На уроке чистописания он сидел смутный, задумчивый.
- Ты куда пером тычешь? - сердито прошептал Никаноркин.
Гриша встрепенулся и посадил в тетрадь кляксу.
- Ну вот! Держишь перо, как полено! - проворчал Никаноркин.
- А тебе какое дело?
- Да ты что ж, малец, не понимаешь: тебе теперь нужно на круглых пятерках учиться...
Тут к их парте подошел учитель чистописания, и разговор оборвался.
После урока Гриша спросил Никаноркина с обидой:
- Это почему ж я должен на круглых пятерках учиться? И так уж ребята дразнят: зубрила-мученик!
- Ты-то зубрила? Знаю, какой ты зубрила. Ты дома и учебников в руки не берешь...
- Да тебе какое дело, спрашивается?
- Отвечается: соседское. По-соседски помочь хотел.
- А ты б себе помог. Сам только по чистописанию и получает пятерки, а по русскому - три с минусом.
- Чумовой! Ты всегда был чумовой. Не понимаешь: раз у тебя нет денег расплатиться со Стрелецким, одно тебе спасенье - учиться отлично. Тогда и надзиратель ничего тебе не сделает. Стань первым учеником...
- Это ты чумовой, а не я.
- Стань первым учеником - и никто тебе тогда не страшен.
- Сам знаешь: первым будет Персиц.
- У него круглых пятерок нет.
- Зато нет и троек, как у меня.
- Чтоб не было троек - это от тебя зависит.
- Отстань! Умник нашелся! Не умею я писать красиво.
- Чистописание труды любит. Ты привык все на лету схватывать, а тут потрудиться надо.
- Отстань!
Но Никаноркин не отстал:
- Приходи ко мне сегодня вечером.
- Это с какой же радости?
- Будем вместе заниматься.
- Спасибо!
- Ну, орехи будем щелкать. Согласен?
- Откуда у тебя орехи?
- Да уж найдем. Приходи, у меня отец в Ригу уехал.
Слова о том, что отец Никаноркина уехал, заинтересовали Гришу больше, чем орехи. Тоже не сладко сидеть все вечера в квартире Белковой. Ему почему-то представился совсем пустой дом - отец-то Никаноркина уехал. В таком доме хоть на голове ходи! А может, и в самом деле орехи есть...
К вечеру он пошел прогуляться, взяв, впрочем, с собой тетрадку для чистописания, и ноги как-то сами собой принесли его на улицу, где жил Никаноркин. Вечер был совсем синий, выпавший снег к тому времени лег уже прочно, дома стояли принарядившиеся, с пышными шапками на крышах.
Гриша разыскивал Никаноркина по адресу, который тот записал красивыми буквами на бумажке.
И неожиданно пришел к домику со знакомой вывеской - на вывеске были нарисованы голубые баранки и коричневая колбаса с синим шпигом; здесь проезжал он вместе с отцом и Шпаковским в августе месяце. Только лавочника с оловянным лицом не было у входа. Ну, это понятно: в холод оловяннолицый сидит в лавке.
Гриша еще раз сверился с бумажкой: нет, дом был тот самый, ошибки нет!
Он постоял в нерешительности: что ж, значит Никаноркин был сын купца? Он и не знал...
Никаноркин о себе не рассказывал, а сам про Гришу все знал: и кто его отец и сколько Гриша должен Стрелецкому и Дерябину. Ну все на свете знал востроносый!
Слегка даже осердясь после этих дум на приятеля, Гриша открыл дверь лавки и шагнул за порог.
Большая лампа под жестяным абажуром горела среди обширного, как лабаз, помещения; на полу стояли какие-то тугие кули, ящики, открытая бочка, на полках - железные и стеклянные банки. Густо пахло мочалой, керосином, сельдями.
Среди этого богатства и в самом деле сидел оловяннолицый, пил чай грелся.
Гриша несколько секунд разглядывал лавочника. Нет, это не отец Никаноркина, тот ведь уехал в Ригу. Купец с таким же вниманием глядел на него, не отрывая, впрочем, от бороды окутанного паром блюдца.
Тогда Гриша решил поклониться - с той учтивостью, с которой раскланивался обычно при встрече с педагогами.
Лавочник благосклонно кивнул головой, хотел что-то сказать, но тут из-за мучного чувала вынырнул Никаноркин и, схватив Гришу за руку, повел его за собой. Идти надо было осторожно: под ноги попадались какие-то рогожи, неясно белела куча мела... Но вот Никаноркин благополучно привел своего гостя в комнату, единственным украшением которой были могучие фикусы, наглухо загородившие низенькое окно.
Посреди комнаты стоял голый сосновый стол, а в сторонке висела ситцевая занавеска.
Гриша, снимая пальто, спросил потихоньку:
- Это кто там сидел, чай пил?
- Нефедов. А что ты шепчешь, испугался, что ли?
- Чего мне пугаться-то?