиняющимся тоном.
Джинна замерла и повернула голову к Рамону, слегка вздернув брови, словно пыталась решить загадку, Вид ее стал еще более чувственным.
- Но ты должен быть рад тому, что твой сын испытает наслаждение!
- М-м-м... дело в том, что теперь у меня есть внук.
- Это что же - так важно?
Что тут скажешь? В принципе это не было так уж и важно - важно было то, что Мэт, был женат, а наличие у них с Алисандой ребенка только еще больше укрепляло их отношения. Однако Мэт понимал, что говорить такого ни в коем случае нельзя - в особенности женщине, которая, сочтя себя оскорбленной, может вызвать землетрясение.
Рамон был того же мнения.
- Поймите меня правильно, прелестная дама, - вежливо ответил Рамон, - но у нашего народа те, кто сильно влюблен, крайне тяжело переносят измену возлюбленного.
- А у тебя есть жена? - требовательно спросила джинна и шагнула к Рамону.
- Есть. И я живу на свете ради нее, - гордо отозвался Рамон.
- Но ведь и ей не обязательно знать? - пожала плечами Лакшми.
- Она узнает, - покачал головой Рамон и улыбнулся. - Только не спрашивайте как, но все равно узнает. А что еще важнее - это то, что о случившемся буду знать я.
В усмешке джинны появилось сожаление.
- Неужели вы, смертные, столь чувствительны ко всему, что связано с понятием "совесть"?
- "Совесть всех нас превращает в трусов", - процитировал Рамон. Мэт подхватил:
- Да, совесть играет тут некоторую роль, но для меня главное, что я бы предал самого себя.
Джинна обернулась к нему и нахмурилась.
- Что-то не пойму?
- Не уверен, что я и сам до конца себя понимаю, - пожал плечами Мэт. Просто знаю, что это правда. Если я предам Алисанду, я получу что-то вроде душевного увечья, лишусь своего самого истинного чувства.
- Что вы за странные создания! - воскликнула Джинна и призывно улыбнулась.
- Но почему бы мне немножко не поранить вас?
Мэт глубоко вздохнул и отозвался стихами:
Ты прекрасней всех, бесспорно,
Кто бы отрицал?
Губы алы, брови черны,
Краше не видал.
Но куда от правды деться?
Брякну, не тая:
У тебя жестоко сердце,
Милая моя!
Ах, шипы имеют розы
На земле для всех
И любовь приносит слезы,
А не только смех.
Рамон опасливо посмотрел на сына.
- Ну знаешь, сынок, эти последние строчки...
- Что ты наделал, смертный? - Глаза джинны затуманились. - Ты научил мое сердце плакать!
Мэт облегченно вздохнул, но не стал вслух благодарить судьбу. Вслух он сказал следующее:
- Ты просто повзрослела, прелестная джинна. Ибо если кто-то не умеет плакать, значит, он еще не вырос окончательно и его душа несовершенна.
- Плакать о себе самой - это я могу понять, но плакать о ком-то другом?! И вдобавок сожалеть о тех страданиях, которые этот кто-то еще не перенес!
- Да, но размышлять о тех страданиях, которые мог перенести из-за тебя другой, означает заботиться о нем, - возразил Мэт.
Отец гордо и одобрительно посмотрел на сына. Джинна нахмурилась, запрокинула голову.
- Кажется, ты наградил меня тем, что у вас зовется совестью, смертный.
- Те, кто наделен совестью, - заверил джинну Мэт, - творят меньше злых дел и больше добрых.
- Да мне какое дело до вашего народца? Что мне с того, хорошо вам или плохо?
- Ну... - пожал Мэт плечами. - Видишь ли, люди-чародеи могут поработить тебя и использовать, пленив своими заклинаниями.
Лакшми застыла, прищурилась. Мэт почти воочию видел, как в ней закипает гнев.
- Кто поработил тебя? - заботливо спросил он. - И каким колдовством? Может быть, я сумею освободить тебя из плена.