Надо отдать справедливость Виктору Аполлоновичу: за такие расследования он брался совершенно бескорыстно, просто из любви к делу.
Бородатый швейцар, придав себе на всякий случай геройский вид, став "смирно", смотрел почтительно, как прохаживался вдоль вешалок господин надзиратель.
Но вот и звонок. Конец занятий. На лестницу хлынула привычная лавина говора, смеха, беготни.
Семиклассники, впрочем, шли с преувеличенной солидностью. Солидно они и одевались - на виду у надзирателя, - не торопясь и независимо переговариваясь петушиными басками.
Выпуклые глаза Стрелецкого блеснули злорадно: новую фуражку надел небезызвестный Бронислав Грабчинский, рекордист по фигурному катанию на коньках и стойкий троечник по всем предметам, кроме поведения.
"Ну, теперь троечку выведем и по поведению для полноты картины", подумал Стрелецкий, встретившись взором с Брониславом Грабчинским.
- Новую фуражечку купили? - спросил надзиратель с преувеличенной ласковостью.
- Совершенно верно изволили заметить, - вежливо ответил Грабчинский.
- Старую потеряли? Когда, вчера?!
Глаза Стрелецкого впились в лицо рекордиста по фигурному катанию.
Но лицо у того не дрогнуло:
- Да нет, Виктор Аполлонович, закапал случайно стеарином. Да как густо! Ну, неприлично было бы в такой фуражке по улице... вы понимаете... честь училища...
- Когда купили новую?
- Когда, когда... - задумчиво протянул семиклассник, как бы вспоминая.
- Сегодня?! У Ямпольских! - воскликнул надзиратель.
- Да нет, что вы! Недели две тому назад, не меньше!
Стрелецкий проговорил, отделяя каждый слог:
- У ме-ня на пальце остался след от герба вашей фуражки!
- Какая недобросовестность!
- Что?!
- Недобросовестная бронзировка герба, - проговорил с сожалением, как бы извиняясь за Ямпольских, семиклассник.
- След от герба только в том случае остается, если фуражка совсем новая!
Грабчинский с тем же видом сожаления пожал плечами:
- Я очень аккуратен. Я никогда не берусь за герб руками. Я берусь за козырек. Вот герб и сохранил свою, правда крайне непрочную, бронзировку.
Надзиратель и ученик снова встретились взглядами. Все было ясно. Они понимали друг друга.
- Разговор не кончен, - предупредил Виктор Аполлонович и, круто повернувшись, ушел.
На следующий день надзиратель не пожалел времени - отправился во время уроков на квартиру к отцу Бронислава Грабчинского.
Отец, частный поверенный (были в ту пору такие адвокаты, второсортные, без высшего образования), принял Виктора Аполлоновича с польской любезностью, достал из буфета коньяк, а о фуражке сказал как бы мимоходом:
- А, да. Сын мой, быдло этакое, проше пана, облил свою шапку чем-то... Маслом гарным? Нет, стеарином. На них, на молодых, ну прямо горит все.
Глаза у адвоката были блеклые, непроницаемые.
"Врет!" - решил Стрелецкий.
- А старую фуражечку куда изволили спрятать?
- Ха! Спрятать... В тот же день мой Бронька сбыл ее старьевщику вместе с моими старыми брюками.
"Сговорились, успели!"
Надзиратель закусил губу:
- Не помните ли, какому?
- Какому старьевщику? - Адвокат расставил руки, подумал; злой огонек вдруг мелькнул в его глазах: - Но, проше пана, я же не сыщик! Я частный поверенный!
Да, вот так и сорвалось! При одном воспоминании об этом Стрелецкий бледнел от злобы. Не промахнулся ли он сам в чем-нибудь? Нет! Все было им продумано, как всегда. Он ни в чем не промахнулся.
Страху в людях не стало, вот в чем все дело. Раньше - всего год тому назад - этот же самый частный поверенный испугался бы, запутался, заврался... И попался бы! Начались бы извинения, мольбы... А сейчас?
Ну, подождите, голубчики! Вы еще хлебнете горя. Теперь еще этот Шумов! Разбой! Кулаки вздумал сжимать. Ну, я тебе сожму! Я тебя согну! И другой... как его... Никаноркин. Он похитрей. Поскрытней, половчей. Но тоже, видите ли, "из народа".
Рот у Виктора Аполлоновича стал щучий, до того он крепко сжал губы. Таким бы, как Шумов, Никаноркин, да мало ли их набилось в училище после пятого года, - им бы рогожи плести, дороги мостить, землю ковырять, так нет, "к свету", видите ли, стремятся! Ну ничего, мы вас просветим. Будут перемены - и скоро! Слышно, приедет новое начальство в большом чине, с твердой рукой, верный слуга государев, - он порядок-то наведет, подтянет вожжи! А это главное: подтянуть вожжи, вернуть людям страх!
Пока Виктор Аполлонович предавался этим думам, трое учеников приготовительного класса возвращались на урок арифметики. Не очень-то они спешили. Постояли у окна. Интересно, чьи это сани у подъезда?
Разглядывая сани - парную упряжку, - Никаноркин не переставал шептать Шумову:
- Не сжимал ты кулаков, слышишь, чумовой? Можешь меня назвать свидетелем, я видал, как было дело, слышь? И Персица можешь назвать, он был с самого начала. Верно, Самуил?
Самуил Персиц судорожно повел шеей и ответил:
- Верно.
Гриша молчал сердито.
Вспомнив про рубль, он сунул руку в карман: монета была на месте лежала себе рядом с перочинным ножом, среди колких крошек сухого хлеба, неизвестно каким образом туда попавших.
18